Страница 7 из 105
Дверь открыла жена Бойзена. Она оглядела меня с ног до головы не то чтобы подозрительно, но раздраженно. Худущая, плоскогрудая, под глазами лежат темные тени, а губы безостановочно двигаются. Я спросил, можно ли поговорить с ее мужем, и она раздраженно ответила, что он ни с кем говорить не желает, даже с ней. И уже собралась закрыть дверь, но я сказал:
— Я хочу дать вашему мужу совет, ничего больше, только совет, он, возможно, ему пригодится.
Она впустила меня и закрыла за мной дверь. Позволила мне пройти вперед, и мы пошли по мрачному коридору, мимо вешалки, на которой висели одни шапки.
— Вон там он лежит, — показала она.
Бойзен лежал на тахте в кухне. Рядом с тахтой стоял желтый пластмассовый таз, на плите кипела вода в кастрюле; видимо, он готовил себе ножную ванну. Он меня тотчас узнал. И не очень удивился, во всяком случае сумел в два счета подавить свое удивление. Жена его измерила температуру воды в кастрюле. Ни он, ни она не предложили мне сесть, не спросили, зачем же я пришел.
— Слушайте, — начал я, — я присутствовал при осмотре…
— Ну, значит, в курсе, — буркнул Бойзен, — а теперь оставьте меня в покое, может, я вам что-нибудь должен?
— Я хочу дать вам совет, — сказал я, — я пришел, что бы дать вам совет.
— Мне? — подозрительно спросил он массируя ногу.
— Я ознакомился с вашей историей болезни, — продолжал я, — и знаю, как важно для вас сохранить те пятнадцать процентов, из-за пенсии. А ведь неизвестно еще, сохранят ли вам их, поэтому я пришел.
— Ну и держите свои знания при себе, — сказал он, — а меня оставьте в покое. Я давно отвык на что-либо надеяться.
— Мы отвыкли, — подтвердила его жена, — он и я. Они не признали, что у меня сердце болит, а в один прекрасный день за его ногу и пяти процентов не дадут. Мы давно отвыкли на что-либо надеяться.
Она налила воду в таз. Помешала ее рукой. И, с упреком глянув на мужа, поставила кастрюлю на плиту.
— Сходите на Бромбергерштрассе, — сказал я. — Дом двенадцать. Там частный кабинет вашего врача. Запишитесь к нему на прием, наденьте лучший костюм, и пусть этот же врач осмотрит вас еще раз.
— Зачем? — спросила жена. — Зачем ему это?
— Держите свои советы при себе, — проворчал Бойзен, — а меня оставьте в покое.
— Результат осмотра будет в вашу пользу, — продолжал я. — Если для вас важно, чтобы нога принесла вам хоть что-нибудь, сделайте, как я говорю, и, может быть, ваш процент даже повысят.
— Убирайтесь, — сказал Бойзен, — я вас не звал.
— Вы что, не слышите? — рассердилась его жена. — Да кто вы, собственно, такой?
— Один из этих процентодавцев, — ответил Бойзен, — он присутствовал при осмотре.
— Ну, опускай ногу, — с досадой крикнула жена и показала на воду, — опускай, а то вода опять остынет.
Они даже не ответили мне, когда я прощался. Головы не повернули, когда я уходил, и я сам отпер входную дверь и вышел.
Я поехал в свой пансион у Дамтор. Мне, пока я отсутствовал, звонили, мой однокашник пригласил меня к обеду, а еще мне звонили из пароходства. Я лег на кровать и уставился в старую фотографию на стене — рынок в Северной Германии: рыбаки торгуют с фуры осетрами. Поспав несколько часов, я позвонил в пароходство. У них было для меня предложение. Им нужен врач на «Фризию», выходящую в рейс к Антильским островам. «Фризия» — новоприобретение компании, и это ее первый рейс после капитального ремонта. Я согласия не дал, но обещал подумать над их предложением и окончательно ответить на следующий день.
Я еще не успел позавтракать, как позвонил отец. Он удивился, что почти весь второй день своего отпуска я провел в пансионе. И вновь пытался уговорить меня, чтобы я переехал к нему домой, — я не согласился. Я не хотел, пока мама была в клинике, жить с отцом в его большом доме. Тогда отец пригласил меня, чтобы я посмотрел его частный кабинет. Он настоятельно желал показать мне все новшества. Я не мог ему отказать и после завтрака поехал на Бромбергерштрассе. Кабинет находился в первом этаже виллы из клинкерного кирпича, которую окружали старые красные буки. Когда я проходил через сад, отец помахал мне из окна; через его «потайную дверь» я сразу попал в кабинет. Он попросил сварить нам кофе и опять предложил мне тот же маслянистый напиток в крошечных рюмочках, стоявших у него в письменном столе. Я выпил только кофе и не прерывал его, пока он говорил: о своем возрасте, о том, чего он достиг, и о том, как необходимо мне остаться здесь и продолжить его дело.
— Стол накрыт, мой мальчик, — сказал он, — тебе остается лишь занять за ним место, тебе одному. Кто же еще может это место унаследовать?
Каждый раз, когда он принимал больного, я уходил в соседнюю комнату и разглядывал рыб в аквариуме. Покормил их сухим кормом. Очистил аквариум и протянул шланг по дну. А потом отец позвал меня и повторил то, о чем уже говорил:
— В море настоящему врачу делать нечего. Откажись от места судового врача и продолжи дело, которое я создал.
Он без устали повторял одно и то же, раскрывая передо мной все преимущества. Но медлил, не решаясь задать мне вопрос прямо. Снова пришел больной, и я отправился в соседнюю комнату. Как неожиданно набрасываются рыбы на добычу! Поначалу кажется, будто они проплывают мимо. Они приближаются равнодушно, ничуть не целеустремленно. И вдруг, рванувшись, изгибаются, набрасываются на добычу и заглатывают, кто сколько может. Я склонился над аквариумом. Подтолкнул почти прозрачную рыбешку грязеотделителем, и тут скрипнула дверь в коридор. Когда я обернулся, дверь уже закрыли, но потом, точно внезапно решившись, опять отворили.
На пороге стояла жена Бойзена. На ней был темный костюм, и в руках она держала черную лакированную сумочку. Она извинилась.
— Я не нашла выхода, — сказала она.
Я показал ей, где выход, и непроизвольно шагнул к ней.
— А вы что здесь делаете? — удивилась она.
— Я в гостях, — ответил я, — зашел в гости.
Она осторожно улыбнулась. Вид у нее был такой, словно она на что-то надеялась.
— Вы уже были там? — спросил я, кивнув в сторону кабинета.
— Теперь все в порядке, — ответила она, — все, что надо было подтвердить, подтверждено, мне остается только сделать рентген. Это моя последняя попытка.
Она прикрыла дверь и направилась к выходу.
Отец ждал меня, сидя за письменным столом. Он предложил мне сесть и поднялся, увидев, что я вынимаю из шкафа плащ.
— Ты уходишь? — спросил он.
— Они мне кое-что предложили, — ответил я, — им нужен врач на «Фризию», в рейс к Антильским островам.
— Но не сегодня же она отходит?
— Сегодня ночью, — сказал я, — а мне еще нужно за ехать в пансион.
Вот, стало быть, новеллу «Я отказываюсь» предлагает для третьего раздела хрестоматии, настаивает на ее включении Янпетер Хеллер, это его вклад в общее дело, он откопал ее в каком-то сборнике и защищает теперь от осмотрительных возражений Пундта, от упорных расспросов Риты Зюссфельд; а в это время за окном дождь со снегом неузнаваемо меняет облик реки, и в конференц- зале вторично появляется Магда, мрачная горничная отеля — пансиона Клевер, она вносит стакан чаю с ромом, чашку кофе и стакан яблочного сока. Оружие, которое Хеллер выбрал для памятной фотографии, опять висит на стене, кроме стрелы с акульим клиньезубым наконечником, он покачивает ее в руке, безотчетно прицеливается ею, словно собирается метнуть, ею же подчас подчеркивает отдельные места своей защитительной речи. А свет вообще-то горит? Нет, свет не горит. Магда, правда, зажгла его входя, но Хеллер выключил, ибо сумерки, полумрак, стойкая ноябрьская мгла не только вполне устраивают их, но даже как будто способствуют выполнению их задачи.
Итак, сей безымянный судовой врач… О нем директор Пундт, спокойно сложивший свои крупные руки на столе, хотел бы узнать побольше; из того, что он вычитал в истории О. X. Петерса, он не очень-то понимает, почему этот судовой врач может служить достойным примером. Директор Пундт просит, чтобы ему разрешили высказать свои соображения, в случае необходимости они могут прервать его.