Карамель

— Кто тебе заплатил и что тебе надо? — спокойней спрашиваю я, пытаясь подойти к проблеме лояльно. — Мой отец даст вдвое больше.

— Навряд ли он даст мне две Карамели. Мне нужна ты — одна.

Он убийца? Маньяк? — предположения переполняют разум и мысли. Эта динамика — она иная; она не должна беспокоить меня и кого-либо еще в Новом Мире, мы — громкая тишина; мы — безликие, но не безызвестные, мы — Боги, но мы — спокойные Боги, которые не объявят войну первыми.

— Оставь меня в покое, — срывающимся голосом — не моим, прошу или требую — не понимаю сама — я. — И не называй меня романтичной — это мерзко, это ужасно!

— Куда ты хочешь, чтобы я тебя отвез? — обыденно, словно с того и начиналась наша беседа, спрашивает парень.

— Домой. — Это срывается с языка само; в полу плаче, с тоской и страхом в глазах. — Улица Голдман. Я хочу, чтобы ты отвез меня домой.

— Ладно-ладно, Карамель, — роняет он. — Только не надо изводиться.

Он сворачивает на несколько уровней, недолго мы летим в тишине. Я начинаю узнавать здания, мимо которых каждодневно проделывала путь в школу. Незнакомец действительно везет меня домой..? А, может, я начинаю терять рассудок, и посему все кажется таким знакомым? Зачем ему похищать меня, а потом, как ни в чем не бывало, возвращать домой? Я могу подать жалобу, я могу выказать свое недовольство и свое негодование в адрес этого человека, этого аморального скота, похитителя, выходца из Острога, инакомыслящего.

Но я не знаю его имени.

— Меня зовут Серафим, — представляется парень.

— Ужасно, — корчусь я.

— Почему?

— Тебе какое дело? — недовольно бросаю я. — Это мое личное.

— Я могу остановиться.

Замыкаюсь и сожалею о сказанным словах, а Серафим в эту же секунду улыбается — без усердия и фальши.

— Шучу, — хмыкает он. — Я пообещал довезти тебя домой, так и поступлю, Карамель. Это твое дело: говорить или не говорить мне что-либо.

— Ты больной, — вновь не задумываясь, резко кидаю я. — Ты украл меня, чтобы просто назвать свое имя? Теперь отец найдет тебя, и все местные органы защиты сожрут тебя с потрохами.

— Ты говоришь это человеку, который везет тебя на высоте более тысячи метров от земли. Ты не только романтичная, но и дерзкая.

— Заткнись! — Мне хочется ударить его. — Можешь запугать меня, но мою гордость тебе не сломить.

— Наше общение идет тебе на пользу, — парень улыбается шире. — В тебе просыпаются эмоции, которые ты раньше не испытывала, да?

Он поворачивается и смотрит на мой сжатый кулак, а я расслабляю руку и сажусь, как подобает девушке; ладони плавно приземляются на колени, пальцы в судорогах расцепляются друг с другом и, в конце концов, унимаются.

— Ты боевая. — Серафим разводит плечами.

— Мы здесь были, — замечаю я, когда мы во второй раз пролетаем у одного и того же здания.

— И внимательная…

Здание — зеркальное, серое — я наблюдала несколькими минутами ранее — одну, две; под нами оказываются те же самые вьющиеся мосты, крестом соединяющие несколько мелких домов на крышах. Серафим смотрит в зеркало, приглядывается, ловко дергает головой и вскользь улыбается мне, после чего меняет курс, сворачивая на другую воздушную полосу. Лоб в лоб мы недолго летим с другой машиной, все внутри меня содрогается и сжимается, я ожидаю столкновения: сначала боюсь его, потом молюсь ему; но мы плавно ускользаем в сторону. В каждом автомобиле, что пролетает мимо, я пытаюсь высмотреть знакомые глаза, знакомые лица, я грежу тем, что какой-нибудь из знакомых — отцовских, матери, мои — обратит внимания на колесящую вокруг одних и тех же домов машину, признает меня, доложит об этом — отнюдь; мне бы тоже было все равно.

— Я украл тебя не только, чтобы представиться, — решает продолжить нашу беседу Серафим, но я слушаю его вскользь, невнятно — меня интересует лишь дорога и пролетающие мимо люди. — Я хотел поздравить тебя с днем рождения, — вдруг рушится из его уст, и я не сдерживаю злой усмешки — издевка изрезает мой рот, глаза наполняются кровью и преисполняются бешенством; я бы хотела плеснуть сейчас этим кипятком ему в лицо. — Не смейся, Карамель, я говорю с тобой искренне, — почти шепотом выдает он, и я невольно склоняюсь в его сторону, чтобы лучше слышать — черт завладел моим вниманием, но поняла я это не сразу. — Я знаю об этой дате и хотел поздравить тебя… — мелкая пауза выдает его: он не хотел или, по крайней мере, откладывал дальнейшее. — Но навряд ли бы ты приняла подарок после того, как разозлилась на меня у стен своей замечательной Северной школы.

Акцент ударяет по свершенной эмоции, по чувствам, которые я не смогла удержать в себе.

— Я не злилась, — без особого интереса отвечаю я.

— Не отрицай, — перебивает меня Серафим. — Ничего страшного, Карамель, ведь Злость — это вполне нормально.

И его скрипучий голос выдает издевку — как старый стул, на который сели слишком большим весом; вот чья очередь ныне измываться надо мной. Серафим вновь глядит на меня — глаза его извиняются, а рот улыбается — у него почти получилось проучить несносную девочку из Северного района.

— Ты поплатишься за это, — с огромнейшей, распирающей меня уверенностью, заявляю я. — Отец найдет тебя и тогда…

— Не сможет.

Каждая его речь каждый раз обваливается на меня как какие-то шквалы ветра, как осыпающиеся камни на скале, как основания старых домов и построек в Остроге — удар, шок, смерть.

Я задаюсь вопросом почему.

— Меня нет в базе данных, — спокойно отвечает он интонацией обыденности.

— Врун! Может, ты не рождался?

— В Новом Мире? — уточняет он, и я все понимаю.

Медлю. Медлю, потому что мне кажется это невозможным.

— Ты… — я запинаюсь, и у меня перехватывает дыхание; глаза Серафима опять устремляются на меня — от этого расплавленного янтаря нельзя укрыться, нельзя сбежать — ты вязнешь, спотыкаешься, вязнешь еще больше. — Ты из Острога? — вскрикиваю я. — Да? Оттуда? Сумасшедший! Кого ты убил, чтобы подняться к нам? Отпусти меня немедленно! Отпусти!

Визг мой разрезает салон автомобиля, я хватаюсь за ручки запертых дверей, рву их, дергаю, топаю ногами и все также пытаюсь избежать смолы в глазах. Мой маленький океан не сравнится с этим многовековым запечатлителем жизни.

— Тихо, — сердито бросает Серафим, и опять глядит так, словно извиняется за собственную резкость — так нередко смотрела Миринда, когда я уличала ее за посторонними делами во время рабочего дня. — Тише, Карамель, я просто хочу показать, что мы такие же люди. Такие же — как видишь, мы ничем не отличаемся от вас.

— Структурой тела — нет, но вы безумцы, безумцы, — взвываю я, — вы ненормальные. Вы инакомыслящие, вы ненормальные!

— Для нас ненормальные — вы! Моральные уродцы, у вас-то все в порядке? — замечаю вспыхивающий огонек на лице Серафима — юноша начинает злиться. — Не признаете тех, у кого проблемы на работе, не заботитесь о семье, не дружите по-настоящему. Вы не любите. Ты любишь своего названного молодого человека?

— Я не признаю чувства любви! — рычу в ответ я.

— Но любила! — выкрикивает парень.

Мы резко останавливаемся: машина встает, а мы оба замолкаем. Серафим ударяет по рулю, и я подскакиваю. Он выдает глухой рык вместе со скрежетом зубов, опять бьет по рулю и упирается лбом в стекло слева от себя. Я вижу в окне со своей стороны край крыши дома по улице Голдман — как близко!

— Откуда тебе это знать? — шепчу я. — Откуда ты вообще что-либо знаешь обо мне? Ты чужак, ты не такой.

Он отвечает не сразу. Пару раз качает головой — словно в такт собственным мыслям или не произнесенным в мой адрес речам.

— Я чувствую твою боль, — выливается из его уст как горячее молоко обволакивает стенки стакана. — Боль или это сожаление? Не пойму… Ты уже забыла, что способна на эти чувства, верно?

Обманщик…

— Может, мы с тобой и разной крови, может, мы с тобой и проповедуем разные миры, хозяева у нас различны, но плоть едина, душа едина, — продолжает он, и слова эти неприязнью разливаются внутри меня; различны хозяева? мы — сами себе хозяева! Они — эти чужаки — раболепствуют нам, а мы подчиняем все существующее в Новом Мире, ибо нет Богов иных.