Печать ворона

— Не побегу! — Ивана раздражал этот бессмысленный детский разговор, типа «верю, не верю». — А ты боишься признаться? Тогда, если я — стукач, то ты — трус!

Джон едва не подпрыгнул от злости. Он подступил, сжимая кулаки:

— Тогда давай уговор! Если ты мужик, дай слово, что не застучишь! Ты мужик?

Ивану стало смешно. Эти приблатненные игры напоминали детский сад.

— Я мужик, — подтвердил он. — А если ты мужик, сознайся, что это ты… Телепанова.

Возникла пауза. Джон молчал, раздумывая.

— Да, я! — наконец, признался он. — И что теперь? — он вызывающе выкатил нижнюю губу. Ивану жутко как захотелось приложиться по ней, но воспитание не позволяло бить первым.

— Теперь я знаю, какое ты дерьмо! — проговорил Иван. Впервые в жизни он по-чувствовал настоящую ненависть. Он ненавидел это скуластое узкоглазое лицо, ненавидел эту притворявшуюся человеком тварь.

— Тогда давай разберемся, как мужики, — недобро скалясь, предложил узбек. — Сейчас. Согласен, рокер?

Иван кивнул. Делать нечего. Разговор подошел к логическому финалу. То есть выяснению, кто есть ху.

— Щепа, держи дверь! — скомандовал Джон. Дверь в сушилку не закрывалась, Щепкин плотно притворил ее, и держал, ухватившись за ручку двумя руками.

Иван не знал, будет ли Джон драться с ним один, или ему поможет Солнышкин, занявший позицию в одном из углов, но временная рассеянность едва не стоила пропущенного удара. Нога Джона мелькнула перед самым носом, и Иван чудом успел уклониться. Узбек махал ногами, как мельница крыльями, но Иван то блокировал, то уходил от ударов, пятясь к стене. А когда отступать стало некуда, сделал короткий выпад и ударом кулака в живот осадил зарвавшегося узбека. Пропустив удар, тот на мгновение согнулся, но тут же отпрыгнул в сторону, не позволяя добить себя. Иван понял, что драться тот умеет. И пожалел, что не занимался ни борьбой, ни боксом. Опыт в таких делах в армии просто необходим. И маменькиных сынков ждет незавидная участь…

Отдышавшись, Джон ринулся в атаку. Кулаки узбека замелькали в воздухе, град ударов обрушился на Ивана, который сначала парировал, но потом, озверев от боли, отчаянно замахал руками, и разведывательный дистанционный бой мгновенно перерос в жестокую уличную драку, где пощады нет, и дерутся, пока есть силы. Стены сушилки мелькали перед глазами, Иван не разбирал, где верх, где низ, в голове взрывались бомбы, сознание плыло, но он механически двигал потерявшими силу руками, отвечая ударом на удар…

Он упал и не видел, как двери сушилки распахнулись, и державший их Щепа вылетел в коридор. Иван успел разглядеть, как ввалившийся внутрь двухметровый Волына с ходу зарядил Джону в торец, и тот рухнул рядом с ним — но мозг констатировал это без всякого удовольствия. Сержанты вытолкали всех из комнаты, а Берзаускас помог ему подняться.

— Ты второй раз устраиваешь бардак, — серые глаза старшего сержанта смотрели строго и проникновенно. — Я же вижу: ты нормальный парень, Воронков. Зачем ты усложняешь себе жизнь?

Минуту назад Иван смог бы сказать, зачем, но сейчас ему было безразлично. Гнев и ярость ушли, остались пустота и боль.

— Ну, с этими мы разберемся, — сержант мотнул головой на дверь, куда вытащи-ли брыкавшегося Джона и остальных. — Уже все про него знаем. А с тобой что делать? В дисбат хочешь?

Ивану было все равно. Берзаускас покачал головой:

— Безбашенный ты, Воронков. Дурила. Здесь тебе не гражданка, пойми. А ты живешь по своим правилам. Здесь это не проходит. Иди, умойся, рядовой, и спать!

Через несколько дней Джона отправили в войска. Так делали с нарушителями дисциплины, и Иван опасался, что с ним поступят так же. Но обошлось. Иван не знал, но догадывался, кому он этим обязан.

Дружки Джона поутихли, видимо, испугались, а Иван ждал возвращения Андрюхи из госпиталя. Время летело, но события эти оставили в памяти Ивана неизгладимый след.

Однажды, стоя дневальным по казарме, Иван увидел Солнышкина. Солдат подошел к Ивану, стоявшему на тумбочке у входа в казарму, презрительно прищурился и ехидно спросил:

— Что, застучал твой дружок Джона? Правильно Джон говорил, что вы стукачи!

— Он не стукач, понял? — сказал Иван. Скользкий тип Солнышкин раздражал, но Иван понимал: срываться нельзя, иначе он отправится вслед за Джоном.

— Стукач, стукач! — настаивал Солнышкин. Ему доставляло удовольствие драз-нить Ивана, ведь тот был на посту. — А кто тогда Джона заложил?

— Он сам себя заложил. Нечего в драку лезть было.

— Первым полез ты, там, на плацу! — это была правда, и она больно стегнула Ивана. Кто начал первым, когда Андрей попал в больницу, он не знал. — А в войска отправили Джона! Как так? Я всем скажу, что вы стукачи!

— Ах ты, сука! — Иван шагнул с тумбочки, надвигаясь на солдата, и не заметил, как в казарму вошел командир.

— Где дневальный? — прогремел раздраженный голос. Солнышкин ухмыльнулся и скрылся между кроватей, а Иван подошел к капитану:

— Дневальный по казарме рядовой Воронков!

— Почему не на тумбочке, рядовой? — спросил Киселев. Командир батареи жутко не нравился Ивану и, похоже, чувство было взаимным.

— Виноват, — пробурчал Иван, но ответ не удовлетворил капитана.

— Вы устава не знаете, рядовой? Почему покинули пост? Где вы должны находиться?

Иван сжал зубы. Больше всего его раздражало бессловесное повиновение, когда старший по званию мог говорить что угодно, а ты обязан выслушивать и молчать, отвечая лишь одно: «виноват»…

— Я спрашиваю: где вы должны находиться, рядовой?

В глубине казармы утихли разговоры, солдаты попрятались, стараясь не показываться раздраженному командиру на глаза. Позади Киселева открылась дверь сушилки, но заметив капитана, солдат неслышно юркнул обратно, притворив дверь. Ситуация получилась настолько комичной, что Иван еле сдержался, чтобы не улыбнуться.

— На тумбочке.

— Тогда почему вы шляетесь по казарме?

— Виноват, — безразлично выговорил Иван. Это капитану не понравилось.

— Два наряда вне очереди!

— Пожалуйста! — разозлившись, не по уставу ответил Иван. Киселев побагровел:

— Ты как отвечаешь, солдат?! Совсем распустился! Устава не знаешь! Пять нарядов вне очереди!

— Без проблем, — усмехнувшись, ответил Иван. Он знал, что дать больше не мо-жет даже командир части. Ему стало весело. «Ну, пять нарядов, ну и что? Что ты еще можешь сделать, говно в фуражке? Плевать я на тебя хотел!»

Его настроение не укрылось от командира.

— Смешно? Я тебе покажу! — разъярился комбат. — Фамилия?

— Воронков.

— Доложишь сержанту, что я дал тебе пять нарядов, понял? Я проверю! — капи-тан развернулся и вышел из казармы.

— Проверяй, — пробормотал Иван. Как хреново, когда тобой командуют идиоты, подумал он.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Здесь непонятно, где лицо, а где рыло.

И непонятно, где пряник, где плеть.

Здесь в сено не втыкаются вилы,

А рыба проходит сквозь сеть.

Отслужив полгода, Иван получил распределение в войска. Как было обеща-но, взвод «раскидали» по стране, от Владивостока до Бреста. Ивану достался Ташкент, а Андрею — Чита.

Иван не понял, по какому принципу их распределяли, ведь командир части говорил, что на окраины страны, в самые тяжелые для службы места отправят лодырей и нарушителей дисциплины, остальные будут служить «в цивилизованных местах по левую сторону Уральских гор». Берзаускас, к которому Иван подошел после распределения, посмотрел на солдата:

— А чем ты недоволен?

— Почему в такую даль закинули? Я же учился нормально.

— Учился-то ты нормально, — подтвердил Берзаускас, — только с дисциплиной у тебя не все в порядке. Мой тебе совет: держи себя в руках и не выеживайся! Ты же неглупый парень, из Питера, должен понимать.

Иван кивнул, сжал зубы и, повернувшись, пошел прочь. Хотелось побыть одному. Но в армии это непозволительная роскошь.