Печать ворона

Ева повисла на плечах, оттаскивая его назад:

— Ты куда?

— Ева! Они зовут… Им нужен я. На мне Печать, я принадлежу стае. Я умер, утонул в болоте, я не живу, а мучаюсь. Так будет лучше…

Две человеческие фигурки прижались друг к другу.

Твари выжидали. Пища в двух шагах, но огонь в руках Змеи слепил. Ничего, мы подождем…

— И станешь клевать меня вместе с ними?

Иван сжал зубы. Что делать? Жить так нельзя — и умереть нельзя.

— Я люблю тебя, Иван! — сказала Ева. — Понимаешь?

— Кто я, чтобы меня любить? — проговорил Иван. — Я проклятый, убийца, вла-стелин воронов, которые владеют мной…

— Ты много лет не давал погубить свою душу, не дай и сейчас!

— Я уже погубил.

— Нет! Это не ты, это они говорят в тебе! Они не знают любви, неспособны лю-бить! А ты…

Ева не договорила. Ворон вскочил на камень и, щелкнув клювом, пытался достать девушку. Колдунья ткнула птицу факелом. Тварь вспыхнула и заверещала. Охваченная огнем, она упала под ноги. Иван придавил каблуком — и острая боль пронзила сердце. Там, где чернела печать. Иван вскрикнул.

— Оно во мне! — проговорил он.

— Ты понял, — прошептала Ева.

— Ты знала! — Иван поглядел на нее. — Тогда зачем мы сжигали кости? Зачем, если можно…

— Так было надо. Мы ослабили их… разорили капище. Осталось только дождаться утра!

Он выхватил нож и, оглядываясь на пляшущие тени, протянул Еве:

— Мы не успеем. Утро ничего не решит. Сердце ворона во мне, значит…

— Нет!

Значит, вороны лгали!

Тьма отпрянула и сгустилась вновь. Он не верил.

— Почему ты любишь меня? За что?

— Любят не за что. Любят вопреки.

Ветка в руке дотлевала, но глаза Евы горели сильнее огня. В них и было спасение. Иван чувствовал, как бьется ее сердце. Она любит его таким, какой он есть, любит, как и надо любить — вопреки всему. Она преодолела Печать, а он…

Последние язычки пламени растаяли во тьме.

— Я люблю тебя, — прошептала Ева.

— Люблю, — сказал Иван, сжимая ее крепче, и повернулся к стае. — Вопреки.

Свет двух сердец выжег глазницы ближайшим тварям, а первый луч восхо-дящего солнца пал на тьму, быстро впитавшуюся в стены.

Они стояли, прижавшись, и смерть не имела власти. В глазах Евы был мир, открытый, прекрасный и живой, зовущий, поднимающий над соснами, летящий выше лесов, к Солнцу… Боль стихала, сменяясь сладким предчувствием того, что не пережито, что придет и будет с ними, пока они есть…

Он знал: Ева видит то же самое.

ЭПИЛОГ

Это лето в Подгородском было жарким. Ленивый ветер еле шевелил тугой горячий воздух, и верхушки далеких многоэтажек дрожали в полуденном мареве.

Я приехал к родственникам. Проходя мимо заброшенных, поросших бурья-ном огородов, я засмотрелся на стайку ребятишек, прыгавших с края карьера на песочную горку. Ярко серебрилась река, я морщился от блистающей ряби и думал, что обязательно сегодня искупаюсь. Я люблю эти места, места моего детства.

Набултыхавшись в песке, мальчишки пронеслись мимо, направляясь к речке. Я свернул за ними. Хоть воду потрогаю, подумал я. Ребята с ходу раздевались, бросая на песок шорты и майки, прыгали в воду, вопя и брызгаясь. Я подошел к кромке воды и еле отпрыгнул, когда набежавшая от пролетевшей моторки волна выплеснулась на песок. Не хватало промочить носки… Я с завистью смотрел на детей, не пугавшихся подобных пустяков. Они наплескались и вышли загорать на берег, коричневыми звездами разметавшись на желтом песке. Их было пятеро.

Я вернулся к дороге и прошел мимо них. Ребята о чем-то спорили, и звеня-щий голос прокричал мне вслед:

— А слабо сходить на Воронову Гать?

Я обернулся. Над рекою в сторону леса спешила черная птица.