Накануне страшного суда

Минутой позже, когда оба вошли в будуар графини, – кстати, оформленный настолько изысканно и комфортно, насколько был запущен внешний вид дворца, – между ними состоялся краткий разговор, понятный только им и, быть может, Богу.

– Все идёт хорошо, – доложил старик без всяких предисловий и без присущей прислуге угодливости. – Вы устали?

– Нет, – улыбнулась Елена. – Ты ведь знаешь, что усталость меня не касается.

– Да, да, – кивнул он. – Только… ОНИ беспокоятся.

Улыбка тотчас же исчезла с лица женщины вместе с наигранной девственной наивностью. Теперь перед Антипом явилось некое божество бури и грома, пронизывающее его до глубины души холодным взором.

– Что ИМ нужно?

– ОНИ хотят служить госпоже, которая ИХ пленила.

– И это всё?

– Это всё.

Из горла графини вырвался вздох облегчения.

– Если так, пусть ещё немного подождут. Я уезжаю сегодня вечером.

– Хорошо, госпожа.

После наступления живописного заката, когда в сумерках ещё возможно различить смутные силуэты, многие деревенские жители получили возможность наблюдать, как из ворот дворца медленно выкатилась знакомая карета. Люди видели, как она почти демонстративно проследовала по ухабистой дороге, разделяющей деревню на две части, а когда поравнялась со столбом, обозначавшим границу селения, через весь небосвод вдруг сверкнула молния, в ослепительном блеске которой всё исчезло…

Следующий приезд Елены Аллилуевой состоялся спустя ещё пять лет. Она выглядела столь красивой и соблазнительной, что даже соловьи умолкали в её присутствии. Однако, если несколько лет назад всякий человек мог безоговорочно ахнуть и упасть перед ней на колени, называя её ангелом, сошедшим с небес, то нынче каждый чувствовал в облике этой распустившейся розы нечто демоническое и противное естественному человеческому началу.

ГЛАВА 2

Проходили годы и десятилетия. Окружающий мир, люди и звери, подчиняясь естественному порядку вещей, изменялись и умирали, уступая черёд новому поколению. Большинство соседей, знавших Аллилуеву в пору её юности, отошли в мир иной, не забывая, впрочем, предостеречь живых от всяческих контактов с ней. Изменялся и сам дворец таинственной графини, в зимнюю пору походивший скорее на сказочный замок какого-нибудь мрачного колдуна, нежели на обитель незамужней красавицы; давно успела смениться прислуга, однако сама хозяйка продолжала выглядеть молодо, бодро и обольстительно, невзирая на то, что никто на сию красоту давно не зарился.

Тем не менее, нельзя утверждать категорически, что в те периоды, когда графиня удостаивала родной дом своими посещениями, никто не удостаивался чести быть приглашённым к ней в гости. В течение последних трёх лет окрестные селяне имели возможность лицезреть приезд гостей дважды, хотя лиц визитёров узреть не могли, поскольку те скрывались за плотными занавесками. Оба раза гостей было шесть, однако со двора было невозможно определить их присутствие во дворце: огни в окнах не зажигались, а лошади чужаков не издавали ни звука, словно их и не существовало. Впрочем, никому и в голову не пришло бы размышлять над подобными вопросами, ибо население привыкло, что всё, что касается графини, для окружающих полное табу.

Условный момент, с которого мы изволили начать данное повествование, совпадает с тем днём, который означал вступление Аллилуевой в почтенный и нежный шестидесятилетний возраст. На дворе царил трескучий мороз, – вероятно, братец того самого мороза, который постарался в своё время погубить наполеоновскую армию, – да такой, что даже крепостные не отважились выйти на работу. Над избами причудливо парил туман исходящего от них драгоценного тепла, над крышами струился лёгкий дымок, импровизируя лестницу к небесам. В такой волчий холод даже волки не осмеливались представлять собою грозу лесов: они, съёжившись по-собачьи, одиноко бродили между крестьянскими лачугами, жадно принюхиваясь к запахам и жалобно поскуливая. Перед полуднем из ворот дворца выкатили сани, на которых горой восседал дед Антип. Его тело было завёрнуто в два тулупа, что отнюдь не способствовало ловкости. Старик съездил к мяснику, булочнику, запасся продуктами и со скрипом вернулся домой. В этот февральский день никто не испытывал желания даже высовываться на улицу, потому господские сани сопровождались сочувственными взглядами из крохотных окошек. Перед сумерками, наступившими после четырёх часов пополудни, вдоль улицы гуськом проскрипели шесть саней, вёзших неизвестно кого, и этим эпизодом завершилась дневная деревенская жизнь.

Оставим деревню с её проблемами затем, чтобы, в отличие от обывателей, набравшись смелости, проследовать за приезжими. Вот шестёрки лошадей послушно остановились, подчиняясь беззвучным командам кучеров. Запутываясь в длинных полах овчинных тулупов и собольих шуб, из саней, не спеша, вылезают шестеро гостей; впрочем, их возраст, черты, как и пол, надёжно скрывались за масками и полумасками из чёрного бархата. Оставаясь каждый у своих саней, приезжие безмолвно уставились в тёмные пятна окон дворца, который казался пустым и негостеприимным. Если бы нашему взору удалось проникнуть сквозь плотную завесу масок и вуалей, мы получили бы возможность обнаружить поразительную твёрдость в глазах каждого из этих людей. Эти глаза блестели чёрным пламенем некой мистической жажды, схожей с алчностью путника, следующего через пустыню, который впервые за многие недели учуял запах воды. Наконец, в одном из окон второго этажа едва заметно блеснул слабый огонёк, при виде которого ожидавшие издали вздох, в котором угадывались надежда и облегчение. В сгустившихся сумерках, которые вот-вот должны были преобразиться в мрак, мелькнуло движение, вслед за которым из-за двери прозвучал приказ, произнесённый тихим мужским голосом:

– Первый!

Ближайший от двери силуэт вздрогнул. Тулуп неуклюже сполз с его плеч, словно решил укутать собою ноги. Человек сделал шаг к лестнице, состоящей из тринадцати ступеней.

– Я! – приглушённым голосом ответил он.

– Что ты здесь делаешь в эту морозную ночь? – спросили из-за двери казённым тоном, как будто человеку, произносящему эти слова, доставляло удовольствие принуждать мёрзнуть другого человека.

– Я прибыл сюда, чтобы встретить солнце, – ответил Первый.

Голос его обрёл мягкость и плавность; казалось, что его хозяину нипочём холод и мрак, усталость и столь необычный приём.

– Принёс ли ты жертву солнцу? – продолжался допрос.

– Да.

– А готов ли ты сам стать жертвой?

– Жертва есть искупление, но когда жертвой становится сам жрец – это искупление вдвойне. Потому я готов!

– В таком случае войди!

Дверь распахнулась, открывая перед Первым чёрную дыру, из которой веяло, казалось, всей жутью кромешной тьмы. Человек медленно, обнаруживая превосходную осанку, взошёл по ступеням и исчез в этой тёмной пасти. В тот же миг дверь снова заперлась, и вновь прозвучал неумолимый глас:

– Второй!

На фоне вечернего тёмно-синего снега мрачным пятном выделялись человеческие силуэты и несколько саней. От этого скопища отделилась чья-то фигура. Снова тулуп сполз к ногам, вслед за чем последовал внешне бессмысленный, но исполненный какой-то мрачной тайны разговор. Но мы, не чувствуя себя обязанными к нему прислушиваться столь же внимательно, как к предыдущему, сливаемся с безобидным потоком свежего воздуха и, проявляя невиданные чудеса искусства разведки, проникаем сквозь узкую щель внутрь дворца. Главный вход оказывается позади нас, а впереди открывается просторная швейцарская комната, по левую сторону от которой раскинулся шикарный резной шкаф для верхней одежды и обуви, который смастерила чья-то искусная рука, вероятно, ещё во времена Северина Наливайко, Бориски Годунова или Василия Шуйского. Использовав возможностью доставить себе кратковременное удовольствие от осмотра шкафа, мы устремляемся дальше. Сам поток воздуха влечёт туда неспокойную душу. Вот повеяло приятным теплом, – значит, рядом находятся камин или печка. Нет, всё-таки источником тепла оказался камин, который расположился в большой гостиной, устроенной за швейцарской. Стены здесь были отделаны в стиле древневавилонских фресок: кругом пестрели устрашающие фигуры различных звероподобных божеств и иных персонажей восточных верований, – по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Однако, присмотревшись внимательнее, мы убедились в несостоятельности сего впечатления. Единственное сходство с древневосточной росписью заключалось разве что в стиле выполнения. При более пристальном осмотре обнаружилось, что настенные фигуры с известными науке мифическими персонажами не имеют ничего общего; они отличаются как строением, так и обликом и, наверняка, назначением. Слишком уж реально выглядят эти образы… В дальнем углу шестиугольной залы, удобно развалившись в кресле напротив широкого камина, напоминающего пасть ада из догматических изображений, слегка прикрыв веки, полулежала очень красивая молодая женщина, облачённая в замысловатое платье багрового оттенка. Длинные ресницы слегка вздрагивали на фоне нежно-белой кожи, из чего можно было заключить, что дама не спит, а если и спит, то сон её не крепкий и не гипнотический. Горячие красно-желтые блики, отбрасываемые от камина по всему помещению, создавали впечатление, будто мы находимся если не в неземном мире, то уж, по меньшей мере, в чертоге волшебницы, лицо которой в такие мгновения приобретало дьявольские очертания.