Служители тайной веры

Наконец настало утро, когда Медведев с огромным сожалением открыл последнюю страницу и рассмотрел последнюю картинку: одинокий человек с длинным веслом на плечах брел по безлюдной и бескрайней пустыне.

Василий краем уха услышал, как отворилась дверь и кто-то вошел в комнату, но не мог оторваться от последних строк. Дочитав книгу, он аккуратно закрыл ее и с глубоким вздохом сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к вошедшему:

— Вот это был воин! Сейчас таких нет...

Посреди комнаты стоял князь Федор и улыбался.

Медведев вскочил на ноги.

— Прости, князь, я зачитался похождениями хитроумного грека Одиссеуса! Вижу по твоему лицу, что все кончилось хорошо!

— Ты угадал, Василий. Ходкевич сообщил, что король поступил весьма милостиво. Он символически принял наш дар, оставив нам полное право распоряжаться своими людьми до тех пор, пока они ему не понадобятся. Он как будто чувствовал себя виноватым за прошлое и намекнул, что сожалеет о том, что когда-то поверил злым наговорам брата. Тем не менее, совершенно ясно, что в душе он нам еще не совсем доверяет, особенно Олельковичу. Король дал понять, что русские православные князья слишком часто смотрят «в московскую сторону» и что, хотя он никого не преследует за веру, подданные латинского закона служат ему лучше. Одним словом, мы избежали угрозы, но получили еще одно подтверждение, что при латинском короле не видать нам, православным, доверия и свободы. Но это отдельный разговор. Только на обратном пути я понял, как ловко ты поступил, Василий Медведев, взяв с нас клятву не выступать против короля. Я обезоружен! Ты ведь просто вынудил меня написать твоему великому князю...

— Я? Вынудил? — с преувеличенным удивлением воскликнул Медведев. — Боже упаси, князь! Напротив, если помнишь — я настаивал, чтобы ты сделал это совершенно самостоятельно.

— Ладно, ладно, хитроумный московит, я все понял!

Князь Федор протянул Медведеву маленькую, свернутую в трубку грамоту с печатью.

— Я нарочно взял четверть листа бумаги, помня место, в котором эта грамота совершит свой путь в Москву, — сказал он, указывая на меч Василия, стоящий у изголовья постели.

Медведев не без трепета взял в руки грамоту и только сейчас почувствовал, какая огромная тяжесть угнетала его все последние месяцы...

— Но ведь это твой добровольный ответ, князь? — тихо спросил он.

— Еще бы! Совершенно добровольный, особенно если учесть, что после клятвы, которую ты с меня взял, мне больше ничего не остается, кроме ожидания, что я вот-вот снова попаду в королевскую немилость или, что еще хуже, в королевскую темницу! Ты выполнил свое поручение, Василий Медведев, и, по-моему, выполнил его неплохо! За это тебя должным образом наградит твой великий князь. Я же хочу наградить тебя за то, что ты спас мою жизнь, пусть даже по службе. Знаю, что ты не примешь от меня ни золота, ни драгоценных камней. Но хочу предложить тебе что-нибудь на память. Возьми любую вещь, которая придется тебе по вкусу, в знак моей вечной признательности.

— Спасибо, князь, — решительно сказал Медведев, — не откажусь. Я возьму эту книгу, она мне очень по душе, и когда у меня появятся дети, я буду читать им длинными зимними вечерами о приключениях ловкого грека, а сам буду вспоминать свою молодость и этот сегодняшний день...

— А потом, — подхватил с грустью Вельский, — закроешь книгу и расскажешь им сказочку об одном бедном князе, который начал с того, что хотел быть господином, а кончил тем, что поступил в услужение. Нет, нет, не обращай внимания на мои слова, это скоро пройдет. Так или иначе, все мы кому-нибудь служим, и лучше уж служить тому, кто служит с тобой одинаковую обедню! А что касается книги, то ты и здесь не оплошал, хитрец Медведев, ибо эта книга, пожалуй, ценнее самой дорогой золотой вещи, усыпанной камнями, которую ты мог бы найти в моей казне. Ее подарил моему отцу один старый грек и сказал, что рассказ этот записан несколько тысяч лет назад со слов одного слепого певца. И хотя этот рассказ переписывался из поколения в поколение много раз, войны, пожары и нашествия врагов уничтожили все записи, а эта, быть может, последняя и единственная. Теперь она твоя. Читай ее своим детям, потом пусть они ее читают детям своих детей и почерпнут из этой книги радость познания, а что касается благородства, силы духа и мужества — им есть у кого поучиться этому и без нее...

...Было решено, что Медведев отправится в обратный путь утром следующего дня. Во время обеда зашел разговор о землях на Угре, о бывших Березках, и Василий, рассказав Федору о первой ночи, проведенной на своей земле, спросил:

— Скажи, князь, когда ты расспрашивал Кожуха, он случайно не вспоминал о неизвестном человеке, убитом во время нападения на Картымазовку неким Степаном Ярым?

— Нет. Впервые слышу от тебя, что в этом деле участвовал Степан Ярый. Помнится, Кожух говорил, что, когда они отправлялись в Картымазовку, Степан в это время находился в Медыни...

— Вот как? — удивился Медведев. — Значит, он лгал тебе. Я видел Степана своими глазами, и, по-моему, человек, который велел ему обрубить аркан с мертвым телом, был сам Кожух...

— Неужели? Сейчас мы узнаем всю правду. До сих пор я не интересовался подробностями того дня, у меня было много других вопросов к Яну. К счастью, он всегда под рукой, и я пользуюсь им всякую минуту, когда мне надо узнать что-либо о прежних делах Семена. Юрок! — обратился князь к Богуну, который был третьим за столом. — Как чувствует себя наш единственный узник?

— По-моему, в последнее время с ним творится что-то неладное.

— Что такое? Уж не задумал ли он побег?

— Нет, князь, вряд ли. Он впал в оцепенение, мало ест и все думает, думает о чем-то. С него сняли цепи и каждый день утром и вечером выводят на прогулку, чтобы он окончательно не ослабел, но он ни к чему не проявляет интереса. Целыми днями сидит в углу. Уставится в одну точку и сидит.

— Гм! Быть может, в нем наконец проснулась совесть?! Надо полагать, на ней много грехов, и теперь она, пожалуй, не даст ему покоя. Надо его немного расшевелить. Прикажи Макару после ужина расспросить его подробно о той ночи и о человеке, которого убил Степан.

— Ты будешь присутствовать при допросе?

— Не имею ни малейшего желания. Разве вот Василий.

Медведев заколебался.

— Знаешь, Юрок, — решил князь, — пусть кто-нибудь слово в слово запишет все, что он будет говорить, а мы потом почитаем. Если вдруг он заартачится или начнет снова врать, что Степана в тот день не было, приведите моих собак — это действует на Кожуха вдохновляюще...

Они заговорили о другом и до конца обеда не вспоминали больше о Кожухе.

Юрок, сославшись на дела, попросил позволения князя покинуть их, а Федор с Медведевым долго еще беседовали, неторопливо пробуя разные сорта вин и медов.

Князь интересовался различными сторонами жизни в Московском княжестве, и Медведев, понимая причины этого интереса, старался рассказать обо всем как можно подробнее.

Было около восьми часов, когда они, поднявшись от стола, решили прогуляться по вечернему лесу.

По пути из обеденного зала им повстречался Юрок, который нес несколько исписанных листов бумаги.

— Уже? — удивился князь.

— Да. Сначала не хотел говорить. Когда привели собак, взмолился и сказал всю правду, вот она.

Князь взял листки и, быстро проглянув их, воскликнул:

— Вот так штука!

Медведев не успел спросить Федора, что его удивило.

Впереди скрипнула дверь, и в сопровождении двух людей в галерее показался Ян Кожух Кроткий. Он шел, ссутулившись, бледный, худой и жалкий, низко повесив голову, и ничего в нем не напоминало прежнего Кожуха, свирепого забияку, грозного и опасного противника московитов, живущих на Угре.

Медведев посторонился, чтобы дать дорогу, и, проходя мимо, Кожух равнодушно скользнул по нему глазами и снова скосил их, привычно уставившись на кончик своего носа, казавшегося теперь непомерно длинным на изможденном, сером лице. И уже пройдя мимо, Кожух вдруг остановился, как пораженный молнией, и медленно обернулся. Один-единственный раз в жизни видел он Медведева — и то мельком — во время попытки Картымазова похитить Настеньку во дворе купца Елизара Быка, но сейчас узнал его.