Четвертая власть

Глава 16

Александр думал, что после расставания с Оксаной ему станет легче. Но нет. Избавившись от мук совести, он окончательно избавился и от света в своей золотой клетке, и теперь здесь всегда было мерзко и неуютно. И надежды на просвет не было никакой. Не спасали ни книги, ни телевизор, ни рестораны. Александр более не испытывал ни положительных, ни отрицательных эмоций — все потеряло смысл. Ему стало наплевать на то, что будет завтра или через неделю. Потому что и завтра, и через неделю ничего не изменится. Он пошлет репортеров на съемки, получит порцию трепки от Красницкого и Ладыгина, «замочит» заказанную персону и возведет на престол того, кто за это заплатит. А одурманенные ложью люди будут все так же сидеть перед экранами телевизоров в надежде услышать хоть толику правды и в неведении принимая за нее чьи–то проплаченные сюжеты или заученные назубок комментарии… Все как обычно…

Иногда к нему в кабинет забегали люди. Кто–то требовал положенный по закону отпуск, кто–то строчил кляузы на коллег, а всякий молодняк заходил просто подмазаться и выторговать себе съемку поинтереснее. Все это тоже было обычным явлением, и Соловьев, действуя на автомате, отдавал какие–то приказы, чтобы поскорее избавиться от очередного визитера.

Когда к нему в кабинет зашел посетитель и принялся что–то громко кричать, Александр поначалу даже не обратил на это внимания. Пусть кричит. Какое ему до этого дело? Но гость не унимался, и тогда, подняв голову, Соловьев увидел перед собой Володьку, который размахивал руками и, судя по всему, был явно чем–то взволнован.

— А, это ты, — сказал Александр равнодушным голосом. — Я и сам тебя искал. Надо бы поговорить.

— Поговорить? Неужели? Я вас уже три дня разыскиваю, а вас все на месте не застать! Я пришел сообщить, что подаю заявление об уходе.

— А зачем?

— Что значит зачем? Вы подставили меня! В самый последний момент запретили программу. А потом в моем столе кто–то копался, украл все кассеты и папку с документами.

— Бумаги и записи изъяли по просьбе из Кремля. И программу запретили тоже оттуда. Какие ко мне претензии?

— Так вы знали, что кто–то рылся в моем столе?

— Да. Более того, я это и санкционировал. Собственно, об этом я и хотел поговорить. Конечно, мы должны были это с тобой согласовать, но совсем не было времени. Нужно было срочно закрывать вопрос, поэтому случилось то, что случилось. Согласен, история не слишком красивая, но…

— Не слишком красивая! — закричал Володька. — Да это ни в какие ворота не лезет! Я ухожу! Больше не могу находиться в этом гадюшнике.

— Иди, — равнодушно ответил Соловьев. — Думаешь, тебя будут насильно держать? На твое место найдется сотня желающих. Ты всего лишь один из многих.

— Ах так! Один из многих! Ну ладно! Прощайте! Мне очень жаль, что я вообще сюда влез! Но учтите, губернатора я в покое не оставлю! Есть у меня на него кое–что в загашнике! Посмотрим, как вы через неделю запоете!

С этими словами Володька развернулся и ушел, громко хлопнув дверью. А Соловьев открыл свежую газету и стал читать. Ему было абсолютно наплевать и на Володьку, и на губернатора, и даже на себя самого…

Предвыборная кампания Полищука обещала получиться как никогда грандиозной. Увидев, что стало с опальным Бархатовым, крупные бизнесмены области не жалели средств в надежде, что подобная участь обойдет их стороной. Виктору Сергеевичу и его помощникам даже не пришлось кого–то просить — деньги сами текли рекой и под чутким руководством Лазарова вкладывались в самые различные проекты: от газет и телевидения до рекламных растяжек и постеров. Ни один конкурент действующего губернатора не мог похвастаться столь солидным бюджетом и административными возможностями, поэтому Полищук нисколько не сомневался, что одержит очередную победу и сохранит свой пост. После того, как компромат был уничтожен, а на дерзкий ЛТН нашлась управа на самом верху, все шло довольно гладко, и губернатор мог чувствовать себя спокойно.

Виктор Сергеевич как раз собирался на встречу с избирателями, когда в его кабинет заглянул Лазаров.

— Есть проблемы, — сказал он, сразу переходя к делу.

— Что опять? — спросил недовольный чиновник.

— Помните тот компромат, что собирался пустить в ход ЛТН?

— Забудешь тут! Ну и что? Его ведь уничтожили, насколько я понимаю.

— Уничтожили, да не весь.

— Не понял! — взревел губернатор! — Я вам за что деньги плачу? Что значит не весь! Ты понимаешь, что будет, если он всплывет?

— Понимаю, поэтому и зашел вас предупредить. Тот мальчишка, который собирался делать программу, как оказалось, кое–что припрятал.

— Что именно?

— Это неизвестно. Наш источник в компании сообщил, что сегодня он подал заявление об уходе и намеревается пустить в ход некий материал на вас.

— Вот черт! Ну так разберитесь с этим мальчишкой! Что он о себе возомнил! Выбейте из него дурь, а лучше уберите, чтоб не мешался под ногами! И быстро, Лазаров, быстро! У нас мало времени!

— Не волнуйтесь, мы все сделаем. Только убирать его не следует. Мы с ним поговорим. Жестко. Если не поможет — будем действовать по–другому.

— Ладно, мне наплевать, что именно вы сделаете. Главное — заткнуть ему рот. И уничтожьте, наконец, все эти компроматы! Чтоб ни одна сволочь ни о чем не узнала!

Володька не собирался сидеть сложа руки. Надеясь в глубине души, что Соловьев удержит его от отчаянного шага, начнет уговаривать остаться, Володька был крайне разочарован, когда к заявлению об уходе шеф отдела вечерних новостей отнесся столь равнодушно. Но ничего. Он докажет всем, что не один из многих. Он не остановится, не сдастся. Что знают о нем эти люди, возомнившие себя богами? Что он такой же как все? Маленький дрожащий щенок, взирающий на своих хозяев? Ну нет! Он не такой!

Взяв из дома кассету, Володька первым делом отправился на ОРТ. Но там на него посмотрели, как на сумасшедшего и даже не стали ничего смотреть — просто выставили вон. На РТР ситуация повторилась. Затем раздались отказы с менее крупных каналов. Одни говорили, что шпионские расследования — не их тема, другие отвечали, что не принимают документы от посторонних лиц, а предпочитают готовить репортажи сами. Третьи, только заслышав имя губернатора, захлопывали перед Володькой двери. Они боялись. Боялись бросить вызов столь могущественному лицу, не хотели портить отношения с властью, поставив тем самым крест на своей карьере.

Лишь на частном АСБ, еще только набирающем обороты, кассету хотя бы согласились взять. Один из редакторов, крупный мужчина лет сорока пяти, вместе с Володькой просмотрел пять минут программы, которая так и не вышла в эфир, а затем достал кассету и передал ее юноше.

— Парень, если бы я был на твоем месте, то уничтожил бы эту запись, а затем смотался из Москвы на пару–тройку месяцев.

— Но почему? Почему все так боятся?

— Потому что всем хочется жить. Послушай доброго совета — забудь об этом. Никто не даст такой материал в эфир.

— Но ведь его хотели поставить на ЛТН. Просто в последний момент передумали.

— Ветер изменился.

— Какой еще ветер?

— Политических перемен. Он подул в другую сторону. Сейчас твою кассету ни один здравомыслящий человек даже в руки не возьмет. Будет открещиваться от нее, как от чумы. Так что напрасно рискуешь жизнью, парень. Ты молод, у тебя вся жизнь впереди.

Резко вскочив с кресла и крепко зажав кассету в своих руках, Володька выбежал из комнаты и спустился на первый этаж. Больше в телецентре было нечего делать — его материал оказался никому не нужен. Гнев и отчаяние охватили юношу. Он просто не знал, что делать дальше, к кому идти? У кого хватит смелости быть честным перед самим собой и перед собственными зрителями? Кто не побоится бросить вызов власти? Есть такие люди или каждый беспокоится только о собственной заднице?

«Что это за мир телевидения? Что за продажная четвертая власть, которая может поносить людей только по чьей–то указке, но отказывается исполнять свой долг, когда запахнет жареным? Где люди, готовые бросить вызов? Где люди, ставящие собственную репутацию и честь выше меркантильных соображений и страхов? Где люди, не желающие быть чьей–то подстилкой под ногами? Есть ли они? Или, попав в иерархию четвертой власти, их благие цели жестоко перемалываются системой, превращая их в послушных болванчиков, способных лишь тупо кивать головой?