Каменная могила

– Ладно! Но тогда я поеду с вами, с конвоем.

Нас повели к проходной. Зона по-прежнему чернела от ватников и шапок. Зэки не расходились. Покрывая их хриплый гул, по-военному сурово гремели репродукторы.

«Внимание заключённые! Ваши требования переданы специальной комиссии народных депутатов и представителю независимой прессы Челябинска. Ответ на них вы получите через неделю. Травмированный заключённый номер 1340 благодаря поддержке наших гостей будет немедленно доставлен на их машине в нейрохирургическое отделение УИТУ Челябинской области. Администрация требует соблюдения режима на всей территории лагеря. Любые беспорядки…»

На всех вышках стояли усиленные наряды не очень сытых и потому готовых на всё автоматчиков. Подкрашенный и подкисленный заводскими дымами снег покрывал всё пространство между небом и землёй.

На проходной нам вернули паспорта. Минут через пять два конвоира вывели того парня. Он шёл сам, то и время натыкаясь на свою охрану. Глаза его были широко открыты, с дурным блеском. Кисть левой руки туго перетянута бурыми от частой стирки и крови бинтами. В другой руке он нёс целлофанновый кулёк, держа его за самый кончик. В кульке что-то плавало. Сзади плёлся то ли доктор, то ли санитар, в ватнике поверх серого халата.

– Разве у вас нет льда? – удивлённо спросил кто-то из депутатов. – Я читал, что надо положить в лёд…

– Вы что – американский шпион? – скривился то ли доктор, то ли санитар. – Мы же не морг. Да у нас нет даже спирта! Спасибо, командир дал немного коньяка из своего запаса. Но я сделал два обезбаливающих! – гордо добавил он. – Хотя… он счас в глубоком шоке. Авось довезёте! Пальцы у него в кульке.

– Дай сюда! – велел он парню и потянулся к кульку.

– Не дам! – вздрогнул тот. – Мои пальчики!

К вечеру дорога слегка заледенела. Машина медленно скользила по ней, с трудом огибая частые выбоины и рытвины. Парню стало совсем плохо, и мы положили его к себе на колени. Настоящая боль, по-видимому, всё ещё не подступила, но руки заметно похолодели, а лоб раскалился. Временами паренёк вскрикивал и шептал скороговоркой:

– Ой! Где мои пальчики? Не трогайте мои пальчики! Ой! Что я маме скажу?

И пытался содрать с больной руки мокрую повязку.

В Челябинске дороги покрывал тонкий слой подтаявшей маслянистой грязи. Мы поехали быстрее. По самой короткой окольной дороге на ЧМЗ, мимо городской свалки. Стало совсем темно. Казалось, что мир вокруг освещается только светом наших фар.

У ворот зоны стоял «Камаз» с прицепом, доверху гружённый силикатным кирпичом. Наш водитель начал бешено сигналить. Наконец, из проходной выполз заспанный лейтенант. Коркин вышел к нему, и они долго ругались в свете фар, тщетно пытаясь понять друг друга. Коркин вернулся злой и сказал, что сначала пропустят кирпич, а это с проверкой – канитель на час или больше: зона!

– Я ему, мудаку, говорю, у нас такой груз – скоропортящийся! А он мне: мы этот кирпич полгода ждём, и, если до семи не примем, он укатит обратно. Дефицит! А зэк – не кирпич, его у нас навалом, никуда не денется. Всё равно, хирург, мол, сейчас уже сам больной, и может эти его пальцы не к тому месту пришить. Да их, мол, через три часа без льда – можно только засушить на память, как гербарий. В общем, всё верно! Но всё равно, скотина!

Через час мы въехали в зону. Ещё через полчаса к «рафику» подошли два зэка с носилками. Нашу «шестёрку» кинули на жёсткий, с горьким запахом старой крови брезент, ноги связали, как покойнику, чтоб не ботались. Целлофанновый кулёк положили под щёку. И четыре чужие руки в синих наколках легко подхватили носилки. И понесли.

Глава 9

У памятника Первостроителю, недавно поставленному у моста над Миассом, отсохли руки. Отпали и разбились о набережную вдребезги. Скульптор Головницкий очень обиделся, велел убрать памятник насовсем. Первостроитель – не Венера Милосская, чё ему без рук делать! Пожмотился город на своего Первостроителя, сэкономил на материале. А скульптор Головницкий – лауреат СССР, номенклатура в своём роде и прочее! Будет он вам из гипса шарики надувать! Скульптор Головницкий – это бронзовые вожди в пять натуральных величин. Как Ленин на площади Революции. Его работа – монолит! Такую скульптуру никакая демократия с места не сдвинет. Неподъёмен! И правая рука, если уж отвалится, – насквозь гранитные трибуны пробьёт.

А там под трибунами целый подземный городок с обогревом, с буфетом, с писсуарами для живых вождей. На время демонстрации спускались они туда по очереди. Хорошо под Лениным согреться, стряхнуть снежок, облегчиться по малости, принять по маленькой, и снова наверх – к массам, в холодрынь. В Челябинске – что октябрь, что май – одинаково мерзко.

Правда, однажды замкнуло что-то в ленинском подземелье. Может, трибуны протекли или сторож мимо писсуара… Но только полыхнуло так, что полЕвропы осветило! А наутро весь обком партии встал по боевой тревоге: ночью Би-Би-Си передало на весь мир – в Челябинске сгорел Ленин вместе с обкомом партии и его подземным переходом в городской театр. Нашли, гниды, чему радоваться! Ну, глянули живые вожди друг на друга, потом в окно на площадь – нет, все, вроде бы, живы, но горелым-таки пахнет. Перекрестились, обматерили вражеский голос. И вход в подземелье приказали на хрен замуровать!

А Ленин до сих пор показывает на центральный гастроном напротив, прямиком на его винный отдел. И скульптор Головницкий доволен: хороший памятник, вечный!

А как руки у Первостроителя упали, совсем город перекосило накануне реформ. Задумали было метро строить под первый миллион жителей. Уже и названия станциям изобрели, и землю кое-где поковыряли, и метростроевцев со всего Союза согнали. Но сразу же вышло, что и грунт не тот, и грунтовые воды не так текут, и метростроевцы-звери хотят столько, что на метро уже не остаётся.

Тогда сгоряча рубанули по ветхому кинотеатру «Октябрь» – одну стену оставили в пустом котловане. Что-то… хотели к этой стене пристроить, а что – забыли. Стоит котлован с одной стеной – загадка для инопланетян. Через полгода вспомнили: ах ты чёрт! – мы же там, кажется, Дом кино имени Герасимова ставить затеялись. Уже и проект отыскался. А чё ж не поставили? Да стена «Октября», которую сохранили из экономии, не вписалась в этот проект!

А в котловане тем временем уже платная охраняемая автостоянка завелась. И уже всем за всё заплачено. Туда такие лимузины закатывают! А деньги, что на Дом кино, на снос трикотажной фабрики ушли. Но не снесли фабрику, только опустошили и стёкла в окнах повышибали вместе с рамами. Потому что задумали в ней областной культурный центр создать. Больно место хорошее – проспект Ленина, напротив центральной комиссионки.

А кто ж против культуры? Да никто же! Просто все деньги на новую газету её же Фонда угрохали. На «Утро, так сказать, Урала». А зачем нужна народу такая смешная газета, когда жрать нечего и Фонд культуры прикрыли?

Тут возник из Москвы крутой бизнесмен Теняков. Захотел купить эту трикотажку, снести под корень и открыть какой-то коммерческий центр. Может, и открыл бы, кто его, буржуя, знает! Ну, вот ещё глупости какие! Мы ж хотели – культурный центр!.. Тенякова после путча недолго в СИЗО подержали, в спортивном костюме и тапочках, чтоб не мешал новую жизнь строить. А выбитые окна трикотажной фабрики забили рекламными щитами АО МММ и «Хопра».

Глава 10

У нас грандиозное событие! Самое великое событие в собачьей семье! Бонду сделали обрезание! Я – необрезанный. Ты и Надька, кажется, тоже. Бете я бы обрезал язык. Самый кончик чтобы не торчал изо рта.

Вот говорят: обрезанный еврей. Чушь! Точно такая же еврейская радость ждёт любую порядочную семью с боксёром, ризеншнауцером или доберманом. В положенный час все эти семьи будут обрезанными.

Теперь Бонд обрезан от хвоста до ушей и может спать спокойно: еврейский Бог его не забудет.

Как же всё это было? Буквально в двух словах. На большее нет времени: я уже слышу твой душераздирающий вопль.