Страница 15 из 29
— Пошел! Чисто!
И следом, как музыка–шум двигателя нашего божественного, спасительного ковчега. При этом я почувствовала, как все эта куча мусора на колесах качнулась и следом затрещала, посыпалась, чем–то пролилась на меня. Еле ее разгребла, растолкала, освободила пространство от всего того, что липло, лезло в рот, лилось, растекалось по телу и воняло.
— Уф! Ну и вонища же тут!
— Юлька, Юлька!
— Женька! Женька! Наконец–то свободны!
— Тише, тише не ори, услышат!!!
— Нет! Теперь уже нет! А ну давай мы сейчас ее поищем, куда это она наша малая завалилась…
— Малая? Малая отзовись! Где ты?
Нас разбирает волнение необыкновенное от того, что нас в стороны качает, бросает и что означает, что этот спасительный и ароматный ковчег увозит подальше и все дальше. И что с каждым толчком, обрушением на меня этой кучи роз, а иначе я ее не воспринимала, мы все дальше и дальше, от ямы, от той, где прождали неделю, ожидая своей погибели.
Женька ухватилась руками и с матюгами притиснулась, раздвигая мусор и грязь, полезла ко мне и целует, то меня, то сквозь прилипающий на лицо пластик.
— Юлька, Юлька мы спасены!!! Юлька, Юлька и лезет и лезет, заваливает меня и следом нас с ней подбрасывает так, что мы больно в темноте ударяемся лицами.
— Прости!
— Да что там? Прощаю тебя, а вот ты? Ты простила меня?
— Я? Я не прощаю, никому, кроме тебя, родная… Дай я тебя еще раз поцелую… Вот же черт! Меня завалило! Помоги! — И сама потянула меня за собой в эту колкую, липкую и вонючую кучу…
Потом нас, спустя каких–то полчаса вываливают вместе с мусором на свалку, и мы катимся вместе в одной куче, при этом меня снова чем–то острым в бок, и снова боль от стекол, которыми сильно ранит, обжигая порезом, руку. Меня переворачивает, засыпает, я с закрытыми глазами, еле успеваю набрать воздуха, как бы ныряю, потому что все время что–то меня засыпает, а потому даже не успеваю поймать тот миг, когда по глазам больно и резко ударяет солнечный, нестерпимый и яркий свет! И тут же я во всю, раздираю грудь, вдыхаю…. Вдыхаю и, заливаемая кровью от порезов и раны в боку, которую снова потревожила, валюсь снова в мусор.
— Юлька, Юлька! Да отойди ты! Кому–то сказала, иди на….! — Это она, счастливо осознаю и проваливаюсь от налетевшей усталости, переживаний и тупой боли в боку.
Первое, когда очнулась, был страх и отчаяние…
— Опять яма!!! Снова… Нет! — И потом, вспоминая, вздыхаю с облегчением, хотя тот воздух с запахом тошнотворной гари и вони не спутать ни с чем.
Ну, слава богу, я ведь на свалке! Радуюсь, хотя, по правде сказать, скажи мне кто раньше, так я бы и за оскорбление посчитала, что я оказалась бы на свалке и буду тем дорожить, как в Куршавеле Швейцарии. А сейчас я блаженствую! Нет, правда! Для меня этот запах божественен, он же ведь для меня — это запах освобождения, свободы от рабства и мучений…
— Ага! Проснулась! Ну, как ты?
— А где я? В пещере?
— Ну, да! В пещере у Али Бабы! Только запах… — Говорит мне Женька, поправляя подо мной какие–то тряпки.
— Смотри, что у меня есть для тебя? — И протягивает мне часы. Старинные на цепочке.
— Не серебряные, конечно же, но тикают. И вот послушай. Открывает крышку, и я слышу красивую и нежную, тонкую мелодию… Хотела взять в руку, но как только двинула рукой, так.
— Ой, ой!!
— Что, болит? Потерпи, скоро придет доктор, он посмотрит и сделает перевязку…
— Ты смеешься надо мной? Какой тут доктор?
— Точно! Не просто доктор, а самый настоящий профессор! Его тут так и зовут все — Профессор.
— Кого?
— Да чудака одного. Его дочка вышвырнула из дома, как заумную книгу и он уже тут на свалке второй год.
— Как это вышвырнула, а он что же не мог…
— Мог, но не захотел. Все бросил и притопал сюда, чудак–человек. Ему бы лекции в университетах читать, а он тут у них как маг, как сказочный дядька. Что не спроси, он знает, да еще книгу тебе подарит.
— Какую книгу?
— Какую надо. Тут их знаешь, сколько на свалке? Все для него их собирают и тащат к нему в нору. У него там целая библиотека! Ты представляешь, он как крот среди них живет и на них спит. Он только их не ест. А так, как книжный червь. Сидит и читает и еще всем кто к нему.
Спасибо, простите, и что Вы сказали, как Вы говорите? Он так со всеми на Вы. Смешно?
— Не смешно, грустно.
— А что грустить? Мы же с тобой вместе и на свободе и потом ты ведь поправишься и мы…
— Простите, не помешал, дамы? — Говорит какой–то лохматый и неопрятный старик, которого я вижу между своих ног. Он стоит перед выходом в нору и щурится.
— Вы просили меня подойти? Вот и пришел, простите, как тут про меня говорят, хочу представиться Вам, да чего там, просто Профессор и все там. Так, Евгения, что означает жизнь, Вы позволите мне к больной пролезть…
Он действительно ведь необычайно добрый и отзывчивый человек. А какой он искусный! Нет, он точно маг! Я могу судить по тому, как он все на мне аккуратно перевязал, осмотрел и перебинтовал. И на мой вопрос, откуда тут бинт, он ответил, что тут все можно достать, только надо кому надо об этом сказать. И пояснил, что на свалке живут такие же люди и среди них есть интеллигентные и приличные люди. И если их хорошенечко попросить…
— Да не слушай ты его, Юлька, не попросить, а поставить бутылку… — Это уже от самого входа просунулась и поправляет Женька.
— Ну, Вы, Евгения, не упрощайте. Знаете, не все в этом мире и через бутылку, как Вы сказали, ведь есть еще в жизни и даже на свалке порядочные…
— Да, б…. они все! — Прерывает Женька. — Сказали, что за бутылку достанут пять упаковок, а принесли только три. И это, по–вашему, приличные люди? Да все они…
— Женечка не ругайтесь! Прошу Вас. А теперь вот, послушайте, что вашей милой подруге надо давать и как….
Я укутана, накормлена мясом курицы и вкусным супом, что немного пахнет аппетитным дымком и хочу уже заснуть, потому что Женька. Сказала кому–то сердито…
— А ну, не шуметь! Только вот разбудите мне сестру, я вам руки повыдергаю и глаз на ж ….
Это она умеет! Вот же какая она? А что, разве же не родная? Разве же не сестра? Счастливо отмечаю и еще оттого, что мне уютно и тепло и потом мне так спокойно и так хорошо… Что вот я уже и сплю…
Авария- случайность?
Мощно и довольно шумно ревел мотор Волги — Газ двадцать один. Уже больше чем сто километров в час разогнался Богдан Иванович, сегодня самый счастливый пенсионер. В его руках все горело и чуть подрагивающий руль и дыхание спирало и замирало, от того, что она, Леночка, красавица, его пассия рядом и боком, подтянув аппетитные, длинные ножки сидит и смотрит на него.
— Богданчик, милый, может не надо так быстро…
— Ничего, ты же ведь знаешь я темпераментный, я зажигательный и я еще…. Ого–го!
И он, отвлекаясь всего на миг, бросает такой взгляд всепоглощающей любви на нее…
А в голове одна мысль приятней другой…. Вот мы приедем на дачу, и я ей… Да что там! Ведь теперь уже у него и лекарства с собой и такое чудесное средство, что так будоражит и от чего она все время ему…
— Богданчик, ну что же ты, как мальчик и столько и так…Ой, ой, еще… еще, так…так….
Тем временем по шоссе в противоположном направлении ехала фура и так точно в ней…
— Ну ты даешь! Колька! И что, она так прямо ему и говорит, что у нее от его члена… Ха–ха–ах!
— Да не члена, дуреха! Кто так говорит? Надо сказать просто! Что у него стоит …!
Она не успевает закончить бессмертную мысль. Именно так! Почему, сейчас скажу…
Фашист жмет на газ, уже догоняет фуру, где Колька сидит с шалавой какой–то и в этот миг…
Авария, это случайность или….или за все грехи тяжкие, за все, что несправедливо, за все обиды и что Он так решил…..Потом все как в замедленной съемке.
Навстречку, наперерез фуре вылетает Волга Газ двадцать один. Колесо ушло, срезалось, отвалилось слева у милого Богданчика, недосмотрел, от старости ведь так произошло и его вынесло влево навсречку. А тут фура, да ее обгоняет Фашист на Мерсе…