Страница 14 из 19
потихоньку подсыхало и рассыпалось, пока прямо над песочницей не пошел столбовой ливень и не превратил угольки в грязь. Через несколько минут песок был промыт до белизны, а вся грязь ушла глубоко в землю. С одним, правда, не успевшим еще пабедокуритьЛениным, было покончено. Небеса просияли, как иногда это случается в предзакатную пору, когда вкруг нескольких бурых туч вдруг возникает голубое обрамление и оказывается видно небо, все такое же ясное, лазоревое, как и днем.
Каликин остался в лаборатории один с ящиком "Советского шампанского" в ожидании возвращения званых гостей с променажа вдоль опустошенной кремлевской стены.
Глава 5
ПРАВА, КАЦ и Я
Затеяв писать предисловие к этой рукописи, я обнаружил, что таких предисловий была уже написана гора. можно вспомнить сразу несколько. но я хочу привести в пример одно булгаковское, к "Театральному роману". Там автор, который нашел рукопись романа, объясняет читателям, что он к нему не имеет никакого отношения и что рукопись его попросил издать товарищ, который, к тому же, умер.
Не знаю, кто как, а я абсолютно верю автору, а взамен прошу и ко мне отнестись так же благосклонно.
Действительно, рукопись, которую вы держите в руках и которая уже стала книгой, попала ко мне случайно. Написана она человеком, который мне не был знаком, хотя как будто бы однажды и привиделся мне.
Он живет за границей, а там все плохо, и я обещал издать его книгу на родине, то есть в России, поскольку это была его единственная просьба.
Ему сейчас очень грустно и тяжко. А грустно ему потому, что живет он с женщиной, которую любит, и живет в Швейцарии. У него есть деньги, и все вокруг него хорошо. Так вот, оказывается, когда все вокруг хорошо, это и есть плохо.
Давайте его пожалеем и выполним его волю: изладим эту книгу.
Теперь еще следующее: я сколько ни пытался установить подлинность имен, которые в этом произведении появляются, не сумел этого сделать.
Конечно, некоторые веши лежат близко. Например, в повести может встретиться должность: первый спикер на России. Занимает ее некий Скамейке. Сколько я ни размышлял, так и не определил, что имел в виду автор и что пришло ему в голову. Скамейке я пытался расшифровать и так, чисто филологически. Например: С. К. Меико. то есть "свободно конвертируемое мейко". Тоже не получается. Таким образом, было окончательно доказано, что сия ерундистика к Владимиру Филипповичу Шумейко отношения не имеет. Заранее извиняемся перед ним от имени автора, который теперь живет за границей. Но, если оное не появится на страницах, тогда и извиняться не надо.
Бывшего вице-президента Русского, который тоже не есть герой нашего повествования, естественно, некоторые могут перепутать с Руцким, но идентифицировать Руцкого с русским, по-моему, было бы нелепо, поэтому читатель поймет, почему я с негодованием отбросил и такую гипотезу.
Когда я впервые появился в здании своего министерства, то у меня тотчас же появилось ощущение, что я иду в этой жизни по второму кругу.
Потому что я встречал те же лица, я встречал тех же люден, когда раздавались звонки по телефону, те же голоса о чем-то просили меня, а люди кланялись и ситуации решались каким-то чудом в мою пользу. Я никогда нс мог себе представить, хотя уже пятый раз в этом мире служил начальником, не мог себе представить, что такое - начальник управления Федерального министерства.
Оказывается, поклоны и "чего изволите" входили здесь в сервис.
Мне это претило. Помнится, за несколько лет до этого я ездил унижаться в это же министерство по каким-то своим мелким делам. Теперь та же дама, которая в то время казалась мне недоступной, показалась милой и весьма легкой в обращении, потому только, что сегодня она находилась в моем прямом подчинении.
И вот тут, по-моему, самое главное было справиться с собой, что я не преминул сделать: никогда ни одним жестом, взглядом или словом не выдавать накопившиеся за предыдущую жизнь обиды.
И еще насчет "этой страны"...
А если когда-нибудь в этой стране
Поставить задумают памятник мне...
А. Ахматова
А если в когда-нибут в нашу страна
Памятник поставит захочутца мна...
С. Умалатова
Кладбище было черным. Не потому, что черный цвет - цвет траура, а потому, что большая его часть была застроена склепами, огромными крестами и плитами из черного гранита. В основном похоронены в этой стороне кладбища были целые старообрядческие кланы, все купеческие фамилии. Они и церковь помогали строить, и кладбище это содержать.
Теперь же все здесь заросло лианами, спускавшимися с корявых ветвей, паутиной и забвением. Джунгли!
Процессия была небольшая. Гроб несли медленно, пробираясь сквозь ивовые ветви, вьюны и еще черт знает что, как сквозь тростниковые заросли. Узкую тропинку уже еле было видно, откуда-то со стороны завода "Серп и молот", где пятый год простаивало три четверти мощностей, повеяло холодом. Зюганичев шел за гробом, опустив голову, вспоминая меню второй половины вечера.
- Так, - вздохнул он начальственно, - где тут яму-то вырыли, Анатолий Иванович?
Из-за спины Зюганичева, как вспухший призрак Суслова, показался отставной козы барабанщик стихотворец Пролежнев. (Это его литературный псевдоним, настоящая его фамилия - Экземпляров.)
- Дальше, - промычал он.
Они шли еще долго, пока совсем не стемнело. Обернувшись на вереницу соратников, Зюганичев увидел только горящие во тьме воротнички белых рубашек, словно глаза призраков. В кладбищенском мраке покошачьи проорал филин. Кто-то встрепенулся в ветвях, оббил об них перья и перепрыгнул на другое дерево.
- Может факелы зажечь? - спросил Пролежнев.
Устроили факельное шествие. Пришлось помучиться с деревьями: факелы все время цеплялись за ветки и стебли, пару раз сухие стволы лиан, вспыхнув как бикфордовы шнуры, понесли огонь вверх, к кронам. От ночного холода и жара огня вокруг шествия образовался туман. Если бы кто-то мог видеть процессию с ветвей, кроме жирных летучих мышей, тот увидел бы, что территория кладбища давно закончилась и яма, зияющая на лысой горе и приготовленная для гроба, вырыта на склоне одного из вулканов, которые повырастали в Москве за этот год, как шампиньоны.
- Забивай, - буркнул Зюганичев рабочим, смахнув скупую слезу со щеки, помните, товарищ Ленин, я вас любил.
- Чего же боле? - успокаивающе приобнял его Пролежнев.
- Што?! - насупился Зюганичев, ему всегда слышалась в голосе Пролсжнева издевка. Даже то, что лицо Пролежнева выдавало в том давно умершего человека, тоже казалось издевкой. Ему вообще все его окружение казалось сбежавшим с шабаша мертвецов, да и в своем лице он находил мертвечинку, и это раздражало его.
- Ветчинки бы сейчас, - зевнул Пролежнев, - опускать, что ли?
Зюганичев еще раз подошел к гробу. Постучал в крышку. Никто не ответил.
- Молчание - знак согласия, - резюмировал он. - Опускайте.
Гроб положили на веревки и медленно стали опускать в яму. Дна ее не было видно. Неожиданно гроб всей своей подошвой плюхнулся на поверхность воды, рабочие растерялись и выпустили из рук веревки. Провожающие сгрудились над могилой.
- Да наклони ты факел-то! - раздраженно приказал Зюганичев какому-то пожилому человеку с орденскими планками на двух полочках пиджака. - Фу, вонь какая! С завода что ли?
Гроб, действительно, плавал, как башмак в колодце. Случайно с факела полилась разгоряченная жидкость и небольшой огарочек полетел вниз. Тут же вода, а точнее бензин, который наполнял могилу, взорвался и столб огня вылетел из могилы на двадцать метров вверх. Вдруг земля заскрипела, зашевелилась и разошлась по швам. Заработали жернова вулкана, разбуженного взрывом, и сквозь трещины н земле, словно кровь, засочилась красная лава. Зюганичев, не помня себя, ринулся напрямик, через пустырь, куда глаза глядят. Земля под его ногами была похожа на корку кипящего болота, она ходила ходуном и скрипела, как пружинная кровать под телами грешников в комнате Карамзина, где была написана "История государства Российского...", в той самой комнате, из которой большевики в свое время устроили для своих палату санатория.