Тэмуджин. Книга 3

«Он знал, что мы приедем, – тая беспокойство под добродушной улыбкой, Тэмуджин сошел с жеребца, – наверно, Кокэчу каким-нибудь своим способом узнал и предупредил его… Но знают ли они о моей поездке к Тогорилу?..».

Тэмуджин сел на хойморе вместе с хозяином, рядом с ним по правую руку сели Боорчи и Джэлмэ. Жена Мэнлига, сухая, молчаливая женщина, подала в чашах молока. Побрызгав очагу и онгонам, отпробовали и поставили на стол.

– Мэнлиг-аха, – Тэмуджин взял из рук Боорчи замшевый мешок, вынул оттуда высокую, пышно вышитую соболью шапку, – в знак нашей дружбы я привез тебе небольшой подарок…

Он одел шапку на голову Мэнлигу, успев заметить, как у того потеплели глаза, довольно сощурились, утопая в мелких морщинках. Тот, было видно, принял его подарок как знак подношения младшего старшему и согласия быть послушным, и сразу размяк духом.

– Я всегда знал, что ты умный парень, – сказал Мэнлиг, обеими руками сняв с головы ценную шапку и любуясь пышным мехом. – Ты хорошо знаешь, с кем нужно дружить. А ум и друзья в наше время – большая сила.

– Вы многое сделали для нашей семьи в самую трудную пору, и это мы никогда не забудем, – сказал Тэмуджин и повторил: – Ничто, сделанное вами для нас, никогда не забудется.

Мэнлиг на миг прижмурил глаза, ища затаенный смысл в его словах, и тут же безмятежно посмотрел на него.

Тэмуджин был рад, что отношения между ними вновь налаживаются, и старался задобрить его окончательно.

– Верно вы сказали, Мэнлиг-аха, – говорил он, – в наше время без друзей ничего не достигнешь и ваша дружба для меня очень дорога. Ведь главное нам с вами добрые отношения сохранить и в будущем всегда быть заодно. Тогда нас никто не одолеет.

– Ты становишься взрослым, а ум у тебя в крови, от предков! – похвалил его Мэнлиг, с улыбкой глядя на него. – Вот за что я тебя люблю – за ум! Верно ты мыслишь: кругом у нас враги, все грызутся, как собаки, как же нам с тобой не помогать друг другу, ведь у нас с тобой рядом никого и нет. Я, ты, да твой друг и мой сын Кокэчу, и еще наше войско – вот и вся наша сила…

Тэмуджин понял, что Мэнлиг ничего не знает о его поездке к Тогорилу и успокоенно перевел дух.

За угощением они долго беседовали о положении в степи, о том, что происходит в племени. Мэнлиг скоро убрал с лица добродушную улыбку и теперь покровительственно поглядывал на него, подчеркивая свое старшинство. Он внушительно говорил о том, чего они вместе должны добиваться.

– Единства в племени теперь не будет, северные и южные рода окончательно разошлись, и это нам на руку, – склонившись вперед, он пристально смотрел на него. – Борджигины отныне будут стараться бить керуленских как можно сильнее, те будут огрызаться как обреченные волки, которых охотники прижали к горной скале. Вражда между ними с каждым разом будет только углубляться: пролитой крови будет все больше, а за ней пойдет взаимная месть, и все они будут воевать до тех пор, пока не ослабнут окончательно. А потом придут к такому крайнему положению, что дальше и знать не будут, что им всем делать, и вот тут мы с тобой выступим со своим войском и объединим весь народ под твоим именем. И ты, как когда-то твой прадед, поднимешь знамя племени.

«Вон чем он хочет воспользоваться! – изумленно подумал Тэмуджин. – Войной между родами… И одним разом хочет все племя захватить, и северных, и южных, с тайчиутами и джадаранами, со всеми без остатка… И этого он хочет добиться, использовав мое знамя… Ну, нет, мне лишь нужно вернуть отцовский улус и большего я сейчас не хочу… И радоваться тому, что рода проливают между собой кровь, не могу. Ханом, как предсказывали мне шаманы, стану, если меня другие изберут, но навязываться насильно, да еще дождавшись, когда все обессилят, – это не по мне!».

Однако, избегая споров, он умолчал об этом, сказав лишь:

– Будь моя воля, я бы прямо сейчас прекратил грызню в племени. Нельзя ли как-нибудь положить этому конец?

Мэнлиг усмехнулся, развел руками:

– А как мы можем это сделать? Ведь это сами люди хотят воевать! Никто их не заставляет!

– Как же так? – Тэмуджин был опешен. – А Таргудай и другие нойоны? Ведь это они гонят людей на войну.

– Эти только ведут толпу, как волчью стаю ведут вожаки. Если бы люди сами не хотели, никто не смог бы их заставить. Ведь нельзя людей заставить есть траву – потому что они не хотят ее есть. А убивать друг друга люди хотят, чтобы отнять добро у других, чтобы жилось им сытно и тепло. А высокие и красивые слова – лишь для того, чтобы оправдать себя и повести за собой других, и слова всегда найдутся… И до тех пор они будут резать друг друга, пока не устанут лить кровь, пока не увидят, что на этом пути им всем скоро наступит конец: некому станет продолжить род, некому будет пасти скот и охотиться. Да и на самих, обессиленных войной, могут напасть другие и забрать в рабство… И вот когда поймут это, они захотят вернуться к мирной жизни, возжаждут покоя и с радостью пойдут за тем, кто призовет их к миру, заставит всех убрать оружие. Так всегда было, так всегда и будет, пока люди живут на свете.

Тэмуджин задумался. Слов против доводов старого воина что-то не находилось.

– А нельзя ли хотя бы войско отца удержать в стороне от войны? – спросил он. – Им-то ведь не за что воевать.

– Прямо отказаться от войны нельзя, – сказал Мэнлиг. – Ведь семьи наших воинов держат свой скот на джадаранских пастбищах по уговору, что будут с оружием стоять за них. Если они откажутся, то керуленские монголы прогонят их и тогда останется им идти с повинной головой обратно к Таргудаю, и попадут они на ту же войну, только с другой стороны, да в самое пекло. А самое главное, Таргудай их тут же разбросает по разным местам, и потом уже не соберешь их.

– А если им на время укочевать в другие земли? – допытывался Тэмуджин. – Например, в кереитские степи…

Тут он едва не поперхнулся словами, смолкнув, и опасливо покосился на Мэнлига: не выдал ли свою тайну, упомянув о кереитской стороне? Однако тот оставался беспечен. На несколько мгновений задумавшись над его предложением, он тут же отверг его:

– Нет. Тогда уже мы с тобой не будем иметь никакого влияния в племени. Нам скажут: вы жили в стороне, так и живите, не лезьте в наши дела. Поэтому нам сейчас надо быть в самой гуще, чтобы потом наше с тобой слово было весомо.

– Ведь погибнут люди, – неуверенно спорил с ним Тэмуджин.

– Ну, без потерь не обойтись, – нахмурился Мэнлиг, – но наши тысячники не такие глупцы, чтобы в чужой войне совать свои головы под удар. Они сберегут людей.

Немного успокоившись, Тэмуджин перевел разговор на другое, стал расспрашивать о положении у южных монголов. Мэнлиг подробно объяснял ему:

– Если раньше борджигинские рода были едины и все теснились вокруг киятов да тайчиутов, то керуленские всегда жили порознь, никогда не смотрели друг на друга как на близких соплеменников. Только теперь, когда борджигины стали нападать на них, они начинают объединяться. Самые сильные среди них джадараны, вот вокруг них все и сбиваются. А у самих джадаран все держится на одном Хара Хадане. Братья его – люди мелкие, глупые, далеко им до старшего. У других керуленских родов тоже нет такого, как Хара Хадан, который мог бы собрать всех вокруг себя. У одних, как твой тесть Дэй Сэсэн, сил мало, у других, как баяуты или джелаиры, есть силы, но нет ума и духа. Так что нам с нашим войском только Хара Хадана и нужно держаться…

Обратно Тэмуджин ехал, гоня вместе с нукерами свое небольшое стадо, и обдумывал разговор с Мэнлигом. Он был доволен тем, что отношения между ними вновь наладились. «Когда придет хан Тогорил, тогда посмотрю, как Мэнлиг поведет себя, а пока он будет со мной», – думал он.

Но больше всего его поразили слова о том, что никто людей не заставляет воевать, что они сами хотят убивать друг друга.

«Ведь нельзя заставить людей есть траву… – тяжелой правдой звучали слова отцовского нукера. – А истреблять друг друга люди хотят сами, они хотят забрать все добро у других, чтобы самим жилось хорошо…».