Тэмуджин. Книга 2

– Нет, – наконец сказал Тэмуджин, посмотрев на Хутугту. – Кланяюсь вам от души, но дар ваш принять не могу.

– Но почему?! – донельзя изумленный, вскинулся Даритай, до этого все время молча смотревший на него сбоку. – Почему ты не можешь принять от нас такой богатый дар?

– Отец запретил, – Тэмуджин твердо посмотрел ему в глаза.

– Когда? – опешил тот, непонимающе оглядываясь на Хутугту.

– Сейчас, – сказал Тэмуджин.

Против такого нельзя было что-либо возразить. Но Даритай, повертевшись на месте, вдруг отчаянно бросился на коленях к онгонам и, найдя взглядом онгоны Бартана и Хабула, взмолился им в голос:

– Дед мой Хабул, отец мой Бартан, вразумите этого безумца и отца его Есугея. Мы отдали Тэмуджину ваше знамя, а теперь зовем его к себе, хотим, чтобы вернулся в наш круг, но ему и этого мало… Сейчас, когда род наш на краю гибели, время ли нам считаться обидами, не пора ли забыть плохое и взяться за руки?.. Ведь и Алан-гуа, великая наша праматерь, учила нас этому… Рушит наше единство упрямством своим этот ваш потомок, вразумите же его…

Даритай все говорил и говорил, подняв правую руку перед собой, давился словами, мешая свое безмерное возмущение с робкой почтительностью перед предками. Тэмуджин, потупив взгляд, слушал его, изумляясь про себя: «Какие справедливые слова, откуда он взял их?.. Наверно, дед Тодоен этими словами ругал его, когда был жив, а он запомнил… Но ведь надо еще и уметь так все повернуть на свою сторону!..»

– Оставь, не тревожь предков, – остановил его Хутугта, болезненно тряся головой, беспокойно кося от подушки пожелтевшим глазом. – Мы сами тут виноваты… иди, сядь.

Даритай, все еще оглядываясь на онгонов, сел на прежнее место, и с горечью на лице взглядывая на Тэмуджина, осуждающе качал головой.

– Может быть, передумаешь? – Хутугта со слабой надеждой смотрел на Тэмуджина. – Ты не торопись, подумай хорошенько, посоветуйся со своими…

«Через матерей хочет нажать», – подумал Тэмуджин и твердо сказал:

– Решаю здесь все я. И я уже сказал свое слово.

Дядья долго молчали. Молчал и Тэмуджин.

– Ну, что ж, – наконец, выдохнул Хутугта. – Оказывается, ты стал совсем взрослым, не по годам вырос и умом и сердцем… я и не думал… Хочешь жить независимо, живи, как тебе лучше. Ну, а если вам станет трудно, обращайся к дядьям без раздумий, они должны помогать своим сородичам. А я уж буду там, где твой отец. Скажу ему, что ты сам так решил. Что ему от тебя передать?

– Передайте, что живем хорошо.

– Это все?

– Да.

– Что ж, мы поедем.

– Пусть ваша дорога будет удачной.

– Ну, помогите мне добраться до коня.

– Брат Хутугта, – возмущенно остановил его Даритай. – Тебе отдохнуть надо, дорога ведь нелегкая…

– В дороге отдохнем, – решительно дернул головой тот. – Заодно я и со степью попрощаюсь. Берите меня!

Тэмуджин и Даритай взяли его за руки.

Выйдя из юрты, Даритай махнул нукерам и те, с готовностью подскочив и почтительно приняв у них Хутугту, помогли ему сесть в седло.

– Ну, прощай, Тэмуджин-нойон, – Хутугта, тяжело сгорбившись, с трудом переводя дух, напоследок посмотрел на него и, кивнув на прощание, тронул коня.

– Прощайте, – Тэмуджин сдержанно поклонился в ответ и смотрел, как нукеры, охватывая Хутугту с обеих сторон, двинулись гурьбой к нижнему краю поляны.

Даритай, приотстав, придерживая заплясавшего под ним жеребца и подняв правую руку, на которой висела маленькая витая плетка, хотел, видно, что-то сказать на прощание, но не найдя слов, молча хлестнул коня и поскакал за остальными.

Выравниваясь друг за другом, они вышли на тропу и скрылись за кустами. Скоро стих в шуме ветра топот копыт и – будто не было никогда их на этой поляне, все также, как прежде, пусто и одиноко шевелились под ветром ветви кустов и деревьев.

Тэмуджин повернулся назад, собираясь идти в юрту, и тут встретился в упор с вопросительными взглядами своих домочадцев.

XIV

Даритай неторопливо ехал позади нукеров, равнодушно и устало поглядывая им в спину. Те, поочередно сменяя друг друга, поддерживали с обеих сторон обессилевшего Хутугту и вели в поводу его коня. Тому, было видно, становилось все хуже – от разговора ли с племянником, от долгой ли езды – вцепившись в гриву коня, казалось, он из последних сил держался в седле.

Дорога шла по межгорной теснине вдоль шумного на каменистых перекатах Онона. Узенькая тропинка над берегом, впервые протоптанная, видно, детьми Есугея в этих нехоженых прежде местах, была неудобна для езды гурьбой и нукерам все время приходилось протискиваться сквозь густо сросшиеся ветви деревьев.

«Нашел ведь себе место… – несвязно думал Даритай о Тэмуджине, то и дело прикрываясь рукой от ветвей, жестко хлеставших его из-за спин проезжавших впереди нукеров. – Никто просто так не полезет в эти дебри и не подумает, что тут кто-то может жить…»

Даритай после того ночного разговора с Алтаном жил подавленный чувством неловкости – перед собой ли, перед духами ли предков – за сговор с ним и Таргудаем, этим давним противником киятских нойонов. Оправдания, что деваться было некуда, что после смерти Хутугты, которая придет не сегодня-завтра, ему останется одна дорога к Таргудаю – а к нему надо идти с какими-то заслугами – не очень-то утешали его: предательство братьев есть предательство, не что иное.

До сих пор в своей жизни он не ведал таких угрызений, как сейчас – до этого не было за ним такой явной вины перед своими сородичами. Даже прошлым летом, когда он нарочно упустил людей Таргудая вместе с угнанным табуном, он не долго терзался над этим: да, он испугался Таргудая и допустил оплошку, но это все-таки не было прямой изменой. И прошлой осенью, когда они оставили семью Есугея, было тому оправдание, и немалое: Оэлун сама отказалась выходить за него замуж, нарушила обычай. Да и не один он это сделал, а вместе с другими братьями – по общему решению. Теперь же все обстояло намного хуже: он вступил в прямой сговор с заведомым недругом Таргудаем против своих ближних братьев и кровного племянника. И сверху, наверно, это хорошо видно – и Есугей видит, и отец Бартан и все другие, и они потом жестоко спросят с него. После разговора с Алтаном он несколько дней обдумывал это дело и пришел к тому, что единственным выходом здесь может быть выделение детям Есугея достаточного скота и людей в помощь, как предлагал Хутугта, и скорейшая отправка их к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну, подальше от Таргудая. И тогда ему можно будет сказать, что он согласился подавать те вести Таргудаю, которые требовал от него Алтан, заранее зная, что от этого не будет никому вреда, потому что племянники скоро будут далеко от него, достать он их не сможет и потребовать их тоже не сможет: Бури Бухэ все равно не отдаст, а войска из-за этой малости Таргудай на него не направит – что же соплеменники тогда про него скажут? Таргудаю это невыгодно, от него и так уже немало родов отшатнулось – слишком круто он начал забирать власть – как бы еще против не пошли. Поэтому Таргудай хотя бы для вида пока будет смирен… И когда нукеры, наконец, разыскали семью Есугея, Даритай рьяно взялся помогать Хутугте, желая побыстрее проводить семью Есугея на север. Он был уверен, что это единственный выход и для Тэмуджина, и он поначалу даже отговаривал Хутугту ехать к нему – хотел самолично сделать доброе для племянника, надеялся этим покрыть вину перед Есугеем. И он был ошеломлен, когда Тэмуджин вдруг отказался от такого блага – понять такое его поведение Даритаю было невозможно. И он тогда с искренним сердцем бросился за помошью к онгонам предков, прося их вразумить этого гордеца, чтобы он не портил своего же блага, которое предоставляют ему родные дядья. Ну и притянуть к себе взоры предков хотелось, ведь надо было, чтобы они отметили его порыв помогать племянникам… Все испортил опять же сам Тэмуджин. Он и в прошлом году не захотел отдавать знамя и ввергнул себя и своих в такую пропасть, что неведомо, как они перезимовали, и сейчас опять начал чудить…