Страница 35 из 38
Тем не менее, я все-таки решил держаться намеченного плана. Лучше утратить Мэри, но знать, что она жива, чем видеть ее мертвой. А что Джордж, заметив преследование, не оставит ее в живых — в этом я не сомневался.
— Положитесь на свое счастье, старина, — сказал я себе. — Положитесь на него. И все будет хорошо.
Счастье… Нет, счастье мне изменило. И судьба зло насмеялась надо мной. Очень зло. Разве не ужасная насмешка все то, что случилось? На склоне лет впервые познать истинную любовь, любить самому, быть любимым и…
Приступ страшной тоски снова охватил меня. И снова сердце мое сжалось перед неизвестностью. Удастся ли мне победить судьбу и наново завоевать свое утерянное счастье? Или меня ждет поражение? О, тогда… Я боялся даже и думать о возможности такого исхода.
Вынужденная бездеятельность, неутешительные доклады из наблюдательной кабинки и зловещее, монотонное гудение воздуха, порождаемое остротой хода, отнюдь не способствовали улучшению моего настроения. Фантазия моя разыгрывалась и рисовала мне самые печальные картины. То мне чудилось, что близкой моему сердцу женщины уже нет в живых; то казалось, что ее отношения ко мне были действительно нечестной злонамеренной игрой; то представлялось, наконец, что мы гонимся по ложному следу и что Джордж отплыл от острова вовсе не в направлении линии пароходных рейсов, а совершенно в ином.
Я положительно не находил себе места, то метался из угла в угол по обширной рубке, садился в кресло, то поднимался к Джонсону и, став рядом с ним, тупо и бесцельно смотрел вперед сквозь иллюминаторы наблюдательной башни. Но ничего, кроме ярко-синего неба и волнующейся под нами густой массы темных туч, я не видел. И не мог, конечно, увидеть.
Милостивые государи, — если вам пятьдесят пять лет, никогда не допускайте, чтобы в вашем сердце вспыхнула любовь к очень молодой и очень красивой женщине. Даже и в том случае, если вы можете рассчитывать на взаимность. Джон Гарвей, мистер Джон Гарвей из Нью-Йорка говорит вам это на основании собственного горького опыта. Очень горького — смею вас уверить.
Было без пяти минут десять, когда вахтенный сообщил из наблюдательной кабинки, что в трубу он ясно различает на горизонте небольшую точку.
— В каком направлении? — взволнованно спросил я.
— В направлении N.О.О., сэр.
— N.О.О.? Вы твердо уверены в этом?
— Совершенно уверен, сэр.
— Может быть, это «Виргиния»?
— «Виргиния» далеко позади нас. Она идет тем же курсом, что и мы. Курсом N.О., сэр.
— А что за судно впереди нас?
— Совсем крохотное. И так как не видно дыма и нет, по-видимому, никакого признака парусов, то я думаю, что это и есть наш бот.
— Вероятно. А какова погода внизу?
— С минуту на минуту будет ливень.
— А море?
— Море спокойно, сэр. Полный штиль.
— Хорошо. Сейчас вас подымут наверх.
Джон Гарвей, вы недаром положились на свое счастье: в тропический ливень может спуститься совершенно незамеченным корабль, в десять раз превосходящий размером «Плезиозавр».
Поистине — судьба благоприятствовала мне, как никогда еще. Надо было поставить в известность Стивенса, а затем… Затем гончие пойдут по горячему следу.
Я снял трубку радио-телефона и дал условленный вызов. Я не боялся, что кто либо подслушает нас: аппараты «Плезиозавра» и «Виргинии» были поставлены на определенное количество колебаний. Для других аппаратов наш разговор быль совершенно неуловим.
Через секунду послышался отзыв и затем очень неясно донеслись слова, произнесенные голосом Стивенса:
— Алло! Кто у аппарата? «Виргиния» слушает.
— Говорит «Плезиозавр». Это я, мой друг.
— Кто? Говорите громче. Эти проклятые тучи совершенно заглушают ваши слова.
— Это я, Стивенс, я, — сказал я, сильно повышая голос. — Слышите теперь? Говорит Гарвей.
— Слышу, — последовал ответ. — В чем дело?
— Нами замечено на горизонте судно. По-видимому, это наш бот. Он идет курсом N. О. О. Я сейчас ложусь на воду.
— Ложитесь куда?
— На воду, на воду. Я постою немного на месте и дам вам подойти поближе. А затем начнем преследование.
— Каким курсом мне идти?
— Если вы продолжаете идти N. О., то возьмите на четыре румба вправо. Я выберу курс с таким расчетом, чтобы захватить беглецов в вилку.
— Захватить что? Ничего не слышу: ливень такой, что над головой шум не меньше, чем от Ниагары. Что захватить?
— Надо взять курс беглецов в вилку. В вилку — понимаете?
— Понимаю. Вы спускаетесь?
— Если ливень надолго, то нет. При таких обстоятельствах я могу подойти очень близко совершенно незамеченным.
— Конечно. Дождь на несколько часов, если не дней. Вы настигнете их раньше меня. Но я тоже не очень запоздаю.
— Да, поторопитесь. До свиданья.
— До свиданья.
Я дал отбой.
Когда, по моим и Джонсона расчетам, беглецы были впереди нас всего на пять-шесть миль, я отдал приказание снижаться.
Остановились поступательные пропеллеры, медленно завращались вертикальные, послышалось характерное шипение выпускаемого газа — и через мгновение яркое солнечное освещение рубки сменилось тускло-сумеречным и призрачным. Мы погрузились в густую массу тяжело клубившихся туч. Вместо недавней яркой синевы за стеклами башенных иллюминаторов виделась непроницаемая, молочно-сизая, плотная пелена тумана.
Мы пронизывали его сверху вниз в течение добрых десяти минут. Затем мало-помалу стало светлее, между туч начали образовываться промежутки и ровное серое освещение ненастного дня сменило гнетущий сумрак. В то же время потоки ливня с силой застучали по наружной поверхности палубы. Пустота между стенками корабля усиливала шум и делала его настолько оглушительным, что разговаривать можно было только при значительном напряжении голоса. Стеклянный купол башни звенел и по нему, как и по чечевицам иллюминаторов, непрерывными каскадами струилась вода.
Стивенс был прав: такой дождь мог продолжаться несколько дней. В такую погоду я мог подойти незамеченным почти вплотную к боту. Зато и увидеть его было нелегко.
Еще через двадцать минут мы неслись по поверхности плескавшего под струями ливня океана.
Я, лейтенант и вахта из четырех матросов, все с ног до головы одетые в резину, ни на секунду не покидали палубу.
Как оказалось, мы взяли абсолютно правильное направление. Около полудня обладавший острым зрением лейтенант заметил сквозь завесу дождя на очень незначительном расстоянии впереди нас неясные очертания бота.
Скоро увидел его и я. Характерные, хорошо знакомые всем нам очертания суденышка рассеяли последние сомнения: перед нами были беглецы.
Желая как можно дольше остаться незамеченными, мы растянулись пластом на палубе и я, просунув голову в люк, отдал Джонсону последние приказания. Сердце мое бешено стучало и я испытывал такое волнение, как никогда в жизни. Никогда — ни до, ни после этого дня.
Все произошло просто. Проще, чем я думал. Шум ливня позволил нам подойти к боту вплотную. Считал ли Джордж себя уже в полной безопасности, или же утомление бессонной ночи и монотонное плесканье дождевых струй усыпили его бдительность, но он заметил опасность только в тот момент, когда бот покачнулся, слегка задетый правым бортом скользившего по инерции «Плезиозавра». В ту же секунду я и почти одновременно со мной лейтенант прыгнули на корму бота.
Матросы последовали за нами. Несмотря на отчаянное сопротивление, Джордж был схвачен и обезоружен. Но победа далась нам недешево. Очень недешево: у одного из матросов была прострелена повыше колена нога, другому рукояткой револьвера было выбито несколько зубов, а все мы, вообще, получили изрядное количество ссадин, царапин и синяков. Кроме того, Джордж стрелял в Мэри, но по счастью промахнулся. Точно так же окончилась неудачей и его попытка покончить в последний момент с собой.
Когда Джордж был наконец связан, я бросился к Мэри. Мы ничего не сказали друг другу. Ничего. Но наши глаза говорили за нас. И я думаю, что этот немой разговор был красноречивее самых пылких восклицаний и самых громких фраз. Да, милостивые государи, я так думаю.