Страница 12 из 38
Милостивые государи — я чрезвычайно уважаю Джека Лондона и не думаю отказываться от высказанного мною недавно мнения о его таланте. Да, и не думаю. Но уверяю вас, что после невольно подслушанного мною разговора у меня пропала всякая охота к дальнейшему чтению. Точно так же и беседка, казавшаяся мне раньше верхом уюта, почему-то потеряла решительно всякую привлекательность… Щебетание птиц утратило всякую мелодичность и положительно раздражало меня. Глупые птицы. Трещат целый день и притом без всякого решительно повода!
Я вышел из беседки, прошел в свой «подвал» и лег на диван в кабинете. Это моя всегдашняя манера, когда мной овладевает дурное настроение. Я начал думать.
Прежде всего, мне необходимо было разобраться хорошенько во всем том, что помимо моей воли сделалось мне известным. Мысленно я подразделил все сказанное Джефферсоном таким образом: поведение Джорджа, отношения между мною и мисс Мэри и отношения между нею и ее братом. Я постарался установить, какой из этих трех пунктов заслуживает наибольшего внимания.
Первый представлялся мне совершенно несущественным. Подозрения Джефферсона безусловно неосновательны. Насколько я знал людей вообще — Джордж представляется мне вполне порядочным человеком. Правда, его любознательность могла показаться с первого взгляда излишней. Но надо было принимать при этом во внимание ту необычайную обстановку, в которую почти чудесным образом он попал. Ведь для него существование моего острова явилось такой же неожиданностью, как для Колумба существование Америки. Естественно, такое обстоятельство не могло не пробудить с его стороны любопытства. Если оно даже и переходит границы приличия, то и в этом ничего ненормального нет. Тем более, что ни я, ни мои друзья до сих пор не нашли нужным посвятить Джорджа в сущность дела. Я уверен, что из тысячи самых порядочных людей девятьсот девяносто девять проявили бы такое же любопытство.
Нет, милый Джефферсон. Я очень ценю вашу преданность. Я знаю, что только она побудила вас высказать ваши подозрения против моего гостя, но… но право же, vous êtes plus saint que le pape même[5].
Второй пункт я признаю более заслуживающим внимания. Хотя бы уже потому, что он совпадает с моими личными взглядами. Обнаружение во мне в тридцать девятый раз charm’a очень удручает меня. И поэтому, Джефферсон, вполне присоединяюсь к вашему уважаемому мнению — мне надо держаться начеку и быть осторожным. Что же касается вашей уверенности в том, что мои миллиарды могут попасть в маленькие ручки мисс Мэри… Нет, — в этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. Если этого не случилось в тридцати восьми прежних случаях, то почему должно случиться в данном? Конечно, надо ни на секунду не забывать мудрого изречения: осторожность — мать безопасности.
Мне неприятно только, что Джефферсон подметил мое отношение к мисс Мэри. Если об этом говорит он и Гопкинс, то, вероятно, говорят и другие. Вот это, действительно, нехорошо. Надо будет в корне пресечь эти толки. Конечно, не словами, а поступками.
Итак, по моему мнению, досточтимый Джефферсон, и второй пункт не заслуживает особого внимания. Мне кажется, что я напрасно огорчил четверть часа тому назад бедного Джека Лондона и оскорбил ни в чем не повинных птиц. Но дальше.
Ваши слова, Джефферсон, о заплаканных глазах молодой леди заслуживают, мне кажется, того, чтобы подумать о них. В самом деле, с чего бы плакать по несколько раз в день красивой молодой особе сангвинического характера и прекрасного здоровья? Насколько мне удалось выяснить из разговоров с мисс Мэри, она и брат давно уже лишились родных и живут вполне самостоятельно. Оплакивать, следовательно, некого. Плакать о разорении и расхищенном имуществе тоже как будто несвоевременно.
Скорбеть об утрате родины? Гм… Думаю, что на это вряд ли способны люди, мечтавшие о бегстве в чужие страны, как о величайшем счастии. Мне кажется, что мисс Мэри вряд ли может пожаловаться и на условия жизни в моем доме. К ее услугам — роскошь, комфорт, великолепный стол, библиотека, прогулки, катанья верхом и на моторной лодке. Скучать она не может — ее постоянно окружают мои друзья, а миссис Стивенс обожает ее. В общем, мисс Мэри живется в моих владениях не хуже, чем на любом фешенебельном курорте.
Насколько я мог заметить, брат питает к ней величайшую нежность и любит ее без ума. Держу пари, что скорее сестра огорчает брата, чем брат сестру. Так в чем же причина этих беспрестанных слез? В чем же, наконец, черт возьми?
А что… Что, если Джорджу не нравятся мои ухаживания за мисс Мэри? В конце концов, как я слышал, многие русские помешаны на своей родовитости.
Впрочем — вздор. Чем я не партия для дочери русского эмигранта? И что может иметь Джордж против меня, как человека?
Что же тогда? Неужели… Гм… Джефферсон сказал, что мисс Мэри кажется особенно расстроенной последние восемь-десять дней.
При одной мысли о такой возможности я привскочил и переменил положение на сидячее. Черт возьми… Черт возьми! Если это так, то вы, мистер Джон Гарвей, — счастливейший человек в мире. Слышите, старина?
Восемь-десять дней… Это как раз то время, что я резко изменил свое отношение к мисс Мэри. Ровно десять дней назад между нами встал отвратительный призрак charm'a и заставил меня отдалиться от моей очаровательной гостьи. Неужели причина слез мисс Мэри — моя холодность к ней? Неужели тридцать девятый случай будет исключением, которого я напрасно искал всю жизнь?
Мне опять пришло желание превзойти каннибала в его искусстве плясать. Но я во время сдержался. Какие глупости! Неудачная любовь и неудачные расчеты одинаково легко могут вызывать у женщин слезы. Помните это, уважаемый сэр. Стать идиотом никогда не поздно.
Я устал. Пора бросить весь этот вздор. Если я начну входить в душевные переживания всех окружающих меня людей, то моему другу, архитектору Гюи Смиту, скоро придется построить для меня новый коттедж. В нем не будет никакой мебели, а стены и пол его будут обиты толстыми, мягкими матрацами. Нет, я слишком уважаю милого Гюи для того, чтобы без особой надобности затруднять его проектами новых построек.
Глава IX
Чувствую себя очень утомленным. Сегодня — день моего рождения и, по давно установившейся традиции, он праздновался очень торжественно. По моему глубокому убеждению, на подобных торжествах гораздо приятнее быть гостем, чем хозяином. Особенно, когда этот хозяин не простой смертный, а глава самостоятельного государства. Сегодня, как и всегда в этот день, я превратился в говорильную машину. За это утро я успел наговорить гораздо больше, чем за три месяца нормальной жизни. Что поделать — у правителей не мало прав, но за то не мало и обязанностей. Dura lex — set lex[6].
За десять минут до завтрака я выслушал последнюю приветственную речь последней поздравительной депутации, сказал в ответ все, что положено в таких случаях, и вздохнул свободнее. Половина официальной части празднества была закончена.
Я не буду описывать торжественный завтрак, на котором присутствовали все мои министры, первые чины моего государства, мои друзья и, конечно, мисс Мэри и ее брат.
Буду краток: мы много ели, много пили. А главное, опять говорили, говорили, — говорили без конца. Сначала каждый по очереди возглашал в мою честь тост. И каждому по очереди я отвечал. Потом начали говорить все вместе, в том числе и я, о чем попало. Потом… Потом опять говорили. И по очереди и все вместе.
Что же еще? Да, конечно, Гопкинс превзошел в своем искусстве самого себя.
А одетый в безукоризненный фрак Джефферсон прислуживал за столом с таким видом, которому безусловно позавидовал бы первый камергер его апостолического, блаженной памяти, величества.
Я чувствую себя очень утомленным. Голова у меня тяжелая. Клонит ко сну. Но тем не менее я все же запишу самым подробным образом все события сегодняшнего дня. Это — знаменательный для меня день. И смею вас уверить, вовсе не потому, что мне исполнилось сорок девять лет.
5
Вы святее самого Папы Римского (фр.). (Прим. изд.).
6
Суровый закон, — но закон (лат).