Московский лабиринт

Американец в легкой растерянности чесал висок. Коллеги забыли оставить ему ключ? Я усмехнулась, пошарила в груде мусора и обнаружила длинный ржавый гвоздь. Небольшое усилие, и замок безвольно повис на освободившейся дужке.

– А вы мастерица! – одобрительно расплылся Алан. Тут до меня дошло, что он и сам бы без труда справился. Просто захотел увидеть, что буду делать я.

Ну и пускай видит. Делов-то. Я научилась открывать такие замки, ещё когда бомжевала. До нашей встречи с Михалычем.

Щемящее чувство колыхнулось внутри. Старик... Где ты? Что сейчас с тобой?

Перед тем, как шагнуть за ворота, опять посмотрела на яркий плакат. И вздрогнула. Померещилось, будто румяный младенец зыкнул на меня чужим взрослым взглядом. Внимательным и изучающим.

Нервы. Наверное, нервы...

Внизу ждала темнота. Поэтому надели «ночные глаза», синтезирующие цифровую картинку на основе всех диапазонов, включая инфракрасный и ультрафиолет. Видно не так, как при дневном свете. И всё же безошибочно различаются даже мелкие детали.

Я не зря выбрала эту станцию. Отсюда есть переходы ещё на две линии. Даже если они заранее перекрыли всё вокруг – шансов уйти больше. Уйти-то можно не только через туннели метро. Под Москвой едва ли не со сталинских времён сохранилась целая сеть коммуникаций. Планов её нет ни у СОКа, ни у американцев. А после того, как однажды исчезла спецгруппа из шестнадцати человек, они вообще боятся туда лезть. Мёртвый эскалатор остался позади. Мы двигались размеренным шагом.

Пока что Алан ничего не заподозрил. Идёт чуть правее и позади меня. Его напарник – впереди, не сводя глаз с наваленной поперёк платформы груды металлолома. Оружия они не доставали – вероятно, боялись спугнуть физиков.

Я оказалась ближе к краю платформы и первая увидела мёртвого полицая. Он лежал на рельсах, нелепо подогнув ноги и сжимая левой рукой цевьё «калашникова». Совсем «свежий» – я не чувствовала запаха разложения. Но откуда? Его не могло быть здесь! СОКовцы наверняка заранее прочёсывали станцию!

Может кто-то сумел уже после проверки?

Долго колебаться я не стала. Прыгнула на рельсы и вырвала из закоченевшей руки автомат. Передернула затвор и, крутнувшись на спину, послала длинную очередь вдоль края платформы. Не промазала.

А они ничего не успели: ни пригнуться, ни достать пистолеты. Лишь осели неуклюжими мешками.

Я вскарабкалась наверх. Оба неподвижны. По гранитным плитам расползались темные лужи. Не спуская тела с прицела, я подошла ближе. И задрожала, едва не выронив «калашников». На платформе лежали отец и младший брат.

Но это же невозможно! Я хорошо знаю!

Отец приоткрыл веки, слабо позвал:

– Таня...

И, отбросив оружие, я рухнула рядом на колени:

– Папа! Папочка...

Его пробитая рубашка быстро темнела от крови. Та самая, светлая, немного вылинявшая рубашка, в которой я его видела последний раз.

– Что ты наделала, дочка...

– Прости, прости меня, папа, – бормотала я, захлебываясь слезами, срывая с себя куртку и подкладывая ему под голову.

А потом я поняла, что мы уже не в метро. Низкое ноябрьское небо сеялось мелким дождем над окраиной Воронежа. Вон там, в дымке, темнеют городские дома, а здесь уже поле. Огромное ноле. Вечер.

Столько раз я видела это в своих снах...

Люди, много людей, идут через поле, тяжело передвигая ноги с налипшими комьями грязи. Сзади остались подкупленные полицаи. Скоро опустится тьма, а до леса уже не так далеко. Они смогут уйти.

Откуда-то из вечернего сумрака вырастает цепочка серых фигур. Совсем редкая. Но в руках у них – автоматы.

А у меня нет оружия. Где-то там, на станции «Площадь Суворова», остался мой АКМ. «Серых» не остановить. И всё равно я бегу в сторону цепочки, проваливаясь в грязь, задыхаясь от страха и ненависти и нелепо размахивая кулаками.

Я почти успеваю добежать до автоматчиков, когда промозглый сумрак взрывается вспышками и грохотом выстрелов. Очередь ударила в грудь. Меня убили. Но я не падаю. Я вижу, как падают другие. «Серые» медленно продвигаются вперед, и оружие в их руках вздрагивает, как живое. Я знаю: в поле никто не уцелеет. Тех, кто пытается ещё бежать, догонят пули...

Ближайший ко мне автоматчик поворачивается, чтобы добить раненую женщину. И цепенея от ужаса, я вижу его лицо. Михалыч.

– Не смей! – Сердце безумным мячиком колотится внутри.

Старик не обращает внимания. А ко мне идёт мертвый Ярослав. «Калашников» в его руках направлен в мою сторону. Взгляд – остановившийся, незрячий. Ярослав улыбается.

Его автомат грохочет, выплевывая огонь. Удар. Боль. Земля опрокидывается. Небо тускнеет, гаснет...

Темнота. В этой темноте – голос отца:

– Помоги мне, Таня...

Сердце успокаивается. Мне лучше. Мне почти хорошо. Странно, как я раньше не понимала, что они так похожи – Алан и мой отец. Я должна помочь им. Я помогу им...

Голос отца всё звучит. Уже не снаружи, а где-то внутри меня. И от этого на душе становится легко и ясно. Теперь я знаю, что Алан говорил мне правду. Чистую правду. Он желает нам добра. Только добра. Я помогу ему. Я сделаю всё, что он скажет...

Запах озона и сосновой хвои. Зеленоватый свет, пробивающийся сквозь полузакрытые веки.

– Very Well, – донёсся удовлетворенный голос Алана. – She will be o'key.

Я действительно спала... Кажется, мне приснился сон. Не помню какой...

Открыла глаза. Верхняя часть прозрачного саркофага, в котором я лежала, была отодвинута. Американец заботливо склонился надо мной:

– Ты в порядке, девочка?

– Да.

– Тогда идем завтракать.

У него – доброе и приятное лицо...

Завтракали мы в нормальной, вполне уютной комнате. Решетки на окнах выглядели здесь не более чем декоративной деталью.

Я сама удивлялась своему аппетиту. Сегодня чувствовала себя куда лучше. И то, что вчера собиралась перерезать себе вены, казалось нелепой детской слабостью. Даже странно, как я могла не верить Алану...

Глава 4

День выдался ветреный. Пушистые белые острова удивительно легко ползли над Москвой, сталкивались и рассыпались. А непотопляемое солнце, вынырнув из-за очередного небесного айсберга, каждый раз до отказа заливало город светом и теплом.

Мы сели в черную ВАЗ-«девятку» на заднее сиденье. И автомобиль, и сидевший за рулем Федор, плотный крепыш, показались мне смутно знакомыми. Вроде того наваждения, когда посреди чужого города тебе мерещится что-то давнее, забытое в очертаниях улиц, в лицах прохожих...

Всё-таки я немного волнуюсь. Это пройдет.

Нет-кафе «Глубина» находится в удобном месте – у самой границы города и Развалин. На машине сюда можно добраться с единственной стороны, слегка попетляв предварительно между завалами.

Конечно, владельцы кафе выбрали это место не случайно. Если полицаи захотят устроить облаву, быстро доехать до «Глубины» им будет нелегко. А значит, никакой внезапности не получится. Даже если захотят оцепить целый квартал – толку будет мало. Местные псы, прикормленные посетителями и владельцами кафе, за версту чуют «мусоров» и поднимают такой лай, что вся округа знает – готовится облава. Те, кто не желают общаться с полицией, легко успеют уйти в Развалины.

Впрочем, облавы здесь бывают нечасто. Наверное, поэтому Дьяболо назначал встречи именно в «Глубине»

Местную стоянку охраняли двое крепких парней в бронежилетах и шлемах, вооруженные АКМСами. Сам вход в кафе забаррикадирован железобетонными блоками. Мы припарковались рядом. У не слишком широкого промежутка, остававшегося для посетителей, дежурил еще один охранник. Почти такой же массивный, как загораживавшие фасад блоки. И с «железобетонным» выражением на квадратном лице.

Охранник богато экипирован. С громадного кулака на нейлоновом шнурке свисал «шокер». В кобуре, надетой прямо поверх бронежилета, имелось нечто внушительное, кажется, «стечкин». На поясе болталось две слезоточивых гранаты.