Страница 84 из 107
Впрочем, сейчас это для меня не имеет особого значения – суд уже вынес решение, и без половины земель пока – я! – барон огорчённо и безнадёжно махнул рукой.
– И я смотрю, что теперь вы решили поручить управление делами мужчине? – решила сменить болезненную для хозяина тему Катарина.
– Ну да, я был вынужден так поступить! Во-первых, Гюисманс тоже мой сын (простите, Бога ради, сударыня, за эти интимные подробности, но на кого же можно рассчитывать, как не на своих родных и близких?!). А во-вторых, и это – главное: он хоть что-то понимает в делопроизводстве, расходных книгах, оставшихся от Гертруды, и всех этих стряпческих подвохах.
Всё же не зря я шесть лет назад отправил его в столицу – он был учеником в самой лучшей коллегии стряпчих при столичной магистратуре. Уж я оплачивал эту учёбу от души – как знал, что «доморощенный» крючкотвор мне понадобится… Ладно.
Ну, и, наконец, он с детских лет знал Гертруду, и кое-чему у неё научился.
Правда, сейчас его таланты расходуются впустую: ему негде развернуться. От всей нашей вотчины остался лишь жалкий клочок земли с Кирхштайном посередине. И земли под посевы совсем мало…
– Дорогой барон, но неужели нет никакого средства исправить это положение, и вернуть отсуженные земли… каким-нибудь другим способом?
– Есть, разумеется, такой способ. И даже очень простой. Это – деньги.
Старик фонРозенберг гораздо больше меня нуждается в наличности.
Ну, это и понятно: после стольких взяток, (а там, в столице, яйцами и зерном не берут!) многолетних тяжб и исков, его расходы на сам этот процесс были куда больше моих. Да и хозяин он ужасный! Правда, – тут барон печально усмехнулся, – я-то и сам не лучше…
Но у меня хоть есть кому заниматься хозяйством. Вот он, я думаю, и хотел убить двух зайцев сразу – навести порядок дома, да и земли у меня отобрать. Впрочем, уже неважно. Словом, денег у него нет, и не предвидится:взять их сейчас не с кого, так как вассалы разбежались. Ну, и, разумеется, раз земли остались почти не засеянными, рассчитывать на продажу урожая тоже не приходится. Единственной надеждой был его сын. Дитрих.
Уж он так надеялся устроить ему выгодную партию с богатой невестой! Но желающих породниться пока не нашлось. Не подобает рыцарю злословить за глаза, но то же самое вам скажет любой: его единственный отпрыск мужского пола не блещет красотой. Это мягко говоря. Трое из кандидаток в невесты категорически отказались от брака после первой же встречи. Ещё одна сбежала после второй – или была очень мужественной, или подслеповатой: с первого раза не разглядела это… сокровище.
Поэтому матримониальные планы мой сосед сейчас отложил до лучших времён, и просто-напросто продаёт (простите за грубость – словно жалкий торгаш!) ту часть земель, что отсудил у меня. К сожалению, оспорить и подкопаться тут нельзя – теперь они принадлежат ему по закону…
– И что же, есть желающие купить?
– Нет, пока, к счастью, не нашлось. Он слишком много заломил. Поэтому могу прямо сказать: вряд ли и найдутся. Во-первых, у местных феодалов благородных кровей, получивших свои вотчины семь, или даже десять поколений назад из рук самого императора, за храбрость, мужество, и заслуги на поле брани, считается плохим тоном приобретать земли таким способом – мы не торговцы, а дворяне!..
А во-вторых – и это, пожалуй, важнее – большинство моих соседей хоть и благородного происхождения, но тугой мошной не блещут. А богатым, но безродным, например, купцам, покупать эти земли, тем более, разорённые, смысла нет: права на титул они не дают. А заселить их людьми и обрабатывать для получения прибылей невозможно, так как владеть людьми могут только родовитые дворяне. Так что фонРозенберг может ждать своего покупателя ещё хоть сто лет – шансы почти такие же, как на выгодный брак его отпрыска.
– Вы хотите сказать, что эти земли сами по-себе, без людей для их обработки, не представляют… коммерческого интереса?
– Нет, я хочу сказать, что они и с людьми-то были не особенно ценны. Это в-основном предгорья и леса. Лишь незначительная часть в долинах расчищена для земледелия. Видите ли, здесь освободить землю от огромных валунов и деревьев очень сложно.
Как угодья для охоты они тоже не годятся – невозможно преследовать дичь через буреломы и овраги. Большинство крестьян кормилось продажей дров… Ну, и, конечно, браконьерством. На которое я как бы закрывал глаза… Но и рубить и охотиться сейчас некому – вон, даже возле замка всё опять позаросло.
– Тогда за каким же дья… О, пардон. Я хотела спросить, почему же ваш сосед тогда так стремился отобрать эти земли у вас, если даже не собирался их использовать?
– Ну, это просто. Из принципа. И в силу своего характера. Он на старости лет стал просто ворчливым и занудным крючкотвором. Говорят, он собрал целый архив старых документов – не гнушаясь подкупом и наёмными ворами! У него есть там и долговые расписки, и контракты, и завещания, и другие документы в таком роде – на всех наших соседей.
Из последних двадцати пяти лет он двадцать четыре обязательно с кем-нибудь судится – хотя бы даже из-за убитого на спорной территории рябчика. Собственно говоря, именно поэтому никто из старых друзей и не желает иметь с ним дела. А ведь какой был храбрый и достойный рыцарь до женитьбы… И как изменился всего за десять лет: простите, но и вправду, он теперь – какой-то старый крючкотвор и брюзга.
– Уж не хотите ли вы сказать, дорогой барон, что это его жена сделала его склочником и кляузником?
– О, нет! Сказать так – значило бы бросить тень на светлую память его вот уже двадцать лет как почившей Софии. Ведь она умерла в один год с моей дорогой Ребеккой. Одно время я даже думал, что найду в Дитрихе родственную душу, хоть он и стал вдовцом не через четыре, как я, а через девять лет брака…
И успел, в отличии от меня, насладиться радостью отцовства: у него сын и три дочери. Но, к сожалению, барон больше прислушивался к советам своей тёщи – урождённой фонВарбург.
Амбиции у неё под стать самой императрице. В результате у него не осталось друзей – только истцы и ответчики. Возможно, в начале он страдал от этого. А потом ещё больше озлобился.
– А что же его тёща?
– Да в том-то всё и дело, что она уж, почитай, лет девять как скончалась. Можно бы и успокоиться. Но – нет. Толчок она, похоже, дала очень мощный. ФонРозенберг всё никак не может остановиться: или судится, или подаёт аппеляции, или пишет прошения и доносы в канцелярию местного бургомистра. Или сразу императору.
– Как печально…Такой настойчивости можно было бы найти лучшее применение.
– Разумеется. Но… Похоже, исправить горбатого может только могила. Да и все мои соседи думают, что Дитриха в его почти семьдесят лет уже не переделать.
Катарина поразилась столь почтенному возрасту: она-то считала, что здесь и пятьдесят – глубокая старость. Да и не удивительно, раз замуж выходили в тринадцать-четырнадцать лет, а к тридцати годам успевали родить семь-десять детей, из которых двое-трое выживало, и уже вовсю нянчили трёх-четырёх внуков!
Крепкая же порода у этих австрийцев-арийцев. Может, горный воздух виноват. Или пища. А вот во Франции, дома, с продолжительностью жизни было, насколько она помнила, похуже. Как тут не вспомнить Гитлера, будь он неладен, с его идейками о голубой крови, тысячелетнем рейхе, и евгенике.
Она поспешила направить разговор в более приятное для барона русло: попросила вспомнить, какой была Франция тридцать лет назад, и поделиться хоть частью своих воспоминаний о её матери и приключениях барона в молодые годы.
Тот вначале вежливо отнекивался, но затем уступил настойчивым просьбам милых дам.
Рассказчик он оказался прекрасный, и направляемый как бы невзначай высказанными вопросами и замечаниями, поведал о Франции и о себе много интересного.
Одних его рассказов о способах охоты и правилах и традициях рыцарских турниров, хватило бы на несколько учебников, да ещё со сколькими красочными примерами! В силу живости ума и природной наблюдательности он многим фактам общественной жизни, политики – да и не только – мог дать чёткое и верное описание и объяснение. В нём пропал или талантливый писатель, или классный политический обозреватель – почти как в давешнем графе-виконте.