Цвет надежды

— Поттер… — неловко начал он, не зная, как продолжить.

— Ладно, закрыли тему. Тебе не удастся увести меня от вопроса.

Гриффиндорец щелкнул пальцами. Несколько секунд подождал и усмехнулся. Драко не понял маневра. Впрочем, сильно печалиться не стал — Поттер всегда был со странностями.

— Поттер, я не знаю, что тебе ответить.

— Вот как?

— И не потому, что не хочу, а потому что сам не понимаю. Знаю лишь, что на меня наложено какое-то заклятие. Мать я пока об этом не спрашивал. А… мой отец уже ничего не может рассказать.

Драко замолчал. Гарри некоторое время изучал врага, и наконец сказал:

— Я сожалею о твоем отце.

Сказал тихо, словно нехотя, но искренне, потому что человек, слишком хорошо знающий, что такое сиротство, никогда не пожелает подобного даже врагу.

— Черта с два, — так же неохотно откликнулся Малфой. — Ты же ненавидишь, Поттер. Как ты можешь сожалеть?

— Вот такой я странный, — усмехнулся Гарри.

— Ладно. Закрыли тему.

Некоторое время оба молчали. Гарри размышлял о том, почему стул для посетителей такой неудобный и отчего в лазарете так холодно, а Драко о том, что чертов Поттер может испортить даже рождественский день уже одним своим присутствием. И еще… дать шанс что-то узнать.

— Слушай, Поттер, раз уж в тебе проснулось такое трогательное желание меня проведать, ответь на один вопрос. Всегда хотел его тебе задать, да все как-то беседа не клеилась.

Гарри хмыкнул.

— И что за вопрос?

— Когда мы были на четвертом курсе, Волдеморт вернулся. Помнишь?

— Еще бы, — Гарри еле удержался от желания передернуть плечами.

— Тебе еще тогда все не верили. Хотя не так. Верили-то все. Только большинству было выгоднее записать тебя в придурки, чем снова с этим сталкиваться.

Гарри с удивлением смотрел в бледное лицо своего врага. Малфой верил? Верил ему? А слизеринец тем временем продолжал:

— И тогда-то вторая часть нашего общества во главе с любимым нами директором, — в тоне Малфоя послышались язвительные нотки, — стала утверждать, что ты сотрешь Лорда в порошок. Мол, один раз смог, сможет и второй.

— А вопрос-то в чем? — Гарри слегка устал слушать не самую любимую часть собственной биографии. К тому же в устах слизеринца она выглядела еще хуже.

— Внимание: вопрос, — голосом диктора из викторины «Волшебный вопросник» проговорил Драко. — Ты победишь Лорда?

Гарри усмехнулся:

— У меня сегодня как раз в распорядке дня значилось: проведать Малфоя, а потом заглянуть к Волдеморту на праздничный ужин.

— И убить его одним своим вниманием?

— Угадал. Для начала пришел на тебе потренироваться.

— А я все гадал, откуда столь трогательная забота обо мне. Спасибо, Поттер, — Драко отвесил шутливый поклон. — А теперь серьезно: ты веришь в то, что сможешь его победить?

Гарри от неожиданности едва не поперхнулся воздухом. Ну и вопросик! Он с удивлением оглядел слизеринца:

— Не поверю, что бы тебя так волновал этот вопрос.

— Это еще не сам вопрос. Это предыстория.

— Час от часу не легче.

— Ну так что?

Гарри поерзал на стуле, посмотрел на высокий потолок. Вся его жизнь прошла под призрачным знаменем будущей победы над Волдемортом. Порой ему казалось, что он и на свет-то появился только ради этого. Будто ничего другого он в этой жизни сделать и не мог бы. Ну, ведь если разобраться, у него нет особенных талантов. Он не блещет знаниями на уроках. Он не художник, не поэт, не писатель, не ученый. Что он имеет? Только способность выживать в предложенных ситуациях, и то благодаря везению и… друзьям. Каждый зачем-то приходит в этот мир; Гарри, наверное, лишь в качестве противовеса.

— Не знаю, Малфой. Выбора-то особенного нет. Не я затеял эту войну.

— Но ты в ней участвуешь.

Гарри не удержался от вздоха.

— У меня нет выбора, — повторил он.

Внутренне подобрался, ожидая язвительного комментария, но Малфой произнес:

— Дамблдор верит в тебя почти безгранично. Мне было любопытно, веришь ли ты.

— Не верю, — неожиданно произнес Гарри. — Но это… все равно. Я либо выиграю, либо сдохну. Всего лишь два пути. Если выиграю, то вера оправдается. А если нет, мне уже будет все равно.

Драко Малфой оторвал взгляд от одеяла и посмотрел на гриффиндорца. В зеленых глазах была злость. И впервые Драко видел, что она направлена не на него. «А ведь Поттер — тоже оружие», — неожиданно понял он. Только сам Драко узнал о себе неприятную подробность несколько часов назад, гриффиндорец же жил с этим всю жизнь. Без права на ошибку, без возможности выбора. Его ненависть подпитывали и культивировали, и все для того, чтобы однажды выставить его на почти безнадежный поединок ради светлого будущего всего волшебного мира. И им всем совершенно наплевать, сколько лет будет в тот момент Поттеру. Четырнадцать, как уже было на Кубке огня, пятнадцать — как в министерстве, семнадцать — как у той стены с чертой. Может быть, ему будет двадцать… Или тридцать. Только разве это жизнь? Это же вечное ожидание Судного дня. Не сегодня так завтра. Не завтра так послезавтра. Интересно, с какими мыслями Поттер засыпает по вечерам? И давно ли он перестал спрашивать себя «неужели завтра?». И перестал ли? Драко вдруг захотелось засыпать гриффиндорца кучей вопросов, но он подумал, что подобное можно позволить себе с другом, приятелем, но никак не с врагом. Пусть даже с таким знакомым, как мальчишка напротив. Поэтому он все же спросил то, ради чего затеял разговор:

— Поттер, а если выиграешь? Что ты будешь делать дальше?

— Это и есть твой вопрос? — устало отозвался Гарри.

Драко кивнул.

— Да не выиграю я, Малфой. Вернее, не выживу после этого.

Гарри произнес это спокойно, без истерики. Словно давно решенный вопрос. Драко стало неуютно от сухого безэмоционального тона.

— Ну, представь на минутку светлую картину, — юноша попытался придать голосу веселость, — Волдеморт — труп. А ты — жив-здоров.

— Мерлин! Никогда не думал, что Драко Малфой такой оптимист. Да еще с безграничной верой в мои силы.

Малфой хмыкнул, Гарри сделал вид, что задумался. Будь он с Роном или Гермионой, для пущей убедительности закрыл бы глаза. Но в присутствии врага делать этого не стал.

— Представил, — откликнулся он.

— И? Что ты будешь делать дальше? Потом…

Гарри усмехнулся. Чертов Малфой. Вот в самое же больное место. Он лукавил, когда говорил, что не верит в победу. Где-то на краю сознания всегда была мысль о собственной уникальности, подкрепленная верой десятков людей. И Гарри представлял себе ту самую радужную картину, о которой толковал Малфой. Вот только картина, как правило, заканчивалась процедурой поздравления, слезами умиления и прочими атрибутами победы. А дальше… пелена. Непроницаемая, непробиваемая. Гарри не знал, что делать дальше. Так получилось, что его жизнь была посвящена этому дню. Он жил ради этого. Может, отчасти поэтому он был готов умереть в этой борьбе, потому что не представлял себе, чем жить дальше.

— Не знаю, Малфой, — откликнулся он. — Я не думал.

— Врешь ведь, — прищурился слизеринец.

— Да ни фига не вру! Просто… не знаю.

— Ну квиддич там или диплом аврора? Хотя это тоже из той же песни. Преподавать там или… Или же… Стой. Ты не шутил? Ты правда не знаешь, где применить себя в мирное время?

Гарри передернул плечами, а Драко едва не присвистнул. Вот оно что. Золотой мальчик живет лишь войной и ради войны. И теперь, когда детство заканчивается, и стены Хогвартса больше не будут защитой от врагов и от собственного предназначения, он просто идет на эту войну, чтобы… погибнуть. Поэтому-то и шарахается от Грейнджер. Драко осенило. Поттер просто боится привязанности, потому что вычеркнул себя из списка живущих давным-давно. Драко смотрел на знакомое лицо и впервые думал, что они до чертиков похожи. Только Поттер боится привязанности потому, что не хочет причинять боль другим, а сам Драко боится причинить боль себе. Боится беспомощности и связанных рук, и…