Демобилизация

Теперь во сне полковник Филимонов был приветлив и даже попросил прощения, что не сообщил тогда Курчеву, что это была его собственная рукопись.

- Да, я видел на нее рецензию в журнале, - сказал во сне Курчев, который в училище читал все подряд, а этот журнал от корки до корки.

- Ну, что ж, Борис Кузьмич, - улыбнулся во сне полковник. - Нет худа без добра. Я учел ваши замечания. А вы послужили в армии и теперь опыта у вас хоть отбавляй. С радостью вас возьму. Зайдите наискосок от лестницы в 319-ю к начкадров.

И вот лейтенант шествует в 319-ю, на которой почему-то вместо трех цифр стоит два нуля, но Курчев думает, что так и надо, открывает дверь, видит кафельный пол и ящики с песком, но все равно обращается к какому-то штатскому, сидящему тут же за колченогим старым конторским столом.

- Ладно, - говорит тот. - Значит, Курчев, Борис Кузьмич. 1928 года. Русский. Город Москва.

- Москва, - кивает Борис, даже во сне радуясь, что отец записал его появление на свет в столичном загсе, а не в заштатном Серпухове.

- Ну, что ж! Все годится, - кивает штатский, и от того, что все годится, переходит на "ты". - Давай, Курчев, партбилет и являйся завтра к десяти.

И тут оказывается, что у лейтенанта нет ни партбилета, ни даже комсомольского, потому что, демобилизовавшись, он оставил его в полку.

Письмо было в белом без марки конверте. Адреса не было, а только грубым и ломким почерком было наискосок накарябано: "Лийтинанту".

- В дверях торчало. Соседка, наверно, из ящика вытащила, - разделяя курчевское недоумение, хмыкнул Новосельнов.

Где им было знать, что утром Инга упросила Полину снести записку на Переяславку - "последний дом слева перед поворотом троллейбуса, а как войдешь в подворотню - дверь налево, крылечко разрушено и мелом на ветоши выведена четверка..." Полина в булочной вместо сдачи взяла конверт без марки и тут же, попросив у кассирши ручку, набрызгала свое "Лийтинанту".

Курчев разорвал конверт и, с первого слова узнав почерк, прочел:

"Борис!

У меня случилась огромная беда. Умерла тетка. Она меня звала, а я была у тебя. Если бы не приехал твой товарищ, я бы, наверно, и мертвой ее не увидела".

Почерк был быстрый, некоторые слова даже не дописаны: "Не звони мне сейчас, - читал он дальше, - я в отчаянье и не знаю, что делать. Надо вызывать родителей, но тетя перед смертью просила их не тревожить. А я даже с ней не простилась. Теперь я вся закручена, похороны, справки и все такое... Ты мне не звони. Я тебе потом напишу и приду... (Слово "приду" было зачеркнуто, потом сверху написано снова.)... и мы поговорим. А сейчас я просто не могу разорваться. Ты извини. Я, наверно, все-таки вызову родителей, либо поеду к ним. Это последняя родственница отца. Извини, пожалуйста. Я сейчас не в себе.

Всего тебе хорошего. Инга".

- Ну? - спросил Гришка.

- Чего ну?

Курчев слез со стола и оделся.

- Раскладушку сходи купи. Потом себе заберешь. А то на столе одни мертвые спят.

- А чего? Можно, - улыбнулся тот.

- И еще вот чего: отбирай у меня пятиалтынные. И сам не таскай в карманах. А увидишь - лезу в автомат, руки скручивай и хрясть по морде.

- Ладно, - грустно кивнул Гришка, сам не радуясь своим прорицаниям. Что, я пуганул ее?

- Да нет. Не то... - отмахнулся Курчев, напяливая шинель. - На вот тебе на рубль, - отсчитал он семь пятиалтынных. - А эти три мне для другого дела нужны.

Но перейдя улицу, он все-таки набрал Ингин номер и, оцепенев, слушал длинные, пронзительные, разъедающие душу и уверенность гудки. Досчитав до семнадцати (потому что сегодня было семнадцатое) и мгновенно вспомнив, что он знаком с аспиранткой ровно месяц, вернее четыре недели, Курчев выслушал еще три гудка, потом уже довел счет до двадцати четырех - возраста аспирантки - и тут уж так рванул трубку на рычаге, что из нижнего окошечка выскочило сразу четыре монетки.

- Когда не надо... - злобно выругался и позвонил Сеничкиным.

- Алё, - раздался тонкий противный голос горбуньи Проськи. - А ето Боря? А Алексей Васильевич, Боря, не ночевали. Ольги Витальевны говорили, он у тебя.

- Счастливо, - буркнул лейтенант и снова рванул рычаг. Монеты не выскакивали.

- Еще был этот... Бороздыка, - вспомнил Борис и набрал номер, по которому ни разу не звонил, но который почему-то застрял в его дурацкой памяти.

- Спит, кажется, - ответил женский голос. - Сейчас постучу.

- Да. Это кто? - действительно несколько сопя, спросил через некоторое время мужской голос.

- А, лейтенант?! Здравия желаю, или как там у вас приветствуют. Извините, я несколько в Морфее. Ночь не спал. Тут напротив - переполох. У моей знакомой тетка преставилась и мы с вашим братцем племянницу успокаивали. Или вы в курсе? - в голосе Бороздыки пропала сонливость.

- Откуда мне?

- Так ведь это Ингина тетка умерла.

- А...

- Я думал, знаете, - не верил ему Бороздыка. - Понимаете, старая женщина. Некому гроб нести. Я и доцент. Больше никого. Может, придете поможете? - продолжал зондировать лейтенанта, потому что несмотря на Хабибулину и сближение с Сеничкиным, ему хотелось насолить и аспирантке, и доценту. - Дайте ваш телефон. Я вам все-таки звякну, - не унимался Игорь Александрович.

- Нет у меня телефона, - даже рассмеялся его потугам Курчев. - Я тетку эту знать не знал, так что, как-нибудь без меня...

- Нехорошо разговариваете, офицер. Смерть все-таки. Я же вам говорил, что мистическое в вас развито плохо, отсюда и нравственное - прихрамывает.

- Что ж, может быть. Только знаете, всех не перехоронишь, - нарочно грубо дразнил Бороздыку. - И вообще я вам звоню насчет своего реферата. Не у вас экземпляр?

- Нет. Я Жорке... то есть Георгию Ильичу возвратил. Позвоните ему. Хотя нет... Он уже отбыл симферопольским. Придется подождать. Звоните, когда будете в настроении.

- Спасибо, - бросил трубку лейтенант. - Как же, дождешься!

Улица была пустой и у будки никого не было.

"И какого хрена я писал это послание?! Служил бы себе темно в полку. Не высовывался б! А то вот... - Он хотел сказать что-то чересчур злобное и матерно-длинное. - Не для тебя это... И вообще все не для тебя. Как яблоко надкусить дали... В перерыве. На переменке. А всё и навсегда - доцентам. Как это там: "чтоб стать достояньем доцента" и чего-то еще... Кого-то плодить, нищих, что ли?.. Нет, не то... Инга - доценту. Валька - инженеру, а тебе - темно служи в полку. Ну и буду", - злобно подумал и набрал телефон майора Поликанова:

- Здравия желаю. Курчев беспокоит, - сказал, надеясь, а вдруг демобилизация погорела и он тут же оставит Гришке ключи и уедет назад к Ращупкину, отменит отпуск и гори все оно пропадом, начнет пить с офицерами, с пропащим Федькой, которого он забыл и бросил в этой чёртовой особой части и тот еще чего доброго намылит ремень и вздернется...

- Приветствую вас, Курчев. Приветствую и поздравляю: приказ подписан и бумаги ушли к Затирухину.

- Слушаюсь, - бессмысленно выдохнул Борис. Даже тут не фартило.

- У-у-у, - всхлипывали в трубке частые гудки. Борис со всей силой рванул рычаг, желая сломать этот собачий, поместившийся напротив его окон аппарат, но тот, как видно, видал и не таких нервных, потому что ничего в нем не сломалось, а только снова в отломанное окошечко вывалились три прозвоненных лейтенантом пятиалтынных.

Стукнув напоследок дверью будки, Борис вошел в магазин и, приложив к имеющейся мелочи несколько смятых бумажек, купил бутылку водки и сигарет. Все-таки надо было выпить за близкую демобилизацию.

26

- Вам надо выспаться, Алеша, - сказала Инга.

Был уже одиннадцатый час. Они не расставались почти сутки. Тело увезли только в восьмом часу утра, а потом они ездили в загс, в морг, на Пироговку, в похоронный магазин на Смоленскую, где Сеничкин уломал грубую зачерствевшую продавщицу всунуть куда-нибудь на завтра сожжение Варвары Терентьевны, продавщица записала автобус в морг на 17 часов, а кремацию на шесть пятнадцать. Обедали они уже вечером в какой-то заштатной столовке, считавшейся после семи чем-то вроде кафе, но кормежка там, как и в полдень, была отвратительна. Пить перед лицом непохороненной родственницы доцент Инге не предлагал и сам не заказал, да и денег было в обрез, а завтра, он знал, в крематории червонцы будут порхать, как ласточки, тем более, что кроме него и Бороздыки, мужчин на похоронах не будет. Он проводил Ингу до дому и, видя, что она валится с ног, поднялся с нею наверх, снял с нее пальто, сел в кресло и теперь был в нерешительности. Уходить домой не хотелось. Дома - мать, отец, расспросы. К тому же, наверняка вернулась Марьянка... Но завтра две лекции и действительно надо выспаться. Нет, он не прочь был остаться у Инги. Пусть, раз тетка еще не сожжена, он ляжет в соседней комнате. Но вся загвоздка в том, что он уже вторые сутки не снимал рубаху и чувствовал, что она выглядит средне, и завтра с утра на лекции он будет смотреться не элитой, а вроде Бороздыки.