Демобилизация

Старуха лежала на кушетке, глубоко уйдя головой в подушку, так что даже чахлая подушка казалась огромным ночным чепцом. Оттого, что прежде всегда ее видел на ногах, язвительной и бодрой, Бороздыка подумал, что она уже скончалась. Но старуха сверкнула острыми маленькими глазками и тихо выдохнула:

- А, мое почтение...

Видимо, имя и отчество "стрекулиста" она все-таки забыла, но шепот ее сохранил язвительность.

- А молодого человека не имею чести... - выговорила довольно четко, но головы не повернула.

- Да. Я у вас не был, - смешался доцент. - Мне позвонили, попросили...

- Ничего... Ничего... Вы успели... Но вам это ни к чему. А вот внучка моя...

- Придет она. Вот сейчас и придет, - утешая, как маленькую, сказала Полина. - Вы бы уснули.

- Сейчас усну. Погодите... Инге скажите, чтобы не терзала себя. И Тошку с Танькой пусть не вызывает. Ничего этого не надо. Пусть сразу в крематорий... - усмехнулась старуха, потому что мысль о сожжении была ею выношена давно, а о невызове Тошки и Таньки она начала думать еще до их отъезда.

- Хорошо, - очень тихо, больше кивком, чем голосом, ответил Бороздыка.

Он подошел ближе всех к кушетке. Старуха его недолюбливала, но ведь это было давным-давно, а сейчас наступал высокий час смерти старой женщины, бестужевки и русской интеллигентки. Ему было приятно, что он, почти отверженный и загнанный, причастен к этой смерти и не боится ее, а блестящий доцент жмется к дверям и чувствует себя, как набедокуривший первоклашка в кабинете директора.

"Они накипь России. Они не настоящие, - подумал мгновенно о доценте и всем его клане. - Зря я на него неделю тратил. Он боится смерти, а стало быть - жизни".

- Хорошо, Варвара Терентьевна, - сказал своим четким, красивым и сейчас невероятно значительным голосом.

- Ингу... Ингу успокойте... Александрович... - с трудом выговорила старая женщина. Она вспомнила лишь отчество, но Бороздыке казалось, что серьезный, последний час смирил старуху с ним, Игорем Александровичем, и она назвала его по-простому, как крестьянка. Он гордо повернул голову и посмотрел на стоявшего у притолоки доцента. Тот, казалось, ощущал всю свою ничтожность, потому что лицо у него было каким-то опрокинутым, и он так улыбался Бороздыке, будто просил у него подсказки или шпаргалки.

"То-то..." - удовлетворенно вскинул птичью голову Игорь Александрович. Но вдруг старуха вскрикнула, посерела, лицо ее передернулось и похожая на чепец подушка отделилась от редких, будто подсиненных волос.

- Мама... Коля... Коленька... Сударь... - закричала страшным гортанным криком, и каким-то странным наитием Бороздыка догадался, что старуха провалилась в прошлое, ничего вокруг не видит - ни его, Игоря Александровича, ни тем более доцента Сеничкина, и вдруг, словно та самая бомба, которая перевернула царскую карету и убила казака и возницу, взорвалась в ее чахлой, ребристой груди, и старуха с отвислой челюстью и застывшими острыми глазами уронила голову на смятую дряблую подушку.

- Отходит, - зашептала Полина.

- Прекрасная смерть, - дрожащими губами выговорил Игорь Александрович, хотя ничего прекрасного в лице старой женщины не было.

- Наверно, нужно укол... - пролепетал доцент.

Полина и Бороздыка неодобрительно повернули к нему лица, и он, покраснев, вышел из комнатки.

23

- Где ты их берешь? - спросил Гришка, когда Курчев, весь просвистанный ночным ветром и раздрызганный мыслями о заработке и будущей женатой жизни, ввалился в конюшню.

- Сами приходят. Да выключи ты эту бодягу! - рассердился и хлопнул крышкой патефона.

В ожидании хозяина гость уже несколько раз ставил Ингину пластинку и как раз сейчас в такт надрывному мужскому голосу дирижировал вилкой с насаженным куском любительской колбасы.

- А чего тогда держишь? Хреново гостя встречаешь.

- Ничего не хреново, - мрачно сказал Борис, открыл шкаф и вынул две чистые простыни и наволочку. - На вот, располагайся. А матрас я заберу.

Он стащил с тахты свое белье и полосатый армейский матрас, оставив гостю подушку и синее одеяло.

- Стол освободи.

- Вместе поместились бы, - робко хмыкнул тот, перекладывая газету с едой на одеяло.

- С тобой - нет, - усмехнулся Курчев и толкнул стол в угол между стеной и дверью. Расставив верхнюю крышку, он покрыл стол ватным матрасом и бросил на него шинель.

- Может, отметим? - кивнул Гришка на непочатую бутылку петровской водки.

- Завтра. Поздно уже. Разберешься в коридоре? - кивнул на дверь.

- Да, везунчик, - сказал Гришка, снимая пиджак и развязывая галстук. И чего они к тебе липнут? Рыло у тебя не больно, да и вообще ты вроде ухажер так себе.

- А я не бегаю за ними, - усмехнулся Курчев, влезая на стол. - Свет гасить?

- Сейчас. Чудно у тебя тут. Как в больнице. Других обоев не нашел?

- Были. Вальке Карпенко отдал.

- Ух ты! Приходила?

- Ага. Эти поклеила, а другие забрала. У Севки Забродина, говорит, ремонт организует.

- И ты отпустил?

- А куда ее?

- Олух ты! Да она, ставлю три сотни против червонца - за инженера не пойдет. Она по тебе сохнет. Или с ним за обоями приходила?

Курчев не ответил, погасил свет и накрылся шинелью.

- Дурень ты, Борька, - продолжал во тьме шамкать гость. - Эта вот, что сейчас ушла, хороша, спорить не буду. Но это не для тебя, парень. Эта побалуется с тобой и айда - за кого-нибудь своего выскочит. А тебе надо...

- Да заткнись ты, а то подушку заберу, - сказал Курчев, подтаскивая матрас к стене и заворачивая некоторым подобием подушки, отчего ноги скользнули по холодной клеенке. - А, хрен с тобой! Выпьем. Все-таки ты приехал, - сказал Борис и зажег свет.

"Все равно не усну. Проваляюсь бестолку. А так надеремся, просплю до двенадцати, а там позвоню", - подумал, разливая на табурете принесенную Гришкой бутылку петровской.

- Давно бы так. А то жмешься, - прошамкал Новосельнов.

24

Инга, устало обрадовавшись, что лейтенант не ждет ее под фонарем, поднялась на полмарша и отперла входную дверь. Но еще не войдя в прихожую, она увидела в ней свет и сваленные на сундуке мужские пальто (одно из которых - сеничкинское - она тотчас узнала) и потому в растерянности остановилась у двери, забыв вытащить ключ. Двери в ее комнату были притворены, а в родительскую - распахнуты.

"Алексей Васильевич... Почему Алексей Васильевич? Вот некстати. Я с ног валюсь", - как во сне рассуждала Инга, понимая, что находится в каком-то полубредовом состоянии, когда все невероятное кажется простым и возможным.

"И Бороздыка здесь", - подумала, подымая с сундука оба пальто и пристраивая их на вешалке.

- Хоть в милицию второй раз звони. Пусть сыщут! - вдруг громко, зевая, сказала Полина и вышла в коридор.

- Ты? - испуганно, словно не надеялась увидеть живой, уставилась на Ингу.

- Ну, я...

- Ой, девка. Дура ты моя, - обняла ее, неприятно пачкая Ингину щеку слезами и густой помадой. - Дура... Где ходила?.. Тетка-то померла.

- Погоди, не сразу. Остынь маленько, - снова обняла пытавшуюся вырваться Ингу.

- Подождите. Правда, - тихо сказал доцент, выходя в коридор и расстегивая на Инге выворотку.

Инга покорно села на сундук, опустила голову, потом тут же подняла и злобно посмотрела на вышедшего в коридор следом за Сеничкиным Бороздыку: "А этому что надо? Как ворон... Ворон..." - чуть не сказала вслух. О смерти Вавы она старалась не думать, хотя сразу поверила, что та умерла. Просто в теле накопились усталость, растерянность и недовольство собой, и все это надо было немедленно на кого-то выплеснуть. И Игорь Александрович явился прямо-таки по заказу.

- Ворон... Гад... Все унюхивает, - шептала, нервно стуча закрытой мягкой туфлей по кованому сундуку. Бороздыка был ей так же омерзителен, как она себе самой.

"Надо встать и пойти в комнату. Надо позвонить по 06 - дать телеграмму в Кисловодск. Надо "скорую", нет, уже не "скорую", а что?.. Морг, кажется..." - меж тем крутилось в мозгу.