Демобилизация

...И вот сейчас, на просвистанной голым мартовским холодом Переяславке, Ингино "все разлетится" застало Бориса врасплох. Он держал женщину под руку, но был далеко от нее - в своей никудышной жизни.

Хорошо и беззаботно быть временным хахалем. Ночь прошла - и ладно. Вся твоя задача - только не расхлюпаться и не начать ныть о своей любви, чтобы тебя пожалели. В такой игре есть свои подвохи и сложности, но тут ты стоишь только за себя.

Но если женщина в тебя влюблена, если ты ей дорог, то надо быть последним идиотом, чтобы отпустить ее, чтобы не оставить у себя навсегда. И тут уж нечего хвастаться, что не можешь писать ничего обычного, того, что пишут все, что ты особенный и все такое... Пока ты один, ты можешь витать Бог знает где, жить на рублевку в день, топтать рваными сапогами землю и презирать всех, кто живет и мыслит иначе.

Но любимая женщина - это объективная реальность, объективная и до чёртиков конкретная. Женщина не может ждать и не хочет ждать, и не обязана из-за каких-то твоих особенных счетов с современностью ходить в бумажных чулках, питаться хлебом с маргарином и вообще жить собачьей жизнью городской сумасшедшей. У нее короткий век. Она не думает о Боге и бессмертии. Ее бессмертие в ежедневном, и будь добр подай ей ежедневное, похожее на нечто человеческое.

- Надеюсь, не будешь ждать? - улыбнулась Инга. Они подошли к ее подъезду. - Прощай. До завтра. Только рано утром не звони. Отосплюсь, снова улыбнулась и наскоро поцеловала его в губы.

"Чудно..." - подумала, взбегая по лестнице. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с какой-то другой, незнакомой женщиной. Тело, несмотря на усталость, недосып и теперь еще недомогание (а может, как раз из-за всех этих причин), было легким, словно не своим, и как будто само взлетело на третий этаж.

"Нет, с этого чумичелы еще станется: до утра простоит", - подумала и тут же, спустившись на полмарша, посмотрела в окошко лестничной клетки. Лейтенанта под фонарем не было.

22

"Скорая помощь" не торопилась, а старуха кричала, как новорожденная, которой не дают груди.

"И где эта запропала?! - злилась Полина. - Что мне, больше других надо? Вот уйду сейчас и все. Эти гуляют по кавказским горам, дочка тоже кому-то отпуливает, а мне отдувайся с каргой".

- Да не кричи ты, не кричи! - цыкнула из коридора на Варвару Терентьевну, зная, что та все равно не слышит и не чувствует сейчас ничего, кроме боли.

- Сейчас Ингушкиному козлу позвоню, - сказала Полина и схватила толстую телефонную книгу. - Как его там? Злющая, помню, фамилия такая... Ах, да - Крапивников!

Она нашла его в справочнике и набрала номер.

- Слушаю, - сказал Георгий Ильич. - Как же, как же! Отлично помню! Полина! Ну, не волнуйтесь, Инга где-нибудь задержалась. Сейчас обзвоню товарищей и они ее отыщут. Детское время - без четверти двенадцать. Не волнуйтесь, сейчас ее вам доставим.

Он повесил трубку, радуясь, что этой дуре-Полине не удалось его втянуть в авантюру. Конечно, старуха помрет. Ее страшный крик был слышен даже в трубке, хотя она лежала в другой комнате. Неплохая старуха. Очень колоритная. Жаль, что помрет. Но что поделаешь? Завтра утром отходит поезд, и если сейчас помчаться к Рысаковым, то можно расчувствоваться и еще чего доброго сдать билет. Один день пропустить - это черт с ним. Но в Москве похоронить человека не так-то просто. Куча справок и формальностей. И нет уж... Лучше как-нибудь в другой раз, - нехорошо пошутил сам с собой Георгий Ильич и набрал номер Бороздыки.

- Слушай, Ига! Тут такая неприятность. Понимаешь, Ингина тетка доходит. Перейди через дорогу и погляди. А то там одни женщины. (Он нарочно не сказал, что Инги нет дома, чтобы не отпугнуть Игоря Александровича.) Естественно, боятся. Смерть. Сходи, пожалуйста. Только боюсь, живой уже не застанешь. Я слышал сейчас старухин крик. Так больше четверти часа не проорешь.

- Ну, молодец! А то, понимаешь, если я туда нагряну, то уже не уеду. Похороны и все подобное. А у меня завтра поезд. Не сердись. Отслужу. До свидания. Лобзаю.

"Подкинуть ему, что ли, еще товарища прокурора?" - подумал Крапивников, обрадованный готовностью Бороздыки, и тут же позвонил Сеничкину. Того уламывать не пришлось. И, выдернув вилку телефона и приняв вследствие волнения и недовольства собой два порошка снотворного, Георгий Ильич поставил будильник на половину десятого и уснул тяжелым сном не выполнившего свой долг человека.

Все три дня Алексей Васильевич упорно дозванивался Инге.

- Нет. Нету. Не знаю, - буркала старуха.

"Да нет, она не у Борьки. Это чепуха, - прикидывал доцент. - Просто не хочет подходить к телефону. Должно быть, Ига наплел ей, что Марьянка уходила, а я помчался за ней к этой дуре-переводчице, а потом повез на уикэнд мириться. Дернуло меня откровенничать с этим трепачом! Нет, она злится и не хочет подходить к телефону".

Алексей Васильевич не только не был ревнив, но просто не мог поверить, что женщина, которая в данный момент зла на него, может быть добра к кому-то другому, тем более к никудышному Борьке.

"Все из-за Бороздыки", - сердился на себя и поэтому с такой легкостью откликнулся на звонок Крапивникова.

"У Жорки прекрасная спихотехника", - усмехнулся, сбегая около полуночи по своей лестнице и застегивая на ходу спортивное пальто. Марьяна еще не вернулась из загорода, родители спали, сестрица Надька, травмированная недавним абортом, стараясь пореже показываться взрослым на глаза, безвылазно сидела в своей светелке, и доцент ушел незамеченным.

На Кудринской было много ветра, но на стоянке сиротливо жались три сереньких "Победы". Доцент влез в переднюю и на Спасской нагнал Бороздыку, который, выворачивая ноги, уныло плелся в Докучаев.

- Стоп, шеф, - сунул доцент шоферу червонец и выскочил впереди оторопевшего Игоря Александровича.

- Ну, что там?

- Не знаю. Жорка турусы распустил. Помирает Варвара Терентьевна. А может быть, просто приступ. Говорит, кричит очень.

- Н-да, - неопределенно хмыкнул Сеничкин, почувствовав прилив столь несвойственной ему неуверенности.

Они вошли в подъезд, где Алексей Васильевич никогда не был, и поднялись по старой неказистой лестнице со сбитыми ступеньками и трясучими перилами на последний, третий, этаж. Бороздыка привычно, словно тут жил, повернул старый механический звонок.

- Наконец! - раздалось за дверью. - А, это вы? - открыла им толстая невысокая женщина с густыми бровями и обрюзглым, когда-то, по-видимому, кукольным, а сейчас грубым лицом. Она была в черном шелковом, вовсе не скрывавшем ее бока и груди платье и показалась доценту вульгарной. Раздеваясь, он заметил, как она несколько раз стрельнула глазами, вспомнил, что видел ее в переулке, когда стоял там с Ингой.

- Ну как? - с торжественностью в голосе спросил Бороздыка, кивая на дверь маленькой комнаты.

- Никак. Только-только затихла. "Скорая" укол сделала и велела ждать до утра, а там звать районного. А если чего - звонить в милицию... Пусть засвидетельствуют .

- Ну конечно, - кивнул Бороздыка. - Что им человек?!

- Да, им люди - тьфу. Хорошо хоть вы пришли, - открыла Полина двери большой комнаты, впуская доцента и Игоря Александровича. - А то я тут одна - ни отойти, ничего... Да и страшно. Кричала, как резаная.

- А Инга?! - в один голос выдохнули оба гостя.

- Шлендрает. Три ночи не ночевала. Тут тетка концы отдает, а у нее хвост трубой. Погодите, погляжу, жива ли...

- Положеньице, однако, - заметил Бороздыка, не желая слишком издеваться над доцентом, но все-таки кое-что себе позволяя.

- Но она ведь не знает, - огрызнулся Алексей Васильевич, тоже всаживая в голос всю досаду этого глупого шокинга, мышеловки, куда он попал по простоте душевной и откуда до прихода районного врача вряд ли будет удобно выбраться.

- Ингу зовет. А где ее возьмешь? - сказала, возвращаясь, бровастая соседка. - Может, пойдете. Она в себе...

- Пойдемте, - с важностью поднялся тщедушный Игорь Александрович. Это, сэр, смерть. Вам тоже взглянуть не помешает.