Демобилизация

- Мотор тоже не весь, - покраснел Курчев. - Ну чего пристал? Я в кабине сидел. Ишков обо всем договаривался.

- Понятно. Прикрывалом был. И помрешь прикрывалом. Чего тебе не скажешь - все сквозняк выдует. Историк, дерьма-силоса... Измы, клизмы в голове, а в жизни соображаешь, как в арбузных обрезках...

- Ладно. - Курчев уже смирился с присутствием дневального и даже не злился на Гришку. Ему просто было жаль Ращупкина. Ращупкин нравился лейтенанту, был с ним в не по-армейски коротких отношениях, обещал помочь демобилизоваться, и прошлогодняя поездка по гаражам, вернее по окрестным поселкам, где жили люди из гаражей, свидетельствовала об особенности их отношений. Другому бы Ращупкин не поверил, а Курчеву мог, потому что Курчев был человек интеллигентный, умел держать язык за зубами и, главное, понимал подполковника, который тоже рвался выбраться из этого полка (пусть в Академию Генштаба!).

- А чего "ладно"? ведь ездил, - не унимался Гришка. - Прикрывал покупку ворованного. К "ЗИСу" запчасти частникам не отпускают. Не "Москвичишко". Так? Да?

- Слушай, сыпь-ка отсюда, - пробурчал Курчев и голос у него был как у влюбленного, узнавшего, что девушка, которую он почитал как недотрогу и небесного ангела, отдается направо и налево.

"Дался, в конце концов, мне этот Журавль? - подумал лейтенант. - Что он, брат родной или друг любимый? Но ты тоже хорош! Ездил, курил в кабине не спрашивал. Или с той же картошкой и кабанами... Это ж надо уши развесить: добавка к рациону! Да за такую добавку распатронят Ращупкина как клеветника и врага Вооруженных Сил. Тоже мне - скажут - добавлятель! Что же, товарищ подполковник, норма в Советской Армии не жирна?! Да его за одну идею (а он перед строем в открытую!) на Колыму загонят. Или из армии вон. А что он без армия? Не инженер - нуль без колышка. Вот дурень. И как такое сказать не побоялся? Или тут полк закрытый, что хочешь трави - не донесут. А особист? Что ж, особист один на три полка. Может, они и особисту полкабана отрубили. Или он вегетарианец?" - Иди, Гришка, - сказал вслух. Сейчас начальство попрет.

- Батя в Москву уехал, - подал с топчана голос дневальный.

- Батя, батя. Заладил. Какой он тебе батя? Батей раньше попов звали, а как попы в атаманы пошли - батьками стали. Махно, например.

- Махно учитель был, - уточнил Новосельнов.

5

"Ну, чего злишься, - попробовал успокоить себя лейтенант. - Тоже мне, исследователь душ. Верно Гришка сказал: дерьма-сапога историк... Хрена ты в людях смыслишь!" - и он в сердцах захлопнул тетрадь.

- Где этот драный почтарь? Крутни еще раз, - кивнул дневальному.

- Да есть связь, - терпеливо зевнул Черенков.

- Связь есть, а Гордеева нету. Он, собака, может, в город и не ехал. Сейчас, может, у Соньки, ежовый корень... - с удовольствием выругался дневальный.

- Врешь...

- Пошлите кого-нибудь, пусть шуганет. Или хоть сам слетаю. Погляжу, как с перепугу в штаны не влезет.

- Чего разлегся, за печкой следи, - сказал Курчев. - Пусть побалуется, если охота. Только, чёрт собачий, сегодня среда. Если вечером не отвезу, то четверг пропал, в пятницу брат на кафедре не бывает, суббота вообще не день, а на той неделе у него, вроде, командировка в Питер. Смотришь - и моя аспирантура одним местом улыбнется.

- Ничего, примут. Ты по уму в самый раз, - зевнул Гришка.

- Вы бы своей машины не относили, товарищ лейтенант, точно бы до обеда управились. Вы это ловко, все равно, как женщина в конторе, где справки заверяют. Раз-раз постучит и готово, и два рубля с листка. Как родитель помер, мы с маманей в Челябе копию со смерти снимали. Так она, как вы всё равно, - раз-раз - и вся любовь. Два рубля с листка...

- Ходят тут всякие. Наработаешь с ними, - пробурчал лейтенант. Особняк уже интересо-вался, что у Курчева за машинка. Марки какой и для чего вообще... - лейтенант поглядел в глаза истопнику: не ты ли, мол, проговорился? Но истопник глядел не моргая. То ли глуп был, то ли чересчур хитер, но на морде смущения не отражалось.

- Думают, все дело отстукать, - снова проворчал Курчев, поворачиваясь к Гришке. - У ихнего брата грамотный, кто очки носит, а кто с пишмашинкой тот полный академик. Всё для показухи, а смысла не надо...

- А может и не надо, - хмыкнул Гришка. - Ваша наука - пиши и все. Пена без пива. Передери откуда-нибудь конец и вези кузену. Примут, не волнуйся. Там у вас все друг у друга воруют. Важно, чтоб лишь не слово в слово. А на бумаге язык у тебя подвешен.

Новосельнов давно знал, что двоюродный брат лейтенанта, молодой, полтора года назад защитившийся и уже успевший получить доцента философ Алексей Сеничкин проталкивает родича в аспирантуру на соседнюю историческую кафедру. Правда, дело упиралось в образо-вание лейтенанта: оно было жиденькое - даже не университет, а педагогический истфак, оконченный, к тому же, четыре года назад и с кучей троек.

- Надо было тебе в училище в партию подать. Точно бы теперь прошел. За руку водить вас, желторотых, - неожиданно повернул разговор Гришка.

- Вы комсомолец, товарищ лейтенант? - спросил дневальный.

- Два месяца осталось. В апреле - всё. Отыгрался.

- Ну и дурак, - сказал Гришка. - Подавай сейчас.

- Поздно. Тогда уж точно не отпустят.

- Теперь, товарищ лейтенант, до двадцати восьми держат. Замполит говорил, - снова подал голос дневальный.

- Знаю, - кивнул Курчев. Разговор был ему неприятен. Он и наедине с собой не любил касаться этой темы. Мысли о необходимом вступлении в партию отравляли всю сладость будущей аспирантуры. Он хитрил, отдаляя решение, надеясь, а вдруг и без этого примут, скажем, сочтут реферат уникальным, просто умопомрачительным. В конце концов, можно и на два года продлиться, а там видно будет. Но всё это были мысли нерадостные и трусливые. Впрочем, сейчас, после дискуссии о Ращупкине, которая вывела Курчева полным кретином, думать об аспирантуре не хотелось.

"Тоже мне умник, - ругал себя Борис. - Вечно влюбляешься в кого-то... Добро бы в бабу, в Вальку, например... А то в начальство. А чего тебе в нем? Службист и подлиза..." - и Курчев вспомнил, как месяца четыре назад на осенней инспекторской Ращупкин рапортовал корпусному командиру. Огромный, неправдоподобно длинный, гаркнул "Сми-ар-на!", как репродуктор, на весь поселок и, по-журавлиному выбрасывая ноги, двинулся к середине плаца, где стоял укутанный в темно-лиловую шинель кругловатый низенький корпусной, на погонах которого было всего на звездочку больше.

"Та-ва-рищ па-ал-ко-ов-ник!" - морщась, вспоминал Борис, и каждый слог рапорта больно ударял сейчас по затылку.

"Сознательная дисциплина!" - передразнивал молодого подполковника. "Каждый солдат обязан беречь дисциплину и отвечать за нее головой и честью. Каждый! Я понятно говорю?"

"Сознательность... честь... одно сотрясение воздуха", - думал Курчев. "Однако нервишки у тебя, Борис", - успел еще он сказать себе и тут же дневальный закричал:

- "Победа", товарищ лейтенант. Чужая. Второй поворот проехала. И Гордеев, сучонок, из оврага вылезает. Значит врал я. Был в городе. Газеты тащит.

- Иди ворота открывать. Какого еще лешего несет. Дуй отсюда, Гришка.

- Я пересяду, - сонно покряхтел Новосельнов и перебрался на топчан дневального.

Бежевая, незнакомая Курчеву "Победа" терпеливо, не сигналя, ждала, пока толстый Черенков справится с воротами, а потом медленно проплыла мимо наклонившегося к ее стеклу и прижавшего к ушанке руку лейтенанта. Рядом с шофером никого не было, а на заднем сидении Курчев увидел полкового особиста и худого незнакомого полковника.

- Товарищ... - не слишком ретиво выдавил Курчев, собираясь представиться, но полковник махнул ему рукой, дескать, не рви глотку, мы по делу.

- Кто такой? - спросил Борис истопника.

- Из корпуса. Главный "смерть шпионам".

- Почем знаешь?

- Да что он, первый раз ездит?

- Ладно, иди. У них свои глупости. Бензин зря переводят, - сплюнул Курчев, выдавая извечную неприязнь армейского офицера к чинам особого ведомства.