Страница 5 из 24
Был даже и курьезный случай. Через нашу летнюю резиденцию в Зарганде проходил арык с улицы. При его входе, в стене была поставлена решетка, чтобы задерживался уличный мусор. Этот мусор уборщики муниципалитета часто не убирали, образовывался затор, заливало улицы. Вместо того чтобы очистить решетку, эти уборщики часто выламывали ее, грязь и мусор разносились по всей нашей территории. Многочисленные жалобы и обращения в муниципалитет, в том числе и к тогдашнему мэру Тегерана Никпею, не помогали.
Однажды после очередного вылома решетки и полного засорения территории в Зарганде я был у шаха. Что-то нездоровилось. Шах, видимо, заметил, спросил, как настроение. Ответил, что плохое, вспомнил про Зарганде, рассказал, но ничего у него не просил. Шах посмеялся, сказал в шутку: «А вы Никпея пригласите на завтрак в Зарганде среди мусора». Я ответил, что, наверно, придется так и поступить.
Никпея я уже пригласил ранее на обед в посольство. Когда он через пару дней прибыл вечером, то радостно сказал: «Все в порядке, господин посол, вся речка Зарганде будет отныне забетонирована!» Я спросил, зачем и почему мне это нужно знать. Никпей удивился и рассказал, что два дня тому назад ему поздно вечером позвонил шах и приказал немедленно привести в порядок реку или поток возле резиденции советского посла в Зарганде. Вот он, Никпей, уже и начал бетонировать всю речку. Мы ахнули: это зачем еще? И объяснили Никпею, что вопрос всего-навсего в очистке решетки, как мы ему раньше и говорили. Но он сказал: «Хорошо, решетку будем чистить, но и речку забетонируем, раз шаху об этом уже доложено».
Иногда шах просил дать ему перечень наиболее важных вопросов, затронутых в беседе, которые необходимо было решить. Большинство вопросов, как правило, решалось в положительном плане, иногда к скрытому неудовольствию правительства, которое считало себя задетым. Но другого выхода не было – дремучая иранская бюрократия, укоренившаяся с незапамятных времен, сильно тормозила развитие страны, наносила ущерб конкретным делам в наших двусторонних отношениях.
С иранскими видными промышленными и экономическими деятелями я постарался познакомиться поскорее. Из них самое большое впечатление произвел энергичный Рахим Ирвани. С первых встреч они единодушно подчеркивали необходимость прямых контактов с шахом по крупным вопросам. «Здесь все решает шах, – говорили они, – все правительственные чиновники лишь плохие исполнители его воли».
Безынициативность и робость государственного аппарата, чем часто раздражался шах, были, однако, порождены самим шахом, самой системой, при которой решение всех крупных вопросов принадлежало ему лично. Создавался своего рода заколдованный круг.
Однажды после принятия шахом решения о сотрудничестве с нашей страной в строительстве крупнейшего в Азии механического завода в Эсфараянхе, которое противоречило настроениям правительства, премьер-министр Ховейда пожаловался шаху, неосторожно сказав, что советский посол, дескать, в беседе с шахом «пошел против решения иранского правительства». Шах ответил ему, что это он – шах – изменил решение своего правительства, а посол, как он сказал, был в беседе с ним просто «весьма убедителен».
Конечно, никакие крупные соглашения не могли быть заключены без согласия шаха. Даже такой вопрос, как создание ирано-советской смешанной торговой палаты, за которую выступали иранские деловые люди (ее первым президентом стал Рахим Ирвани), стремившиеся к развитию торгово-экономических связей с Советским Союзом, мог быть окончательно решен только после одобрения шахом, поскольку этому противилась та влиятельная часть иранских промышленников, которая была тесно связана с западными странами.
Шах обращался часто с просьбой информировать его о положении дел в торгово-экономических отношениях, советовал побольше ездить по стране, бывать на объектах экономического сотрудничества да и вообще изъявлял готовность выслушивать критические замечания по поводу иранской экономики, строительства, транспорта. Иногда «в минуты откровения» он говорил об искаженной информации, которую он получает, о бюрократизме государственного аппарата. «Скажите, пожалуйста, – спросил он однажды, – есть ли в Советском Союзе бюрократизм и волокита, и если есть, то как вы с ними боретесь».
Я со вздохом ответил, что, к сожалению, такие печальные факты имеются. Эффективной мерой борьбы могло бы быть привлечение народа, общественности к контролю за деятельностью аппарата учреждений, против явлений бюрократизма и волокиты. Почему бы вам не попытаться привлечь народ к делу контроля, например, за соблюдением лавочниками установленных правительством розничных цен на товары первой необходимости?
Шах, помолчав, заметил, что для Ирана этот способ не годится, он лучше будет усиливать «шахскую инспекцию», наделять ее еще большими полномочиями. Действительно, время от времени «шахская инспекция» привлекала к суду, наказывала нескольких наиболее зарвавшихся в жажде наживы торговцев или промышленников, чиновников, бравших наиболее крупные взятки, – таких, которых уже нельзя было не привлечь к ответственности. Однако такие меры, разумеется, были недостаточными – вся система экономики страны была заражена коррупцией. Шах не мог и не хотел рушить саму систему.
В некоторых международных проблемах была и близость точек зрения, например, о сохранении достигнутой такими большими усилиями разрядки международной напряженности, международных мер по остановке гонки вооружения, созданию в мире «справедливого экономического порядка». Конечно, на поддержку таких мер на международной арене шаха подталкивали различные соображения. Он, видимо, представлял себе опасность, которую таило для Ирана гипотетическое столкновение Соединенных Штатов с Советским Союзом. Он понимал губительные последствия для Ирана оказаться, как он говорил в беседах, «между молотом и наковальней», чем грозило вовлечение Соединенными Штатами Ирана в свои военные планы. Говорил об этом нам, но… фактически содействовал военному проникновению США в Иран к южным подступам Советского Союза, да и в своих интервью западным, особенно американским, журналистам открыто называл себя наиболее верным союзником США. Такова уж была своеобразная «логика» иранского монарха.
Однако он чувствовал, что к позиции Советского Союза надо иногда прислушиваться. Появлению, например, нейтронной бомбы в США шах первоначально не придал особого значения. В беседах говорил, что все равно никого запрет нейтронной бомбы не спасет, коль скоро в арсенале имеется мощное термоядерное оружие. Наши доводы о необходимости идти по пути сокращения видов наиболее смертельного оружия, а не их расширения все же возымели свое воздействие. Большую роль в этом сыграла и широкая международная кампания против нейтронного оружия. Шах изменил свою точку зрения.
Шах придавал значение усилиям Советского Союза к созданию зоны безопасности в районе Индийского океана, т. е. в районе, непосредственно примыкающем к Ирану, однако поддержка им этой ценной инициативы была половинчатой. Он не хотел, в силу своих союзнических обязательств перед США, признавать наличие угрозы, создаваемой в этом районе американскими вооруженными силами.
Поддерживая в целом советские инициативы по разоружению, шах тем не менее в частных беседах пытался и оправдывать нежелание стран НАТО идти на серьезные переговоры по этой важнейшей проблеме. «Они же вас боятся, – откровенно говорил он. – Что же НАТО может противопоставить вам – длинноволосых голландских солдат-наркоманов?»
Шах весьма заботился о том, чтобы слыть в международных делах поборником правого дела, несомненно, учитывая широкую международную популярность движения в мире против войны, за справедливый экономический порядок. На так называемых совещаниях «Север – Юг» Иран выступал в поддержку развивающихся стран. Он даже говорил в беседах, что рискует получить кличку «коммуниста». Такая позиция шаха, конечно, была рассчитана и на смягчение критики жестокого внутреннего режима, установленного им в стране. С нескрываемым раздражением он говорил о критике Ирана со стороны США и других империалистических государств относительно нарушения «прав человека» в Иране. Уходил он от этой критики довольно своеобразно. Он сам переходил в наступление: «Какое имеют право критиковать меня те страны, – говорил он, – которые сами подавляют свободы человека не только внутри своих стран, но подчиняют себе и эксплуатируют целые страны!»