Златоград

— Одолжу, когда подрастешь, — счастливо улыбаясь, ответил Степан, пряча деньги во внутренний карман пиджака и застегивая карман на пуговицу.

— Вы задолбали меня со своим ростом, — притворно обиделся мальчик. — Сказал же — уже начал расти.

Официантка Нина принесла заказанный коньяк и затребованный счет. Степан с удовольствием тяпнул рюмочку коньяку и благодушно воззрился на официантку.

— Как платить будите, — спросила Нина, держа руки в кармашках белого полупрозрачного передничка, — наличными или трудоднями?

— Наличными, — ответил богатый поэт и удивился про себя тому, к каким архаичным видам оплаты прибегают порой губернаторы некоторых областей, из-за нехватки наличности.

— Он расплатился по счету, и сверху добавил Нине на чай, кофе и хлеб с маслом.

Шествуя по залу со своей компанией к выходу, Степан подумал о меценате, о том, что его, видимо, следует поблагодарить за щедрость, но так, чтобы не унизиться до лести. «Хрен вы увидите мой прогнутый позвоночник», — сказал про себя Степан, вежливо кивнул меценату и улыбнулся перекошенной улыбкой. Меценат ответил тем же. Поэт не посмел второй раз взглянуть на женщину своего благодетеля. Не потому, что боялся вызвать неудовольствие последнего, а потому, что дал себе такой зарок. И вообще, подумал он, у нее слишком чувственный рот, еще неизвестно, какие места на теле спонсора целует этот алый бутон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Они вышли из кафе в знойный полдень улицы и влились в толпу спешащих по делам и праздных пешеходов. Лира уверенно держала Степана под руку, и он был этим доволен. Амур с безразличным видом шел впереди, засунув руки в карманы своих коротеньких штанишек. Фотограф, запечатли момент: благопристойное семейство на прогулке!

«Вот странно, — подумал Степан, глядя на Амура, — почему я решил, что ему четыре-пять лет, судя по росту, все семь… А уж по уму, так просто вундеркинд.

Чем дольше этот ребенок находился рядом со Степаном, тем меньше у него оставалось желания с ним расстаться. Не говоря уже о Лире. Он к ним ПРИВЯЗЫВАЛСЯ. Это чувство, чувство привязанности, как и всякое подлинное чувство, было двойственным — вызывало радость и вместе с тем беспокойство. Но если Лира могла в принципе стать близким человеком, то про пацана такого не скажешь. Он, безусловно, чужой. Чужим был, есть и таковым останется… Впрочем, подумал Степан, «еще не вечер, еще не вечер…»

Мальчик, словно бы почувствовал, что решается его судьба, повернулся к ним лицом и, шагая задом наперед, критически оглядел идущую перед ним парочку.

— Эй вы, влюбленные, — сказал он в обычной своей манере напускной грубоватости. — Я в кино хочу. Как вы насчет такого мероприятия?

— Я - за! — охотно поддержала предложение Лира.

— Ну что ж, гулять так гулять, — согласился Одинокий, ему сегодня хотелось быть добродушным и во всем со всеми согласным.

Тут ему снова стало жарко, и он решил теперь уже окончательно избавиться от удушающих объятий галстука. Кажется, уже достаточно было принесено жертв на алтарь светских условностей, можно слегка и расслабиться. Степан хотел было запихнуть снятый галстук куда-нибудь подальше в карман, но Амур предложил меняться.

— Давай, — сказал он, — ты мне галстук, а я тебе… — Он стал вытаскивать из своих карманов разные мальчишеские вещи, как-то: маленькую проволочную рогатку, плавательную трубочку, небольшой перочинный ножичек, тяжелые блестящие шарики от подшипника, осколки разноцветного стекла и прочую дребедень. Короче, то, из чего, как поется в одной школьной песенке, созданы наши мальчишки. — Выбирай, что хочешь…

Степану, естественно, ничего не было нужно из всей этой томсойеровской дребедени, но правила есть правила: даром никто ничего не должен давать. Закон жизни, как учит Амур. Ну, о том, чтобы взять ножичек, единственную вещицу, представлявшую хоть какую-нибудь ценность, не могло быть и речи. Для мальчишки, это все равно, что у прохожего забрать кошелек.

Поэт, как натура романтическая, выбрал граненый кусочек красного стекла с отломанным концом. Очевидно, это была подвеска от люстры. Стеклышко напоминало застывший осколок огня. Бывший сталевар, а ныне поэт-металлист, любил огонь.

Обмен был произведен ко всеобщему удовольствию. Пацан, с материнской помощью Лиры, завязал на своей тоненькой шее взрослый галстук, который свесился ему аж до самых коленок, и стал похож на маленькую обезьянку, примеряющую человеческие вещи.

— Ну ты, брат, франтом будешь, когда… э-э-э… впрочем, ты УЖЕ настоящий щеголь, — сказал Степан, ускользая от обидной для малыша темы.

— Не желаете ли сфотографироваться на семейное фото? — предложил бородатый фотограф нашей веселой компании, когда упомянутая компания проходила через сквер.

— С великим удовольствием, — ответил Степан, обнимая Лиру. Амур стал впереди них, франтовато подбоченясь и максимально демонстрируя свой галстук.

— Ахтунг! — сказал фотограф, прицеливаясь в них объективом «Полароида». — Готово! Нох айн маль… Зер гут… унд нох айн маль! Генук.

Бородач раздал фотографии. Новоявленная семейка полюбовалась на свои улыбающиеся физиономии и отправилась дальше — прямиком к кинотеатру, стоявшему напротив сквера. Кинотеатр назывался «Дежа вю».

— Это что, кинотеатр повторного фильма? — шутливо спросил Степан свою подругу.

Ну в какой-то степени — да, — ответила та с неизменной своей улыбочкой.

Они как-то не обратили внимания на название фильма, потому что в совместном культпоходе в кино первичен сам процесс просмотра, а содержание фильма вторично. И зачастую вторично. Главное тут — переживание чувств, возникающих от соприкосновения с любимым человеком; от соприкосновения плеч, рук, а то и губ, это смотря по обстановке.

Они сели в мягкие кресла на удивление полного зала. Над дверями зажглись зеленые надписи: «Выход» и красные надписи: «Не курить!», «Пристегнуть ремни».

— Взлетаем, что ли?.. — ернически осведомился Степан, застегивая у живота стальную пряжку широкой и прочной синтетической ленты.

— Вроде того, — ответила Лира. — Кино широкоформатное, с различными спецэффектами, так что приготовься к неожиданностям.

Степан, сидящий в середине компании, взял свою девушку за руку. Свет в зале померк, и кино началось.

С первых же кадров они испытали восхитительное и слегка головокружительное чувство полета. Затем невидимая камера стала снижаться, и вскоре внизу стал отчетливо виден утонувший в зелени городишко. Он был похож на Серпо-молотов — родной город Степана, впрочем, многие провинциальные города похожи друг на друга.

Неизвестно отчего у Степана защемило сердце, в голову пришла совершенно трезвая мысль: где же он, собственно, находится?

Муж тем действие фильма разворачивалось.

Её звали Чукча. На самом деле имя у неё было Лена, но Степан Денисюк, когда еще не был с ней знаком, прозвал её Чукчей. Была зима, и она ходила в меховой замшевой курточке с капюшоном, отороченном мехом, и потому походила на чукчу. Ответная на улыбку и скорая на смех и, как позже выяснилось, не дура была выпить. Чукча работала экспедитором в транспортном цехе и иногда по делам бывала в литейке. Степан её давно приметил: девка бойкая, симпатичная. Чукча приветливо отвечала на его взгляды белозубой улыбкой.

Однажды он встретился с Чукчей в проходной заводоуправления. Она кого-то ждала. Хороший случай познакомиться. Познакомились. Лена, оказывается, ждала своего шофера, куда-то он смотался и вот приходится его ждать, а на улице холодно… Покурили вместе возле теплой батареи, поболтали. Шоферюга, гад, так и не появился. Лена сказала, что смена кончается, она пойдет домой. Степан вызвался её проводить.

Жила Чукча в Разгуляе. Недалеко от городской тюрьмы. Деревянный двухэтажный дом фасадом смотрел на сквер Декабристов. В сквере росли древние неохватные липы, до неба высокие. Когда-то их посадили жены декабристов, сопровождавшие своих мужей, причастных к известному восстанию. Декабристов этапировали в Сибирь, но прежде чем добраться до каторги, арестанты обжили немало тюрем по пути следования. Так какое-то время они находились в разгуляйской тюрьме, именуемой ещё Первым номером.