Златоград

— А пес его знает, — ответил Одинокий и, спросив разрешения у дамы, налил себе в бокал остатки шампанского.

— Давай еще, — потребовал мальчик. — И про юмор не забывай.

Поэт выцедил из мелкого бокала светлую шипучую жидкость, вытер рот бумажной салфеткой и продекламировал из очень раннего себя:

— Фи, Степан, — сказала Лира. — Такое… при маленьких…

— Пустяки, — махнул рукой Амур. — Пушкин еще не то отчебучивал… И потом, я же сказал, что не маленький уже… Меня, знаете ли, голой задницей не удивишь. Нам, ежам, все нипочем.

— Интересно, — удивился Степан, — какие же произведения Пушкина ты читал?

— Ну, эту, как её?.. Гаврилиаду, вот…

— Гаври…илиаду, — поправила пацана начитанная Лира, и смутилась. — Гавриилиада. С намеком на «Илиаду» Гомера.

— Ага, усек. Ну вот… Только сам я её не читал, а слушал. Один пацан на сходке выступал. А кто этот Пушкин? Он правда такой крутой?

— Круче не бывает, — ответил поэт. — Пушкин, брат ты мой, это Бог поэтов. Сходи в библиотеку, возьми томик его стихов и почитай. Потом поговорим.

Тут к Степану подошла некая экзальтированная особа средних лет, с лихорадочным блеском в глазах, наклонилась к его уху и свистящим шепотом спросила:

— Простите, как ваша фамилия?

— Дени… то есть, Одинокий моя фамилия, — ответил поэт, запинаясь и недоумевая. — Степан Николаевич… поэт-металлист.

Особа выпрямилась, принимая позу богомола, затем, устремив в зал свой горящий взор фанатика, громко захлопала в ладони. Когда на нее обратили внимание, она выкрикнула пронзительным голосом:

— Прошу внимания! Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях присутствует известный поэт-медалист — Николай Степанович Одиноков!

Раздались жидкие аплодисменты. Степан недовольно поморщился из-за того, что эта баба все переврала и вдобавок низвела его до собачьего уровня. Ведь это собаки бывают медалистами. А, черт с ней, мысленно махнул рукой поэт Одинокий.

— Разрешите вам его представить, — особа схватила «известного поэта» под мышку и вытащила на пятачок. — Вот он какой… — сказала она, глядя на гостя снизу вверх. — Красавец-мужчина… Давайте поаплодируем ему и попросим почитать свои стихи…

Особа вновь гулко захлопала в ладони и сказала приторным голосом, с этаким повизгиванием: «Просим, просим», — каким говорят дрессированной собачке: «Служи, служи».

Посетители недружно поддержали просьбу распорядительницы. У Степана от волнения опять пересохло горло, словно выпитое шампанское улетучилось из его организма вместе с пузырьками газа. Он сухо откашлялся, поправил галстук, поискал глазами и руками микрофон и, не найдя его, довольно громко сообщил присутствующим, что он, собственно, никогда раньше не выступал публично и посему заранее просит прощения у почтеннейших слушателей, ежели что не так… И задумался, что бы такое почитать, но ничего не мог вспомнить. В голове была совершеннейшая пустота, сравнимая с космическим вакуумом. «А вот это провал», — подумал Степан голосом Штирлица, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.

— У нас сегодня зеленая неделя экологического месячника, — прошептала ему в ухо распорядительница, — так уж вы, пожалуйста, что-нибудь на грин-тему…

В голове у Степана словно зажглась лампочка и осветила вполне видимый текст. Он с облегчением вздохнул и сказал: — Я прочту из зеленого цикла…

Он сделал шаг вперед и, уставясь остекленевшим взглядом на дальнюю деревянную стойку с растениями, за которой обычно сиживал Коля-дурачок, начал на удивление ровным голосом:

Дочитав до конца, он умолк и отступил назад в незримую тень, зал разразился дежурными аплодисментами. Степан вернулся на исходную позицию и поклонился публике, поймав себя на том, что делает это почему-то по-японски. Он мельком взглянул на своих. Лира улыбалась. Амур держал большой палец кверху, как патриций, дарующий жизнь любимому гладиатору. Губы мальчика двигались с преувеличенным старанием. По артикуляции поэт понял, что от него ждут юмора.

— Апокалипсические стишки! — почти развязно объявил поэт Одинокий и, глядя в потолок и взвинчивая себя и публику гипнотическим взмахом кулака, врезал стих, стремясь подражать агитационной манере Маяковского:

Степан купался в шуме аплодисментов, болтая руками возле пола. Его не освистали, его приняли, это было приятно. «Нам сладок яд рукоплесканий. Сам Пушкин не чурался их, — подумал поэт, привычно трансформируя мысли в стихи. — Сор поднял с пола без исканий. Вот так рождается наш стих».

Поэту подарили цветы от лица общественности, от того же лица выразили благодарность и с почетным эскортом проводили к столику. Степан сразу же отдал цветы Лире. Потом хозяйским жестом подозвал официантку Нину, заказал рюмку коньяку и попросил счет.

Тут снова возникла распорядительница и вручила поэту конверт, сказав, что это — гонорар за выступление. От нашего (она подчеркнула) мецената. Степан стал отказываться, говоря, что он выступал на общественных, так сказать, началах и вообще…

— Вот чудак, — сказал Амур. — Бери. Ты же заработал. Никогда не отказывайся, когда дают. Дают — бери, а бьют — давай сдачи. Закон жизни. Сечешь?

— А кто меценат-то? — спросил поэт, принимая конверт из горячих рук распорядительницы.

«Роман Львович Киллеровский», — прошептала та и скользнула вбок, и Степан столкнулся взглядом с меценатом, сидевшим со своей свитой в самом начале большого зала. Род электрического разряда прошил бедное тело поэта, встретившего холодный немигающий взор убийцы. Меценат был суров, спокоен и загадочен, как все спонсоры. Рядом с ним сидела (не считая шестерок) дьявольски красивая девушка с золотистыми, как пучки света, волосами. Её красота была подобна вызову или удару кнутом. Облик Лиры стал меркнуть, как меркнет сияние луны при восходе солнца. Чтобы не допустить этого, Степан дал зарок себе, больше не смотреть в ту сторону.

Прежде чем положить конверт в карман, поэт откинул его незапечатанный клапан и, раздвинув двумя пальцами бумажные стенки, мельком заглянул внутрь. Чего греха таить, сердце его радостно екнуло, когда в конверте обнаружились примерно десятка два бело-зеленых купюр солидного достоинства. Да, братцы, это была валюта! «Вот он, мой первый валютный гонорар, — тепло подумал Степан Одинокий, — и, надеюсь, не последний».

Не чинясь, он показал свой сумасшедший заработок Лире, и та от всей души (было видно, что искренне) стиснула ему руку и пожелала творческих успехов. В ответ растроганный поэт горячо поцеловал протянутую дружескую руку.

— Мои поздравления, маэстро, — несколько развязно сказал Амур, развалясь на стуле, намеренно принижая торжественность момента, поскольку, как все дети, не любил светских церемоний и стремился к неформальному общению. — Одолжи немного зелени, приятель, на рассаду. Отдам, когда постригу купоны.