Страница 9 из 33
Наиболее очевидным противовесом революции в трансформации общества являются реформы, проводимые существующим режимом. Стремление власти к реформам вполне естественно, поскольку именно она в первую очередь и в полном объеме ощущает на себе давление новых обстоятельств и усиление недовольства населения. История знает немало примеров успешных преобразований подобного рода: реформы Петра I, реформы в Пруссии 1807–1814 гг., реформы Кольбера во Франции времен Людовика XIV и т. п. Хотя в большинстве своем они не были направлены на подрыв основ существовавшего экономического и политического порядка, с их помощью удавалось мобилизовать новые возможности развития в рамках имеющихся ограничителей либо даже снять часть из них. В результате жизнеспособность системы хотя бы частично восстанавливалась, а необходимость более радикальных перемен на какое-то время откладывалась. Такие реформы, например, сыграли важную роль в истории России и Германии, повышая их способность к адаптации.
Однако и предреволюционные режимы нередко стремились проводить достаточно радикальные преобразования. Современные исторические исследования подрывают сложившиеся представления об их консерватизме и реакционности. Карл I, например, инициировал совершенствование методов ведения сельского хозяйства на королевских землях (осушение земель в Восточной Англии), а «корабельные деньги»[22], при всей ненависти к ним современников, были первой попыткой установления современной системы налогообложения. Французские власти в предреволюционный период стремились активно поддерживать развитие промышленности и сельского хозяйства, в том числе по английскому образцу. Хорошо известны попытки Людовика XVI провести реформу налогообложения и усовершенствовать систему государственного управления в целом. Реформы Тюрго, во многом так и не осуществленные на практике, включали в себя, наряду с преобразованием налоговой системы, свободную торговлю зерном, отмену монополий и цеховой системы в городах. Широко признаны и многовековые усилия царского режима в России модернизировать страну. Но все эти действия не только не увенчались успехом, но даже, по мнению некоторых исследователей, способствовали приближению революции[23].
Тот же необъяснимый на первый взгляд парадокс характерен и для так называемых революций «сверху», которые некоторые исследователи выделяют в особый класс революций (Trimberger, 1978). Для них характерна смена режима в рамках прежнего господствующего слоя, приводящая к изменению политической формы правления и приходу к власти наиболее радикальных представителей существующей элиты. В дальнейшем новая власть выходит за рамки политических преобразований и проводит политику реформ, направленных на более или менее радикальное устранение существующих экономических и социальных ограничителей развития общества. Революции «сверху» отличаются от реформ или переворотов тем, что глубокие преобразования, проводимые в их рамках, приводят к «разрушению доминирующей социальной группы» (Trimberger, 1978. Р. 2).
Но на самом деле практически любая революция начинается как революция политическая, и смена власти ограничивается рамками существующей элиты. Однако в некоторых случаях господствующей элите удается удержать власть, в других же события выходят из-под ее контроля, и революция превращается в движение «снизу». Так, лидеры революции Мэйдзи в Японии (1868) сумели сохранить власть и закрепить успех достигнутых преобразований. В ходе же Великой французской революции, например, достичь этого не удалось. Как отмечает А. Коббан, французская революция началась «сверху», а продолжалась под нажимом «снизу», в первую очередь со стороны беднейших слоев городского населения (Cobban, 1968. Р. 106).
Причины успеха революции «сверху» Элен Тримбергер, одна из основных исследователей этого феномена, видит в первую очередь в существовании сильного бюрократического аппарата, не связанного непосредственно с интересами господствующего класса и потому способного в кризисной ситуации пожертвовать его интересами, чтобы осуществить глубокие социальные преобразования[24]. Но не менее решительно, чем в революциях «сверху», действовали власти и на первых этапах Великой французской революции. Франсуа Фюре утверждает, что во Франции буржуазная революция была осуществлена без всякого компромисса со старым режимом уже в 1789–1791 гг. Действительно, наряду с преобразованием политического строя, а именно формированием представительной власти и переходом от абсолютной к конституционной монархии, была разрушена сословная система, осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом, сняты ограничения на свободное движение рабочей силы, устранены препятствия для торговли и предпринимательства. Контрреволюционно настроенная часть знати эмигрировала. Фактически был решен вопрос о преобразовании отношений собственности: выкуп крестьянами феодальных прав остался лишь на бумаге. Крестьяне-собственники в массовом порядке отказывались от выкупа прав, предусмотренных декретами 4-11 августа 1789 г., и более поздние решения об освобождении их от уплаты стали лишь юридическим оформлением свершившегося факта (Furet, 1981. Р. 125, 127).
Лидеры революции Мэйдзи реализовали очень схожую программу: уничтожили феодальные барьеры на пути развития торговли и производства в городе и деревне, ограничения на передвижение рабочей силы и свободный выбор рода занятий. Были сняты статусные перегородки и осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом. Крестьянам предоставили право частной собственности на землю. Большая радикальность преобразований в рамках революции Мэйдзи обычно аргументируется тем, что в ее ходе удалось разрушить экономическую и социальную базу традиционной аристократии, самураев. Однако нельзя забывать, что самураи были достаточно своеобразным господствующим классом. Они не имели собственной экономической базы, а жили на получаемые от государства рисовые стипендии. Отмена этих стипендий в чем-то схожа с резким ограничением расточительных и непроизводительных трат двора, которые были поставлены под контроль на первых этапах как английской, так и французской революций. Что касается социального слоя, который реально господствовал в деревне и контролировал крестьянство, то его позиции в условиях революции Мэйдзи существенно упрочились.
Классовая структура традиционного общества не была радикально разрушена. «Японская бюрократия согласилась разделить власть с докапиталистическим земельным классом» (Trimberger, 1978. Р. 10).
Напрашивается вывод: весьма схожие по характеру и степени радикальности действия властей в различных странах и разных условиях приводили к совершенно противоположным результатам, в одних случаях предотвращая обострение кризиса и позволяя избежать полномасштабной революции, в других же оказываясь бессильными остановить революционный процесс и едва ли не ускоряя его. Можно предположить, что разница определяется различием исходных условий, в которых власть инициировала процесс трансформации. Эти условия и станут предметом нашего дальнейшего рассмотрения.
1.4. Экономическое развитие и фрагментация общества
Исследователи революции давно заметили, что предреволюционное общество чрезвычайно фрагментировано и расколото на многие противостоящие друг другу слои и группы. Еще де Токвиль отмечал бесконечную раздробленность французского общества, в котором «однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни» (де Токвиль, 1997. С. 66). Он объяснял это жесткими сословными перегородками, разделившими общество на небольшие группы, чуждые и безразличные друг другу. Дж. Голдстоун также останавливается на этом феномене, связывая его с ростом населения и усилением в связи с этим конкуренции за землю, рабочие места, государственные должности (Goldstone, 1991). Некоторые исследователи выводят предреволюционную фрагментацию общества непосредственно из разрушения единой системы ценностей, норм, правил, мифов, верований, символов, нравственных установок и т. п., полагая, что «согласие в вопросе о социальных ценностях и нормах – главное для консолидации общества» (R. Heberle, цит. по: Gurr, 1970. Р. 136), тогда как «любое общество, где существуют противоположные мифы, в определенной степени подвержено дезинтеграции и расколу» (Pettee, 1938. Р. 42^5).
22
Корабельные деньги, или корабельная подать, – налог, уплачиваемый жителями прибрежных территорий, поступления от которого шли на борьбу с пиратами еще в англо-саксонский и нормандский периоды. Был восстановлен Карлом I в 1635–1637 гг. и постепенно распространен на все графства Англии. Представлял собой форму прямого и всеобщего обложения – его должны были платить не только земельные собственники, но и горожане.
23
«Нет ничего более ошибочного, – отмечал К. Бринтон, – чем представлять себе старый режим угасающей тиранией, которая, катясь к своему финалу, доводит до предела деспотическое безразличие к протесту доведенных до крайности подданных. Карл I пытался «модернизировать» свое правительство… Были попытки реформ во Франции и России… Да, эти реформы были неполноценными, их сводил на нет саботаж привилегированных слоев. Но они остаются… существенной частью процесса, который завершился революцией в этих странах» (Brinton, 1965. Р. 51–52).
24
Э. Тримбергер утверждает, что «революция сверху была возможна в токугавской Японии и в оттоманской Турции, поскольку государственные и военные чиновники не были всего лишь послушным орудием в руках экономически господствующего класса… Относительно автономная бюрократия должна быть свободна от связей и контроля со стороны как внутренних, так и внешних классовых интересов» (Trimberger, 1978. Р. 4). Теда Скочпол придерживается той же точки зрения: «.. именно потому, что реформаторы были истинными бюрократами, без земельной собственности и тесных связей с землевладельцами, они и были готовы делать радикальные шаги для достижения экономических и социальных преобразований» (Skocpol, 1994а. Р. 42).