Страница 30 из 33
Появление нового источника денег, позволявшего финансировать экономику без оглядки на ограниченные возможности существующей институциональной системы, привело к прекращению любых серьезных попыток реформ в экономической и, тем более, политической сфере. Между тем ситуация продолжала ухудшаться. Увеличение объема финансовых ресурсов не привело к оживлению экономики, темпы ее роста оставались низкими. Несмотря на масштабный импорт товаров народного потребления, дефицит на потребительском рынке не только сохранялся, но и продолжал усиливаться. Дезинтеграционные тенденции в рамках формально централизованной экономики быстро набирали силу. В таких условиях существенное снижение внешних поступлений неизбежно должно было вскрыть всю глубину кризиса существующей системы.
Во-вторых, гораздо более высокая, чем прежде, вовлеченность страны во внешнеэкономическую деятельность не позволяла поддерживать прежний уровень закрытости общества, его изолированности от внешнего мира. Развивались более интенсивные контакты с зарубежными странами, все больше людей выезжали за границу, все больше информации из-за рубежа проникало в страну. А это подрывало важнейший источник социальной стабильности советского режима. Сравнение уровня жизни, технологических достижений, отношений между людьми в СССР и на Западе вызывало неудовлетворенность, ощущение неадекватности господствующих в стране отношений и жизненных стандартов тому уровню, который достигнут другим общественным строем. Эти чувства охватывали сначала наиболее продвинутую часть правящей элиты, значительные слои интеллигенции, а затем и более широкие круги населения. Постепенно подрывалась вера в правильность избранного страной пути, в господствующую идеологию.
В-третьих, приток в страну нефтедолларов и расширение контактов с Западом ускорили структуризацию правящей элиты, усилили противоречия интересов в ее рамках. Собственно, эти процессы зародились раньше, где-то на рубеже 50-60-х годов[83]. Хрущевские реформы подстегнули выделение и повышение роли региональной бюрократии как самостоятельной силы в рамках элиты. А экономические преобразования середины 60-х усилили позиции руководителей предприятий.
Дифференциация элиты сопровождалась нарастанием процессов частного присвоения формально государственных ресурсов. Исследователи отмечают, что в 60-е годы чиновники все более получают возможность относиться к должности как к своей частной собственности. При этом, «относясь к должности как к частной собственности, советская элита опосредованно относится как к частной собственности и к той доли государственного имущества и благ, доступ к которым она получает благодаря служебному положению» (Пастухов, 1994. С. 27). Это не могло не повлиять на реальный характер складывающихся в обществе отношений собственности. «При внешнем господстве все той же тотально-государственной собственности внутри нее развиваются своеобразные «теневые» процессы, возникает особый «бюрократический рынок». Внутри защитной оболочки государственной собственности зарождается, развивается в скрытой, но действенной форме «квазичастная», «прачастная» собственность. Идет по нарастающей перерождение номенклатуры, незаметный процесс «предприватизации» собственности» (Гайдар, 19976. С. 93).
Существующие источники информации не позволяют более конкретно проанализировать, какое именно влияние на эти процессы оказал нефтяной бум. Однако очевидно, что в подобных условиях процессы дифференциации элиты должны были ускориться, обостряя противоречия внутри правящего слоя и создавая предпосылки фрагментации его интересов. Здесь сыграли роль несколько факторов. Усилилось накопление богатства в руках отдельных представителей номенклатуры, причем не обязательно в соответствии с существовавшей в то время формальной иерархией. У обогатившихся слоев элиты, а также у дельцов теневого рынка возрос интерес к легальному присвоению и использованию этих ресурсов. Масштабное перераспределение средств, заработанных в экспортно-ориентированных секторах экономики, в менее эффективные (импортозамещающие) отрасли резко обострило противоречие между разными отраслями и регионами страны, укрепило у влиятельной части правящей элиты недовольство перераспределительной деятельностью государства. Именно в этот период начинаются активные пререкания между ними по вопросу о том, кто за чей счет живет. Нарастающее отставание от западных стран, особенно очевидное в условиях активизации внешних контактов, формировало протест у достаточно широких слоев элиты, включая интеллигенцию, часть государственных чиновников, представителей военно-промышленного комплекса.
Обостряющиеся противоречия накладывались на характерное для 1970-х годов резкое замедление вертикальной мобильности, обновления кадров в рамках номенклатуры. До 1953 г. темпы вертикальной мобильности достигали 8 лет, в 1954–1961 гг. – 9, в 1962-1968-м – 11, в 1969-1973-м – 14, в 1974-1984-м – 18 лет (Головачев, Косова, 1996. С. 50). К середине 70-х годов приток кадров со стороны также был резко ограничен. В брежневский период лица, не входившие ранее в номенклатуру, составляли лишь 6 % партийной элиты, а в высшем руководстве, правительстве, региональной элите притока извне не было вообще. Существенно обновлялась только парламентская элита – более 50 % (Крыштановская, 1995. С. 64), однако ее роль в советский период была весьма незначительной. В целом «вертикальная мобильность окончательно приобрела характер медленного продвижения по строго выверенным ступенькам карьерной лестницы, каждое перемещение по которой сопровождалось жестким социальным контролем» (Головачев, Косова, 1996. С. 51).
Под воздействием перечисленных факторов среди элиты в годы нефтяного бума усиливались центробежные тенденции, основанные на расхождении интересов ее слоев, что подталкивало к началу преобразований «сверху». При исследовании предпосылок перестройки обычно приводят весьма схожую классификацию этих противоречий. Так, В.А. Красильщиков (Красильщиков, 1996. С. 78) перечисляет следующие социальные слои, заинтересованные в переменах[84]:
1) отраслевая промышленная «техбюрократия», стремящаяся уйти из-под контроля партийных чиновников;
2) либеральные «интеллектуалы», журналисты, часть чиновников МИДа и Министерства внешней торговли, имеющие частые контакты с Западом;
3) деятели «серой» и «черной» экономики, нередко сросшиеся с региональными властями и оказывающие сильное влияние на положение дел на местах, но заинтересованные в более «самостоятельной жизни»;
4) государственные чиновники и военные, связанные с военно-промышленным комплексом технократы, которые прекрасно осознавали наметившееся отставание СССР в области военных технологий.
Судя по всему, противоречия накапливались и внутри партийной номенклатуры. По свидетельству А.Н. Яковлева, региональная партийная элита хотела, «с одной стороны, самостоятельности и власти, а с другой стороны – чтобы центр гарантировал эту власть» (интервью авторам). Существуют многочисленные свидетельства (в том числе и в интервью с М.С. Горбачевым и А.Н. Яковлевым), что в 80-е годы провинциальный партийный актив гораздо энергичнее поддерживал идеи реформ, чем центральный партийный аппарат, где в основном видели решение проблем в укреплении дисциплины и «завинчивании гаек».
Еще более сложным, чем выявление противоречий в рамках элиты, является анализ ситуации в обществе в целом. Чтобы понять, каким образом здесь могли складываться предпосылки фрагментации, надо отказаться от упрощенных представлений о населении СССР как однородной массе, которой противостоял господствующий класс в лице номенклатуры. На самом деле, все общество было достаточно жестко структурировано – если не по отношению к средствам производства, то по возможностям потребления. Причем место человека определялось здесь не только его должностью, но и территорией, где он жил, отраслью его деятельности, размерами и стратегической важностью предприятия, на котором он работал. Особые правила и механизмы снабжения, достаточно однозначно определявшие возможности человека удовлетворять свои потребности в зависимости от всех вышеперечисленных обстоятельств, предопределяли принципы социальной стратификации советского общества. Еще в конце 1980-х годов исследователи отмечали, что покупательная способность денег, например, существенно зависела от социального статуса их обладателя. «В силу ранжированности территорий, отраслей и должностей и соответствующего распределения благ покупательная способность денег возрастает с ростом служебного положения, с передвижением из поселений низкого ранга в поселения низших рангов и с переходом с предприятий и организаций низкопрестижных отраслей в высокопрестижные» (Кордонский, 1989. С. 45).
83
«В послесталинский период, особенно после складывания номенклатурной системы, клановые структуры расцветают. Усиливается дифференциация частных интересов различных представителей правящего класса – процесс, идущий на территориальной, отраслевой, национальной и других основах» (Бадовский, 1994. С. 49).
84
Весьма схожий перечень дается и в работах других авторов (Гайдар, 19976. С. 114–115; Фенько, 2000. С. 40).