Страница 17 из 19
В обществе отсутствовали явно выраженные черты «революции ожиданий» или «туннельного эффекта», когда первые признаки улучшения в отдельных сферах (отраслях, регионах) формируют надежды на скорые сдвиги к лучшему, а разочарование в этих чувствах ведет к резкому обострению социальной ситуации. Напротив, в России конца 1991 г. практически полностью испарились надежды на «экономическое чудо» – почти 2/3 граждан не верили в возможность преодоления кризиса без «временного снижения уровня жизни людей». Осознание неизбежности тягот в ходе грядущих реформ свидетельствовало о наличии важных стабилизирующих установок в сознании основной массы населения.
Свою роль сыграл и эффект неоправдавшихся пессимистических прогнозов. Конец 1991 г. прошел под знаком ожидания почти непреодолимых материальных трудностей, перебоев в снабжении основными продуктами питания, электроэнергией, теплом и транспортом. По данным ВЦИОМ, ко всему этому готовились 80 % россиян. Однако мрачные прогнозы не оправдались[42], а признаки улучшения ситуации на потребительском рынке стали ощутимы уже через месяц после отпуска цен. Это стало важным фактором стабилизации социальных настроений. Недаром с весны 1992 г., по данным социологических служб, проведение последовательных экономических реформ имело достаточно много сторонников, причем их количество в 1992 г. возрастало (см. табл. 3.4 и 3.5). Понятно также, что популярность правительства и лично Е.Т. Гайдара весной – летом 1992 г. заметно пошла вверх, а позднее, когда к весне стало очевидно, что задачу остановки инфляции решить не удалось, соответствующие показатели снизились (см. табл. 3.6 и 3.7). Но к тому времени заработали уже другие факторы социальной стабилизации.
Снижение политической активности населения наглядно отражалось в численности митингов и демонстраций – как в поддержку реформ, так и антиправительственных. Количество участников неокоммунистических акций несколько возросло за счет люмпенизированных слоев населения на рубеже 1991–1992 гг., а демократических – снизилось (в основном за счет тех же). Но в общем подобные акции собирали в Москве от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч участников, причем их массовость, равно как и степень эмоционального воздействия на институты власти, в течение года неуклонно снижалась.
Показательна социальная структура митингов (см. табл. 3.8). Выборочные исследования, проводившиеся в декабре, феврале и ноябре 1992 г., свидетельствуют об устойчивом доминировании среди участников как национал-коммунистических, так и демократических мероприятий пенсионеров (30–40 %) и служащих – работников бюджетной сферы (30–35 %). Доля рабочих никогда не превышала 9-12 %, молодежи было примерно 10 %. Подчеркнем, что состав участников митингов обоих полюсов политического спектра был практически идентичен.
Положительную роль для осуществления комплекса болезненных мер экономической реформы играло и отсутствие в России массовых популярных рабочих организаций (типа польской «Солидарности»), тяготеющих уже в силу своей природы к популистским лозунгам и требованиям. Официальные профсоюзы, объединенные в ФНПР, оставались в основном чуждыми трудящимся, хотя всячески стремились утвердить себя в этой роли и выступать от имени народа не только в сфере трудовых отношений, но и по политическим вопросам.
Из альтернативных профсоюзов наиболее активный – Независимый профсоюз горняков, который, занимая в основном проправительственные, реформаторские позиции, активно участвовал в политическом противостоянии консерваторов и радикалов. Другие профсоюзы существенного влияния на ход экономических реформ оказывать не стремились, да и не могли.
Соответственно произошли важные изменения в характере забастовочного движения. С осени 1991 г. наблюдался его существенный спад, который в основном происходил в 1992 г., и в дальнейшем забастовочная активность находилась на относительно невысоком уровне. (Исключение составляли отдельные довольно непродолжительные вспышки, в основном локального характера.) Произошло три важных сдвига в характере забастовок и составе их участников.
Во-первых, центр забастовочной активности переместился уже осенью 1991 г. из отраслей промышленности в социальную сферу (и прежде всего в народное образование, а также, хотя и в меньшей мере, в здравоохранение).
Так, если в 1991 г. 85,9 % потерь рабочего времени приходилось на предприятия промышленности, 8,1 % – на народное образование и 2,1 % – на здравоохранение, то в 1992 г. эти цифры составили соответственно 17,1, 64,3 и 15,5 %. Аналогичные данные характерны и для числа участников забастовок (см. табл. 3.9).
Данная ситуация в значительной мере объяснялась более низкими возможностями бюджетной сферы адаптироваться к функционированию в условиях рыночной экономики, а также недостаточно гибкой бюджетной политикой правительства. Поскольку аграрно-промышленное лобби в России обладало исключительным политическим весом, оно оттягивало на себя значительную часть той государственной поддержки, которая должна была бы быть направлена в отрасли, финансируемые из бюджета (т. е. в социальную сферу).
Эти выводы подтверждаются и региональной статистикой забастовочного движения. Так, в основных шахтерских регионах (Карагандинской области и Республике Коми) при значительном увеличении числа объявлявших забастовку предприятий наблюдались явное уменьшение их масштабов и относительное снижение потерь рабочего времени (см. табл. 3.10). Если в Кузбассе количество бастовавших предприятий возросло с 440 до 654, то численность забастовщиков и потери рабочего времени сократились вчетверо (со 125,1 до 29,8 тыс. человек и с 1613,9 до 396,9 тыс. человеко-дней соответственно). И если в Коми ситуация была не столь наглядной, то тенденция – явно аналогичной: при росте количества бастовавших предприятий сокращались среднее количество участников забастовки и потери человеко-дней, приходящиеся на одно предприятие. Это отражало развитие реальной ситуации в регионах: работники основных отраслей промышленности (горняки и металлурги) добились существенного роста своей зарплаты, что в условиях свободного ценообразования вело к относительному завышению цен на потребительские (и в первую очередь продовольственные) товары в данных регионах. Поскольку же зарплата работников бюджетной сферы здесь индексировалась по общероссийской схеме, произошло резкое ухудшение их материального положения, что толкнуло на проведение забастовочных акций. С учетом значительного количества предприятий непроизводственной сферы и относительно меньшей (по сравнению с промышленными предприятиями) численности занятых на них работников произошло соответствующее снижение интегральных показателей масштабности забастовок (см. табл. 3.9).
Аналогично складывалась ситуация и в ряде других российских регионов, и в целом по стране. Средняя интенсивность забастовок (продолжительность участия в забастовке одного работника, потери рабочего времени, приходящиеся на одно предприятие) явно снижалась, что являлось признаком уменьшения остроты этой проблемы. Характерной чертой 1992 г. являлось и то, что на всем его протяжении потери рабочего времени от забастовок в промышленности оказывались ниже аналогичных показателей в одном только народном образовании (не говоря уже о социальной сфере вообще).
Разумеется, перемещение центра забастовочной борьбы в социальную сферу является свидетельством того, на чьи плечи ложится основная тяжесть реформ. И с политической точки зрения это было явным проигрышем реформаторов, поскольку именно занятая в этих отраслях интеллигенция являлась одной из основных их социальных опор, наиболее активно поддерживавшей идеи демократии и рынка. Однако объективно в среднесрочном плане такое развитие событий скорее способствовало продвижению рыночных преобразований, так как перемещало вектор социального недовольства в отрасли, в политическом отношении наименее влиятельные и в принципе неспособные резко дестабилизировать общую ситуацию в стране.
42
Впрочем, ожидания подобного рода катаклизмов еще долго оставались характерной чертой, присущей мышлению части отечественных экономистов. Для примера приведем лишь одну цитату из работы Г.А. Явлинского: «Зима 1992–1993 гг. будет много тяжелее прошлой: нехватка электроэнергии (прежде всего в Забайкалье и на Северном Кавказе), «пляска цен» на нефть и нефтепродукты, рост аварийности теплосетей в городах, обострение дефицита кормов в большинстве регионов, возможные перебои с продуктами» (Явлинский Г. О новой политике правительства // Вопросы экономики. 1993. № 2. С. 113). Интересно, впрочем, здесь также и то, что данный алармистский прогноз был сделан примерно осенью 1992 г., а опубликован (по-видимому, по техническим причинам) лишь весной 1993 г.