Страница 50 из 52
– Как грустно все-таки покидать землю… И с тобой расставаться. Навеки…
Он дал ей напиться. Край чаши, из каких вкушают вино поселяне и пастухи, стучал о зубы. Напившись, Делия опять закрыла глаза.
– Как все-таки тяжело… – повторила она, с трудом произнося слова, прерываемые тяжкими вздохами. Дыхание ее походило на свист. Она уже задыхалась, металась на ложе в жару, в бредовых видениях.
– Не покидай меня, Делия, – говорил ей Виргилиан, – я не переживу тебя! Мы будем жить долго. Поедем в Александрию. Там ты увидишь мать, дом, в котором ты родилась, научилась говорить…
– Не плачь, милый! Может быть, мы увидимся там… на небе. Но если ты будешь в Александрии, спроси дом Серапиона… тебе его покажут. Недалеко от Канопских ворот… Скажи матери, как я умерла…
– Не умирай, Делия, – рыдал Виргилиан.
– Нет, я знаю, что умру. Дай мне твою руку… Так… Дыхание ее становилось все тяжелее, чаще.
– Господь мой, милости жажду! Не покинь рабу Твою… Виргилиану казалось, что она бредит, но это она вспоминала обрывки молитв. Он услышал незнакомые слова:
– Отче, пребывающий на небесах…
Дверь отворилась, и на пороге показался старик врач, уже не в синем плаще, а в белой тоге, которую ему принесли из городка. В руках он держал нечто прикрытое белым покрывалом – чашу причащения. За ним стояли толпой жены и сестры пастухов.
– Сын мой, – сказал он Виргилиану, – оставь нас на некоторое время.
В его словах такая была уверенность в своей власти, что Виргилиан оторвался от ложа, удалился, опустив голову. На дворе на него взглянула черная овчарка, точно спрашивая, почему плачет этот человек, когда вокруг так радостно, так все полно значения и жизни.
– Что он будет делать там? – спросил он какую-то женщину.
– Он совершит таинство верных, – сказала она, и глаза ее горели странным огнем.
Пришел Скрибоний, огорченный горем друга, но едва скрывая свое удовлетворение едой, ковыряя в зубах зубочисткой.
– Что там происходит? – спросил он, показывая головой на хижину.
– Не знаю. Они молятся. Ведь Делия христианка…
– Христианка! – протянул Скрибоний. – Вот как. Вытягивая шеи, они видели через головы людей, как у ложа, на котором покоилась Делия, сверкнула в руках врача серебряная чаша, медленно развернулся пурпуровый плат. Виргилиану казалось, что в хижине происходит некая страшная мистерия, такая стояла там тишина, прерываемая только возгласами пресвитера. В руках у женщин горели светильники. Он вспомнил, что при свете таких же светильников ему вручили в Элевзине, на таинствах Деметры, пшеничный колос – символ воскресения из мертвых…
Потом в хижине произошло движение. Старик вышел, высоко держа в руках потир, благословил им стоявших пастухов, овчарку и щенков, дворик, холмы, дорогу. Мальчик подал ему синий плащ и подвел ослика. Старик уже собирался отправиться в городок, но к нему опять подошли те два бородатых поселянина, что спрашивали о покупке земли.
– Так как же ты посоветуешь нам, отец? Старик нахмурил брови, что-то обдумывая.
– Не знаю, что сказать вам. Об этом, дети мои, надо подумать. Купить легко, но можно ли на этой земле разводить лозы? Оправдает ли себя земля?..
Виргилиан не решился ничего спросить у него о Делии. Только тогда, когда поселяне помогли врачу сесть на ослика и, почтительно сняв шляпы, стояли перед ним, как большие дети, поэт махнул ему рукой, делая знак, чтобы Феликс не уезжал.
– Остановись на минуту! Мне надо поговорить с тобой.
– О чем, сын мой? – обернулся к нему старик, и глаза его были печальны, понимали, казалось, всякое человеческое горе.
Виргилиан подошел и, гладя от смущения шею ослика, хорошенького, серого, как мышь, в уздечке с медными украшениями, с пушистыми ресницами больших выпуклых глаз, сказал:
– Спаси ее! Я знаю, что тебе дана большая власть над людьми. Ты можешь спасти ее…
Феликс опустил голову.
– Я ничего не могу сделать против воли Божьей. Но не надо отчаиваться. Не скорбеть, не плакать теперь надо, а радоваться. Вот сестра твоя покидает этот бренный мир, чтобы отойти к Господу. Да осенит и тебя благодать…
И он отъехал. Ослик затряс ушами. Синий плащ пресвитера развевался на ветру. Внизу отражался в воде бухты беленький городок, стояли корабли, летали чайки. Светило солнце. Мир был прекрасен.
Делию похоронили в усыпальнице Клавдии, богатой женщины, тайной христианки, которой принадлежали на острове многочисленные ткацкие станки, стада тонкорунных овец и торговый корабль. Гробница представляла собою круглую башню, увенчанную крылатым гением с опущенным вниз факелом в руках, так как предки Клавдии были язычники. Из гробницы ступеньки вели в подземный колумбарий, где покоились урны предков, клиентов и вольноотпущенников богатой фамилии Клавдиев, которые сами вели свой род от вольноотпущенника императора Клавдия. Темно-синий потолок изображал небо, усеянное звездами, а по стенам поднимались к нему прекрасно нарисованные стилизованные виноградные листья – лозы Небесного вертограда. Здесь Клавдия разрешала хоронить и всех умиравших на острове единоверцев. Но так как места в колумбарии уже не было, то верные пробили в скале еще одну подземную залу, узкую и мрачную, куда вел проход из колумбария. В эту зияющую дыру унесли осыпанное цветами тело Делии.
Виргилиан, упросивший Феликса позволить ему присутствовать при погребении, со слезами на глазах спустился вслед за другими по высеченным в камне ступенькам. При мерцании светильников, которые держали в руках собравшиеся на похороны, он увидел в конце подземелья изображение Доброго Пастыря с овцой на раменах. Внизу было начертано: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы…»
Церемония совершалась в благоговейной тишине, присутствующие пели псалмы вполголоса, чтобы не привлекать внимания посторонних, путников на дороге, около которой была расположена гробница, рядом с виноградниками Клавдии.
Виргилиан с удивлением смотрел на странное облачение пресвитера, на черный деревянный крест в руках мальчика, на светильники. Кроме знакомых пастухов и их жен, на погребение пришли люди из города, подруги Клавдии, богатые, как и она, женщины, державшие в маленьких ручках изящные серебряные светильники с ароматным маслом. Весть о том, что у берегов острова потерпел гибель римский корабль, взволновала маленький городок. Кумушки рассказывали о поэте, сыне сенатора, влюбленном в танцовщицу, которая покаялась в своих грехах, получила прощение и христианскую кончину, и явившиеся на погребение горожанки с любопытством смотрели на бледное лицо Виргилиана, осматривали его фигуру.
– Какой интересный, – шепнула одна другой.
– И как он убивается! Бедняжка!
Виргилиан как во сне спустился по ступенькам и смотрел тупым взглядом на работу погребальщиков, замуровавших плитой отверстие ниши. За этой плитой лежало все, что осталось от Делии, от ее обуреваемой страстями жизни. Он припал к холодному камню и плакал, как плачут дети.
– Пора идти, сын мой, – сказал Феликс и взял его за руку, – все уже разошлись.
– Пойдем, – вздохнул Виргилиан.
Они поднялись в колумбарий, пресвитер погасил светильник, висевший под потолком, и они вышли в виноградник. Вдалеке были слышны голоса спускавшихся в город людей. Веял прохладный ветерок. На небе сияли звезды.
Клавдия, узнав, что Виргилиан племянник сенатора Публия Кальпурния Месалы, предложила поэту гостеприимство в своем доме, но Виргилиан отклонил это предложение. Он предпочитал остаться у пастухов, в той мирной и пахнущей овчинами хижине, куда его забросила судьба, а потом решил на первом подходящем корабле отправиться в Италию вместе с Трифоном, Скрибонием и корабельщиками несчастной «Фортуны».
Он покорно следовал за Феликсом. На повороте дороги, поднимавшейся вверх среди виноградников, врач сказал:
– Теперь тебе надо подняться по этой тропинке до самого верха горы, и ты будешь в селении пастухов. Слышишь, там лают псы?