Страница 29 из 81
На некоторое время на пятачке перед воротами зависла напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием смолы на факелах в руках часовых. Небо на восходе светлело все сильнее, за стенами крепости уже можно было различить очертания хребтов, загораживающих вход в узкое ущелье, по которому отряд прорвался сюда. Еще немного и обман будет раскрыт полностью, потому что казачью оснастку нельзя было спутать ни с какой другой на Кавказе — что сбруи, что седла, что шашки отличались индивидуальностью. Медлить было нельзя, Дарган приготовился отдать очередное приказание, когда самый прозорливый из чеченцев сам ускорил себе конец, он расставил ноги и веско произнес:
— Джигита Дени из тейпа Зелимхана я знал лично, он был моим другом.
Как только в воздухе растаяли последние звуки гортанного голоса, сотник приподнялся в седле:
— Разойдись, — как бы посоветовал он загораживавшим дорогу всадникам.
Казачьи скакуны мигом расступились, в проходы ринулись воздевшие шашки над башлыками станичники, стоявшие первыми дозорные не успели направить винтовки в груди нападавшим, как попадали на землю с расколотыми черепами. Часовой, знавший главаря бандитов, выронил оружие, несколько клинков посекли его на части как куст чертополоха. Но задние горцы вскинули сабли вверх и оказали яростное сопротивление. Одни из них наставил ружье и нажал на курок, пуля ударила в лезвие шашки, выбив ее из рук потянувшегося к абреку станичника. Освобожденный из плена ищерец дрался как зверь, он первым бросался на врага и рубил его в куски. И все–таки оплошность была допущена, метавшийся возле ворот лезгин успел тоже выстрелить из ружья, слепой свинец угодил в лицо урядника Егорши. Тот прикрыл глаза ладонями, закачался в седле, стараясь удержаться на лошади. К нему подлетел старый воин Игнашка, схватив его коня под уздцы, потащил к воротам, возле которых возились сразу несколько человек. Под ногами у них катался еще живой часовой, но помешать он уже ничем не мог.
— Николка, распахивай створки, — не повышая голоса командовал Дарган. — Панкрат, ныряй в башню отыскивать лаз, Захарка, занимай со станичниками место на смотровой площадке. Как заметите абреков, дайте нам знак, а сами лупите по ним из всех пистолетов и винтовок.
Захарка кошкой слетел с седла и пропал в узких дверях, туда же бросились несколько молодых воинов, через мгновение под крышей башни раздался сдавленный вскрик, мускулистое тело в черкеске смачно шмякнулось под фундамент. Второй из сторожей предпочел спрыгнуть сам с высоты саженей в десять, он упал на крону дерева, перекувыркнувшись на ветвях, заковылял к зарослям кустарника. И пропал. За ним никто не погнался, каждый занимался своим делом. Казаки возились у ворот, Панкрат старался выдернуть из рук убитого абрека горящий факел, но тот уцепился за него намертво. Тогда хорунжий полоснул клинком по пальцам, подхватив дымящуюся деревяшку за черенок, сунулся в темноту каменного строения. Как и в первой башне, в полу было прорублено круглое отверстие, прикрытое дубовой крышкой, казаки отшвырнули настил к стене, сунули в яму пылающие головешки. И снова из колодца в носы им ударил плотный дурной запах, в глазах защипало.
— Петрашка!.. — стараясь задавить кашель в груди, крикнул в черноту Панкрат. — Братка, отзовись, это мы, Панкрат с Захаркой. И батяка с нами…
Снова жуткая тишина попыталась обложить факелы слоем вонючего воздуха и загасить их, языки пламени не освещали ни стен колодца, ни его дна.
— Где лестница? — хорунжий завертелся на месте, пытаясь всмотреться в углы.
— В той башне ее заменял ствол дерева с сучками, — подсказал кто–то.
— Волоки жердину сюда.
— Нету, Панкратка, ничего нету.
— Давайте веревку с узляками, я сам спущусь.
Несколько рук вцепились за один конец каната, а закрученную в круг бухту бросили в яму, но никто не услышал звука от падения ее на дно. Панкрат обхватил веревку ноговицами и заскользил вниз, изредка тормозя на узлах. Колодец оказался глубоким, каната едва достало, чтобы вторым концом коснуться мягкой почвы. Казак почувствовал, что начинает задыхаться, чтобы не потерять равновесия, он раскинул руки по сторонам. Наткнулся на покрытый слизью камень, под ногами чавкала земля, она прогиналась как живая. Казалось, на дне затаились полчища ядовитых змей, они ворочали скользкими телами, стараясь отползти в сторону и сделать бросок. Пространство вокруг по прежнему тонуло в непроглядной тьме.
— Братцы, спускай сюда факелы, — крикнул Панкрат.
Но то ли было очень глубоко и голос не долетал до верха, успевая осесть на сырых стенах, то ли воздух был настолько плотным, что не пропускал звуки, но толку от крика не получилось. Несколько раз хорунжий предпринимал попытки докричаться до станичников, ответом было лишь глухое молчание, да сыпавшиеся со смоляных чурок, гаснувшие еще наверху, тучи искр. Наконец Панкрат вспомнил, что у него есть серники, чиркнув одним по картонке, посмотрел вокруг и сразу прижался к камням. Со всех строн на него уставились черепа со сползшей на плечи кожей, под ногами хлюпали внутренностями тоже человеческие останки. Казак схватился за канат, собираясь убираться из страшного места, когда внимание привлекло едва слышное восклицание. Он повернулся на звук и увидел прислонившегося к стене человека, на него тоже было страшно смотреть, но что–то заставило хорунжего придвинуться поближе. Заложник сидел в обществе еще двух доходях, видимо, брошенных в колодец вместе с ним, судя по раззявленным ртам, они были уже мертвы. А живой труп старался проглотить густой воздух, что–то знакомое было в его сползающем вниз облике. И вдруг Панкрат признал в нем младшего брата, издав рев смертельно раненного зверя, он сунулся в угол, серник потух, выпал из пальцев. Но казак успел подхватить Петрашку под плечи, в кромешной темноте подтащил его к канату. Наощупь обвязав веревку вокруг тела, сильно дернул за конец, брат сложился пополам, медленно поплыл к отверстию. Сколько прошло времени, Панкрат не помнил, но когда канат вернулся обратно и он очутился наверху сам, то упал на траву возле башни и долго не мог придти в себя. Его всего колотило и выкручивало, до тех пор, пока не прозвучал голос батяки, призывавший станичников занять боевые порядки. Тогда Панкрат вытащил из–за спины пистолет, готовый вогнать пулю во лбы всем абрекам сразу, он взобрался на коня, чувствуя, как наливается первобытным бешенством все его существо.
А вокруг назревала свара, грозящая перейти в беспощадную бойню. Как только прозвучал первый выстрел, в крепости наступила тишина, второй гром заставил абреков заметаться по сторонам. Затем от воинов аллаха на площади прилетели нестройные вопли, вскоре они слились в единый гул. С каждым мгновением он нарастал, и наконец стронулся с места. Послышались стук копыт и громкие крики, предрассветный полумрак разорвали ружейные залпы, эти звуки катились к башне, грозя снести ее вместе с казаками. Захарка дождался, когда на улице показались передовые всадники, в следующее мгновение шум перекрыл пронзительный свист, подхваченный станичниками снизу. Со смотровой площадки ударили несколько винтовок сразу, им вторили ружья стоящих внизу. В порядках противника началась паника, задние ряды напирали на передние, а те заворачивали морды лошадей назад. Затолкнув полы черкески за ремень, Захарка птицей слетел с наблюдательной площадки, вскочил в седло. Панкрат перекинул Петрашку на холку его дончака, приказал одному из станичников сопровождать среднего брата с раненным в лицо Егоршей, сам вместе с остальными казаками занял оборону. Нужно было продержаться до тех пор, пока конники не покинут опасную зону. Ворота распахнулись, из крепости вылетели трое верховых вместе с Петрашкой, наметом поскакали к горным хребтам, закрывавшим вход в ущелье. Новый вихрь свиста взбудоражил вражеский аул, скрываться и притворяться казакам было уже ни к чему. Из свалки живых тел посередине улицы вырывались отдельные всадники, они умудрялись доскакать до пятачка перед башней и как подкошенные падали на землю, сраженные меткими казачьими пулями.