Страница 7 из 9
Эти стихи Никита написал уже давно, в то время, когда Старый Арбат только-только сделали пешеходной улицей. Шутка ли, впервые в России какая-то улица стала недоступной для проезда железных коней любой масти. Шоферюги, конечно, добывали для беззаконного проезда левые липовые бумажки и пропуска, но москвичам нравилось иметь свою пешеходную, вовсе неавтомобильную улицу и бродить по ней бесцельно, слушая выступающих здесь скоморохов и прочих уличных «народных» профессиональных артистов.
Кучка зевак на Старом Арбате, возле театра Вахтангова, как всегда благоговейно внимала самостийным арбатским поэтам, перемежающим чтение стихов подгитарными песнями и даже анекдотами. Вероятно, что б не так тоскливо было слушать витиеватые поэтические изыски. А когда один из этих забавников начал обходить собравшихся с шапкой, дабы изъять какую ни есть дань, толпа заметно убавилась. Но всё же, в шапку сыпались железные и бумажные жизненно необходимые дензнаки. Значит, кому-то из праздно шатающейся публики всё же нравились живописные самостийные чтения, не говоря уже о необыкновенных бардовских песнях, которые вперемежку с проходным тюремным «блатняком» принялись с недавнего времени величаво именовать «русским шансоном».
Подобные выступления стали когда-то расползаться по миру с лёгкой руки Эдит Пиаф. Только наши московские уличные театралы решили даже в этом перещеголять Францию. А что, ведь театральное действо всегда должно нравиться почтеннейшей публике, иначе, зачем весь этот анекдот?! И анекдоты сыпались в честной народ даже в стихотворной форме с незабываемыми полутеатральными телодвижениями.
Естественно, что Россия была самой читающей страной, и такой же остаётся, но такие вот доходные представления не очень часто устраивались в России. Хотя нет, на ярмарках были всякие балаганы, и скоморохи усердно потешали публику. Только со времён поработившего страну патриарха Никона, который приказывал принародно казнить скоморохов, театральные действа захирели на Руси. И только после создания первого в стране государственного театра в городе Ярославле, никто не воспринимал в штыки уличных театралов. Улица бесплатно дала место для выступления артистам, а народу возможность оттянуться и поглазеть на что-нибудь интересное или не очень, но не требующее никаких забот и затрат. Платили скоморохам только те, кто мог или снисходил. Ведь так было во все века и во всех странах, где публика приветствовала артистов.
А нынешние балаганщики решили наверстать упущенное в веках и старались развлекать народ как можно лучше, чтобы доставить ближнему небольшую частицу радости. Ведь сейчас Россия – уже не коммунистическая, а, социо-дермократическая, значит, можно всё, хоть и не всё полезно. Скорее, всё полезно, но не всем разрешается.
Никита стоял посреди толпы, и отсутствующим взглядом следил за сборщиком народной благодарности. Но когда сборщик оказался рядом, Никита всё ещё не мог решить для себя: стоит ли положить в шапку денежку? Дело было не в деньгах, а в принципе заработка таким способом. А с другой стороны – почему бы и нет? Ведь любой писатель или поэт, печатая свои опусы, обнажается перед толпой, продаёт не только тело, но кое-что и посущественнее. Почему?
– А помочь собрату по перу вовсе не возбраняется, – прозвучал над ухом насмешливый голос.
Никита обернулся и встретился с ухмыляющимися глазами человека, одетого в полукафтан из голубой парчи со стоячим высоким воротом, подпоясанный широким красным кушаком с кистями. На голове незнакомца красовалась под стать кафтану соболья «боярка». Правда, худощавое, гладко выбритое лицо не сочеталась с одеждой былых времён, ведь русичи всегда носили бороду и считали обманщиком любого безбородого.
Впрочем, ничего удивительного: это же ведь Арбат со своими уличными спектаклями, постоянным карнавалом в центре Москвы! Отсюда всегда уходят с улыбками, с радостным светом, со всем тем, что помогает жить, дышать….
В этот момент ряженый вытащил из‑за спины деревянный размалёванный лоток на широком ремне через плечо. Книги в нём тесно стояли вперемешку с эстампами, картинами, деревянными ложками и свистульками, берестяными коробочками, желудёвыми бусами.
Одетый как коробейник из прошлого, который бродил по всей деревенской Руси, переходя от дома к дому, предлагая свой товар, – этот богато ряженый смотрел на Никиту с обезоруживающей улыбкой. Может, продать хотел чего-нибудь, или просто поболтать с подвернувшимся прохожим, обратившим на него внимание. Коробейнк принялся с шутками-прибаутками, показывать Никите разные сувениры. Никита его едва понимал, потому что тот говорил на цветистом народном наречии старорусского языка. Но поделки были хороши, и Никита их рассматривал с удивлением и интересом. Ряженый продолжал громко расхваливать свой товар и на этот зов подошли ещё несколько человек.
– Ой, прелесть какая! – воскликнула молоденькая девушка.
– Настоящая ручная работа! Не подделка какая-нибудь! – отозвался коробейник.
– Сколько стоит? – спросил друг девушки. – Мы, пожалуй, купим у вас кое-что. Например, сколько стоит вот это? – указал парень на игрушку-свиристелку, вырезанную из липы.
Но странный продавец повернулся спиной к парочке потенциальных покупателей и, нагло толкая Никиту к колоннаде театра Вахтангова, заговорил уже более современным языком.
– Купи, господин хороший, что-нибудь для души ищущей, для сердца беспокойного. Чтоб у тебя дела шли хорошо. Тебе мой товар как никому нужен, уж я-то знаю. А хочешь книжицу редкую из стран заморских, али какую другую самим Пушкиным писанную, да ещё не читанную? А вот роман Сухово-Кобылина. Опять же нигде, окромя меня, не купишь, сгоревший потому как.
– Сгоревший? – чуть было не задохнулся Никита.
– А то, как же! – подхватил коробейник. – Кто сказал, что рукописи не горят? Горят, ещё как! Горят, синим пламенем, в таком дыму, что вокруг ничего не видать, не понять! Любит ваш брат-писарчук огоньком-то побаловаться. Не сыскать ещё закона против пламени онгона.
– Что такое Вы говорите? – глянул подозрительно Никита на странного продавца. – О каких братьях и о каком пламени идёт речь?
– Брат, собрат… Не тот брат, что свят, а тот, что у Царских Врат о тебе рыдат.
Пространство вдруг сузилось, и это было сначала как молния в голове, потом как какой-то прорвавшийся сквозняк…. И вдруг Никита вспомнил давно забытый эпизод из детства…. Старенькая деревянная деревенская церковь, бабушка, он сам, маленький, неуверенно держится за её юбку. Бабушка водила малого туда тайком от родителей, взрощенных на научном коммунизме. А прямо супротив Царских Врат стоит Данило – деревенский юродивый.
Юродивый был в любой русской деревеньке великой достопримечательностью, потому что слова юродивых всегда были пророческими. Взрослые понимали это, и иногда, обращались к нему за советом. Только вот мальчишки часто не давали Даниле проходу, улюлюкали, дразнили и закидывали камнями. Но травля быстро заканчивалась с появлением кого-нибудь из взрослых.
Здесь же, в церкви, Данило стоял впереди всех прихожан, истово крестился, по его бородатому лицу текли слёзы. Никита был так этим поражён, что подошёл украдкой к Даниле, чтобы утешить. Никита подергал юродивого за рукав меховой кацавейки, которую тот не снимал даже летом и потихонечку, чтоб никто не услышал, спросил:
– Данило, а, Данило. Ты чё ревёшь?
Юродивый оглянулся:
– За вас молюся я. Молюся, что б душеньки вы свои в огонь не побросали. Молюся я… ежели пламя онгона в душе разгорится, ничем ты его не потушить. Не спеши сгореть вживе, не для того тебя Бог на землю отправил…
– Да, позабыл тебе сообщить: утром запоют петухи….У кого душа чиста, ты скажи, Никита-ста?
Никита поднял глаза, но коробейник уже растаял в толпе. Его не было видно ни среди любителей поэзии, ни среди различных зевак, просто нигде. Что же от него хотел этот ряженый? Может быть старался о чём-то предупредить?