Приговоренный

Впрочем, где умом, где инстинктом ей удалось почти все сделать правильно. Кроме того, она догадалась перетащить Клыка из горницы в маленькую комнатку, куда вела отдельная дверь из кухни. Этой комнатой в ней раньше была спальня бабушки Тони Вера почти не пользовалась и держала ее запертой. Там была хорошая кровать с матрасом и пуховыми подушками, которые достались бабе Тоне от все того же бывшего хозяина-благодетеля, а также стоял шкаф с постельным бельем. Белье это, хоть и пролежало несколько лет отстиранным и выглаженным, немного отсырело, и Вера наскоро прогладила простыни и наволочки горячим утюгом, прежде чем постелить под Клыка.

Сделала она это перемещение по одной простой причине. Утром могла заявиться соскучившаяся по общению Надежда, и объяснить ей, почему в горнице, на Вериной постели валяется бредящий мужик, было бы сложно. В маленькую комнату Надежда обычно не совалась и, как надеялась Вера, сейчас тоже не стала бы этого делать.

Много проблем создали принесенные Клыком вещи, то есть автомат, пистолеты, нож и «дипломат», запаянный в полиэтиленовый пакет. Само собой, что укладывать оружие рядышком с почти невменяемым пациентом Вера не собиралась. Она нашла где-то за печкой старую дерматиновую кошелку объемистых размеров, уложила туда весь арсенал и «дипломат», а затем сунула кошелку на прежнее место.

В горнице она постаралась прибраться таким образом, чтобы Надежда ничего не заметила. Даже рогульку, с которой Клык притопал с болота, спрятала в поленницу. Само собой, вымела и вымыла коридор, кухню, сени и крыльцо, убрав грязищу, которую Клык натащил с болота.

Судя по следам от рогульки, гражданин, назвавшийся чекистом, пришел в дом с огорода. Его вряд ли кто-нибудь мог увидеть, кроме как из дома напротив, и то только в тот момент, когда он влезал на крыльцо и открывал дверь. Но дом напротив принадлежал Надежде, которая в это время гуляла вместе с Верой и ничего видеть не могла. Правда, ее внимание, по идее, должен был привлечь свет в окне, который горел в доме Веры довольно долго. Через занавески на окнах она ничего толком разглядеть не сумела бы, а потому если б уж очень хотела узнать, отчего Вера не спит так долго, то не постеснялась бы сбегать и посмотреть, хотя бы в окошко. Поскольку она этого не сделала, Вера могла быть спокойна: Надежда ничего подозрительного в этом не нашла. Может быть, — потому, что, припав перед оном, утешительную дозу из своих «чрезвычайных запасов», разморилась и заснула.

Впрочем, на долгие раздумья у Веры времени не оставалось. Лишь часам к четырем утра она сумела закончить все основные хлопоты и чуть-чуть перевести дух, присев на стул около беспокойно спящего Клыка. Как раз в это время ему мерещилось, будто он пытается выстрелить из автомата в мертвецов, вылезающих из болота.

Ни одного понятного слова, кроме матерных, Вера не услышала. Да она и особо не прислушивалась. Во-первых, она ощущала полную усталость и разбитость, а во-вторых — пыталась понять, что она, собственно, делает и почему не бежит немедленно в Лутохино, к участковому, хотя уже почти рассвело.

Вроде бы ей во всех случаях ничего не грозило. Если гражданин Гладышев действительно капитан ФСБ, раненный бандитами, то сообщить о нем властям — ее гражданский долг. Если он просто бандит, которого покалечили в перестрелке милиционеры или другие бандиты, — то же самое. А вот не сообщая милиции о том, что у нее находится человек с пулевым ранением, явившийся к ней в дом с целым арсеналом огнестрельного и холодного оружия, она могла невзначай угодить под действие статей УК РСФСР. То есть тех, что предусматривают ответственность за укрывательство преступников. Как-никак, работая в отделе криминальной хроники, ей пришлось проштудировать Уголовный кодекс.

Верила она или не верила тому заявлению, которое сделал Клык, впадая в беспамятство? Пожалуй, однозначного ответа на этот вопрос у нее не находилось. С одной стороны, внешне «капитан» был больше, чем нужно, похож на бандита, да и татуировки на нем были явно блатные. В голосе у него тоже слышалось что-то уголовничье. Но ведь если он, допустим, был заслан в какую-нибудь банду под видом бывалого рецидивиста, то ему могли придать соответствующую внешность. И ясно, что удостоверение ФСБ на такое задание ему брать не следовало.

Но как это человек, подвергающийся смертельной опасности, мог так вот запросто ей, незнакомой и посторонней, открыться? Да еще и предложить посмотреть в «дипломат», из-за которого, может быть, сам получил рану и кого-нибудь убил?

Незнакомой? Но он явно был знаком с ее бабушкой, раз назвал ее «тетей Тоней». И может быть, даже помнил, что у Антонины Петровны была внучка Вера, раз сразу же об этом спросил. А раз так, то мог знать, что эта самая внучка работает в областной газете, в отделе криминальной хроники.

Вор, бандит не стал бы говорить: «Если помру, то доставь этот чемоданчик на Лубянку!» И навряд ли побеспокоился бы сообщить, что «прокурор Иванцов куплен», перед тем как потерять сознание.

В том, что прокурор действительно куплен, Вера и сама не сомневалась. Но доказательств у нее было ноль без палочки. Одни только подозрения, письма читателей, большая часть которых была подписана честными и благородными анонимами, слухи, сплетни «агентства OBS» («одна баба сказала»), но ни одного документа, ни одного свидетеля, который бы не побоялся выступить в суде и хоть чего-то вякнуть против областного прокурора. Такое дело могла бы завести только Генпрокуратура РФ, но шансов на это было очень мало…

Трудно было шевелить мозгами после бессонной ночи. Глаза у Веры сами собой закрывались, веки слипались. Еще немного — и она бы задремала прямо на стуле, а возможно, и свалилась бы на пол. Но как раз в этот момент очнулся Клык.

— Пить… — попросил он, и, встрепенувшись, Вера принесла ему кружку воды. Клык жадно, не отрываясь, выпил и сообщил: — Трясет меня, жар, наверно…

— Сейчас градусник найду.

Померили температуру — 37,6.

— По-моему, — сказала Вера, — надо врача вызывать. А то рана грязная была, может сепсис начаться, заражение… В больницу надо.

— Нельзя, — мрачно пробормотал Клык, — врач меня сразу же заложит. Там меня и уроют, в больнице. Ты пойми, девушка, я с мафией дело имею, а не с детишками. Тебе, кстати, после того, что ты узнала, уже не жить, если они нас достанут. Много знаешь. Убьют — и на меня спишут. Понимаешь?

Вере стало страшно. Ей-то не понять! Она всего три дня назад сочиняла статью, посвященную убийству Балыбина. А именно от Балыбина она узнала кое-что о разделе области между преступными группировками. Может быть, если б Слуев решился напечатать ее статью полностью, ни в какой отпуск, кроме вечного, она бы не ушла…

— Что же делать? — спросила она нетвердым голосом. — Если вам не помочь, вы можете умереть. Безо всяких бандитов.

— Хрен с ним! — произнес Клык. Несмотря на то что ему было действительно плохо, он чуточку играл. Наверно, если б не судьба-индейка, ему б удалось хорошим актером стать. Он четко помнил, как назвался капитаном Гладышевым, и теперь внутренне вживался в эту роль. Ему доводилось видеть немало советских фильмов, в которых разные там разведчики, чекисты или подпольщики героически помирали от ран на руках у симпатичных девушек, напоследок требуя, чтоб они не плакали, а передали командованию или там партизанам что-то важное и срочное. Еще с малолетских времен его такие сцены брали за душу, как крокодил за ногу. Даже слезу иногда пускал. И злился в такие минуты на самого себя, на свое дурацкое время, на подлую и тошную судьбу, заставившую родиться слишком поздно, жить подонком вместо того, чтоб совершать подвиги в боях за правое дело и красиво при этом умереть. Сейчас ему представилась возможность почти всерьез сыграть героя-разведчика.

— Мне неважно, что со мной будет, — сказал «капитан Гладышев», — важно, чтоб в Москве узнали, что Иванцов — куплен. И чтобы мой «дипломат» попал на Лубянку…

Только тут Клык огляделся и обнаружил, что нычка исчезла.