Страница 40 из 61
— Ой, что это был за праведник, — голосила она.
Как ни велико было несчастье, а люди не могли удержаться от смеха, слыша такие восхваления кривого Меера.
Кривой Меер был не один такой в семье. Сын его сестры, Берл, пошел по стопам дяди. Этот Берл, вместе с которым я учился в хедере, с самого детства был чертенком, вспыльчивым и драчливым, перед ним дрожали все мальчики. В кармане он всегда носил «клопик» — ножик, который он имел обыкновение точить о каждый камень на дороге. Однажды в праздник он, выполняя заповедь «чти отца своего», вынул ножик и пырнул им в бесмедреше левита Аврома Кацапа.
Дело было в том, что в нашем местечке все буяны были коэнами. Гершл был коэном, и Мордхе-портной был коэном, и даже кривой Меер тоже был коэном. Народ в бесмедреше всякий раз вздыхал, когда эти коэны снимали сапоги, омывали руки и благословляли общину.
— Эдакие, да благословляют… — говорили люди.
Шутники же после благословения, вместо того чтобы, как полагается, сказать коэну «Шкоэх, коэн»[326], быстро бормотали «Штох, коэн»[327]. Когда коэны это обнаружили, то стали платить им той же монетой и вместо «Борех тигъе»[328] отвечать «А брох дир»[329]…
Больше всех от таких расчудесных коэнов страдали левиты, в основном почтенные, ученые люди, которые должны были омывать коэнам руки. Это претило левитам. Поэтому они с радостью омывали руки моему отцу, который тоже был коэном. Мне всегда было стыдно, когда отец стоял рядом с остальными коэнами, благословляя общину.
Однажды в праздник левит Авром, прозванный Кацапом, потому что служил у «фонек», отказался омывать руки коэну Мордхе-портному, шурину кривого Меера, потому что, по словам Аврома, этот Мордхе-портной лжесвидетельствовал против него в суде.
— Нельзя, чтобы лжесвидетель благословлял общину, и я ему руки мыть не стану, — заявил Авром Кацап, человек простой, но порядочный.
Сын Мордхе, Берл, так близко к сердцу принял то, что его отца перед всеми осрамили, что он, как тигр, кинулся на высокого крепкого Аврома Кацапа и всадил ножик ему в шею, исполняя заповедь «чти отца своего»…
Но эти несколько семей в нашем местечке были исключением из правила. Прочие евреи, хоть родились и воспитывались в деревнях среди крестьян, большей частью были тихими набожными людьми, из тех, что и мухи не обидят. Они жаждали слов Торы. Некоторые пытались выучить сыновей, другие, не считаясь с расходами, содержали своих ученых зятьев.
Коробейник Лейзер всю неделю мыкался по деревням, но к субботе возвращался домой и целый день учил Тору. Он сам навострился учить «Хок»[330], сборник, состоящий из отрывков Танаха, Мишны и Геморы. И всю субботу он сидел и наверстывал «Хок» за всю неделю, хоть был утомлен и измучен неделей скитаний по деревням с мешком за плечами.
Рябой портной Йойносн так долго крутился возле ученых людей, прислуживая им и прислушиваясь к их разговорам, что постепенно выучил не только Хумеш с Раши, но даже несколько параграфов Мишны. Поскольку у него был хороший голос, он стал молиться за омудом, и молился без ошибок, потому что понимал смысл каждого слова. Со временем он стал надевать по субботам атласную капоту и ездить к хасидскому ребе. Портные смеялись над ним, что вот, дескать, был портной, а стал хасид, но Йойносн не обращал внимания на насмешки. Он и свою дочь, Сореле-швею, выдал за ученого парня и взял зятя на содержание.
Гирш-Лейба, молодого человека из простых, обладавшего прямо-таки богатырской силой, тоже охватила жажда знаний. Он подходил к людям и просил поучить с ним недельный раздел. Даже мальчиков просил с ним позаниматься. В свободное время он с головой погружался в Тору и дошел до того, что мог даже сам разобрать лист Геморы. Его брат Иешуа-портной, отставной солдат, вечно рассказывавший всякие чудеса о своей службе у «фонек» где-то в глубине «Рассеи», смеялся над Гирш-Лейбом, который вдруг подался в ученые. Но Гирш-Лейб молчал в ответ и упорно продолжал учиться. Мы, мальчики, просили Гирш-Лейба показать нам свою силу. Но он не соглашался, потому что хотел забыть свою прошлую простую жизнь, в которой сила считалась достоинством. Ему бы, скорее, хотелось быть хилым, как все остальные ученые люди, зятья на содержании. Лишь однажды, на Пурим, пропустив стаканчик, он забыл о своей учености и показал себя: встал в дверях дома, где кутили хасиды, и никого не выпускал. Десяток ученых людей не смогли сдвинуть его с места.
Мясник Мойше-Мендл тоже немного подучился и знался с учеными людьми и хасидами, хотя из него по-прежнему частенько проглядывал мясник.
Он так хотел сделать из своих сыновей ученых людей, что бил их смертным боем за нежелание учиться. Прямо-таки ногами топтал.
Прочие простые люди, не проявлявшие такого усердия, соборно читали псалмы и ходили слушать как заезжих проповедников, так и проповеди моего отца в Субботу Раскаянья[331] и Великую Субботу[332].
Типы и фигуры нашего местечка сорок лет тому назад
Пер. А. Фруман
Одной из самых красочных фигур в нашем местечке был реб Борех-Волф, прозванный Коцким, потому что в молодости он ездил к старому коцкому ребе реб Менделе[333].
Реб Борех-Волф, высокий, тощий, жилистый и широкий в кости старик, очень важничал из-за того, что юношей ездил к коцкому ребе, и без конца рассказывал всякие чудеса о своих путешествиях в Коцк. Он очень любил рассказывать истории, и все они были связаны с Коцком. Даже то, что его лицо было перекошено — одна половина выше, другая ниже, — тоже имело отношение к Коцку.
— Это я в молодости себе заработал, когда поехал в Коцк в сильный мороз и простудился, — объяснял реб Борех-Волф. — Мороз был такой, что даже бочонок оковиты[334], который я вез с собой, замерз[335]: каждый раз, когда я хотел отхлебнуть водки, приходилось откалывать кусочек льда и сосать…
Молодые хасиды из бесмедреша, которым реб Борех-Волф рассказывал об этих чудесах, прерывали его:
— Реб Борех-Волф, как такое может быть? Ведь всем известно, что спирт не замерзает даже в самый сильный мороз.
— Дурачье! Да разве ваши нынешние морозы можно сравнить с лютыми морозами тех времен? — сердился реб Борех-Волф. — Нынешние морозы и понюшки табаку не стоят…
Все, что было не из былых времен, для реб Борех-Волфа не стоило и понюшки табаку. Нынешняя водка — не водка, цадики — не цадики, жареные гуси — не гуси, карпы — не рыба, хасидские нигуны потеряли всякий смак, и силачи теперешние — не силачи. Вот взять, к примеру, его, реб Борех-Волфа: однажды в молодости он поехал в Коцк, и в лесу на него напали двенадцать разбойников, хотели ограбить и убить. И что же он сделал? Он схватил одного разбойника за ноги и принялся так молотить им по головам оставшихся одиннадцати, что те кинулись врассыпную, как мыши, а он, Борех-Волф, поехал себе спокойно дальше в Коцк…
Молодежь из бесмедреша пыталась было усомниться в истории реб Борех-Волфа.
— Реб Борех-Волф, может, вы немного скостите число разбойников? Ну, скажем, их было только шестеро…
— Ослы, болваны, дурачье! Раз я говорю «двенадцать разбойников», значит, двенадцать, — сердился реб Борех-Волф. — Где вам знать, какие были силачи в мое время!..
Я очень любил слушать его фантастические истории: о стаях волков, которые нападали на него по пути в Коцк, а он одолевал их голыми руками; о том, как он состязался в корчмах с коцкими хасидами, кто больше выпьет оковиты, и одним глотком осушал ковш водки крепостью в сто градусов. В молодые годы реб Борех-Волф был так богат, что однажды, когда он устроил пир для коцких хасидов, то лук заправляли не смальцем, а оливковым маслом, маленькая бутылочка которого стоила целый золотой, а людей на пиру было так много, что потратили по меньшей мере сотню таких бутылочек… Как ни старались молодые люди хоть немного сбить цену этих бутылочек с маслом, переубедить старика было невозможно; точно так же не позволял он усомниться в силе певческого голоса, который был у него в молодости. У него был такой мощный голос, что однажды, когда на Йом Кипур он молился мусеф за омудом в Найштетле[336], то на словах «ве-тогор бе-сотн…»[337] испустил такой вопль, что у помещика, жившего в миле от местечка, лопнула барабанная перепонка… Молодежь хотела было сократить расстояние до полумили, но реб Борех-Волф не уступал ни на волос.
326
Спасибо, коэн (идиш).
327
Укол, коэн (идиш).
328
Благословен будь (древнеевр.).
329
Горе тебе (идиш).
330
«Хок» («Закон», древнеевр.) — обиходное название сборника «Хок ле-Исраэль» («Закон Израиля»), составленного из различных материалов, организованных в соответствии с порядком недельных разделов. После недельного раздела идут комментарии Раши, фрагменты из Пророков и Писаний, отрывки из Талмуда и каббалистических сочинений. Сборник сложился в XVII–XVIII вв. как хрестоматия для людей, не могущих посвящать большую часть своего времени изучению Талмуда. Небольшие по объему тексты из этого сборника следовало ежедневно читать после утренней молитвы. Таким образом, коробейник Лейзер стремился за субботу освоить материал, предназначенный для изучения в течение всей недели.
331
Суббота Раскаяния — суббота, которая приходится на период между Рошашоне и Йом Кипуром.
332
Великая Суббота — последняя суббота перед Пейсахом.
333
Старый коцкий ребе реб Менделе — цадик Менахем-Мендл Моргенштерн (1787–1859). В местечке Коцк находился его двор. Коцкий ребе проповедовал пренебрежение к миру, жизнерадостность и глубокое изучение Талмуда. Коцкие хасиды оставляли семьи и подолгу жили при дворе своего харизматического лидера. Радикальный характер коцкого движения вызвал резкую критику со стороны не только миснагедов, но и многих хасидов, принадлежавших к другим направлениям. В середине XIX в. коцкий хасидизм был самым влиятельным хасидским движением в Царстве Польском. Наиболее значительные польские цадики конца XIX в., в том числе Герский ребе, были учениками Менахем-Мендла из Коцка.
Коцк — местечко Луковского уезда Седлецкой губернии. В нем, по переписи 1897 г., проживало 7500 человек, из них 3000 евреев.
334
Польское и украинское название водки, от латинского «aqua vita» — живая вода.
335
…бочонок оковиты… замерз. — Водка стандартной крепости 40° замерзает при температуре 27–30 °C.
336
Найштетл — еврейское название местечка Нове-Място Плонского уезда Варшавской губернии. В нем, по переписи 1897 г., проживало 1900 человек, из них 1000 евреев.
337
И поноси сатану (древнеевр.).