Повести

Бешеная пляска пламени и быстро меняющиеся светотени одухотворяют окружающие лесные предметы и наделяют их особой таинственной прелестью. Поэтому Андрейка любит сидеть у ночного костра. Его живое воображение рисует всевозможные картины. Они быстро сменяются, как отдельные кадры в кино. Вот сидят у костра голые, косматые первобытные люди. Увидев огонь, сверкая сердитыми глазами, уходит мамонт. Огромный пещерный медведь притаился за камнем и готов схватить неосторожного человека, а там, за рекой, полосатый тигр вытянулся вдоль свалившегося дерева и терпеливо ждет свою жертву.

Налетел сильный порыв ветра и сбросил с кедра кухту, которая плюхнулась у ног Самагира.

Старик кончил пить чай и спокойно докуривал свою трубку.

— Я… я отдохнул. — Андрейка с нетерпением ждал ответа.

На гриве снова завыли волки.

— Эй, серые паршивцы, не валяйте дурака! Обжоры трухлявые, захотели слопать Оську Самагира. Ха, быстро забыли, што у него есть грозный стрелок, — ругает хищников эвенк.

— Твой «грозный стрелок» готов везти бабая.

— Эх, Ондре, знал бы ты, как мне совестно ехать на тебе.

— А мне хорошо… Я рад, что выручаю бабая из беды.

— Што верно, то верно, от верной погибели спас ты меня. Быть бы мне в Стране Духов… Ладно уж, тащи.

Андрейка натянул лямку, напрягся, чтобы в одном движении сосредоточить свою силу, и сделал рывок. Лыжи нехотя, жалобно взвизгнув, заскользили по дороге.

Протащив тяжелую ношу метров сто, Андрейка остановился. Ниже, по склону горы, между черных стволов деревьев, весело горел костер и манил к себе. А на гриве, куда двигались они, протяжно выли волки, оплакивая павшего своего вожака. Они угрожали человеку с «железной палкой».

Андрейка погрозил им своей централкой и с удвоенной энергией протащил лыжи вверх.

Ветер яростно раскачивал могучие сосны и кедры и гнул в дугу молодые. В пепельном полумраке ночи Андрейка различил движущееся пятно. «Неужели волк?» — мелькнула тревожная мысль. Мальчик остановился и взял на изготовку ружье. Пятно тоже перестало двигаться, потом быстрая тень мелькнула в сторону и исчезла в чащобе тайги.

Мальчик нагнулся вперед, касаясь руками снега, рывком сдернул лыжи и двинулся к тому месту, где стоял зверь. Подойдя, он стал искать следы неизвестного зверя. На заузжавшем снегу он различил козьи копытца. И ему пришла в голову мысль, которая всегда тревожила его: «Куда деваются бедные козы и кабарожки от кровожадной стаи волков? Как спасаются лоси и изюбры от них?»

— Осип-бабай, мы спугнули козу.

— Пошто не пальнул в нее?

— Не успел, бабай… Хорошо, что не успел стрельнуть. Я долго мучаюсь, когда подстрелю копытного.

— У тебя, Ондре, в сердце вкралась бабья мякоть. Надо вырвать ее. Таежник должен быть твердым.

Андрейка снова впрягся и потянул лыжи вверх. Хотел пройти пятьдесят шагов, но отсчитал всего тридцать. Он стал чаще останавливаться, дольше стоял на одном месте и утирал едкий пот, который попадал в глаза, причинял невыносимую боль.

Мальчик взглянул вверх, чтоб по звездам определить время, но увидел лишь узкие глаза с одиноко мигающей звездой, которая сердито наблюдала за людьми через темные кроны деревьев.

Самагир лежал в полузабытьи и время от времени стонал. Его снова мучила жажда, но он терпеливо переносил ее. В груди ярко горел костер, который обжигал сердце и еще что-то, причиняя острую боль. Но зато сломанная рука молчала, будто ее нет совсем. По огромной лиственнице со сломанной вершиной он определил, что добрались до взлобка. До вершины горы осталось совсем мало, но зато это был самый крутой участок подъема. Он хорошо понимал, что Андрейке это место не осилить и придумывал, что делать и как ему помочь. Он услышал, как мальчик снова упал и медленно поднялся. Стало невыносимо жалко парнишку, и он решил сползти с лыж и остаться лежать на снегу, пока Андрейка бегает за помощью. Но как ни старался, а повернуться и скатиться с лыж не смог.

— Ондре, сынок, послушай старого Самагира, оставь меня здесь и иди за бабкой Чимитой.

Андрейка молчал. Надрывно гудела тайга. Повалил снег. В лесу стало совсем темно. Справа завыл волк, недалеко второй, дальше третий. Через минуту вой раздавался со всех сторон. Было ясно, что волки окружили двух таежников и постепенно сужают кольцо.

— Бабай, волки-то окружили нас.

— Раньше мы со своим шаманом так же выли, прося мяса у Горного Хозяина или у богини Бугады.

— А тут волки.

— А я тоже был когда-то Одиноким Волком.

— Так же выл?

— Выл… кровавыми слезами ревел от доброты белого царя и его людишек. Спасибо батыру Ленину. Это он Одинокого Волка сделал человеком…

Вой волков тем временем становился все ближе и ближе. Андрейке стало страшно.

— Осип-бабай, что будем делать?

— Э, паря, кому жить надоело, того отправляют в Страну Злых Духов… Там он станет собакой и будет пасти оленей князя Ерноуля.

— У какого Ерноуля? — не поняв смысла слов, спросил Андрейка.

Самагир застонал, закашлялся.

Бывалый таежник прекрасно понимал, что Андрейка пристрелил вожака и теперь стая во главе с волчицей собирается отомстить людям. Поэтому старик старался успокоить мальчишку и отвлечь его внимание от душераздирающего воя.

— О-ох, слопал бы шатун эту хворобу! — со стоном выдохнул Осип. — Ты, Ондре, видать, не слыхал про князя Ерноуля? Так слушай. Был батыр Ерноуль вождем чильчигиров. На всю тайгу славился он медвежьей силой и проворством молодой рыси. Но сердце имел злое, завистливое, черное. По всей тайге Верхней Ангары паслись оленьи стада князя Ерноуля. И не знал он счету своему богатству.

Любил князь Ерноуль быстроногих ездовых оленей и лютых медвежьих собак. На удалых оленях он нападал на соседей, громил и грабил их. Опосля погрому со своими воинами устраивал пиршество. Пили огненную воду, заедали сладкими оленьими языками. Устраивал борьбу и скачки, а в обхождении с людьми был лют и скуп.

Много бедного люда мыкалось на его стойбищах. Пастухи ходили в старых дырявых овчинах, питались падалью и были счастливы, коли успеют отнять у волкоты задавленного оленя. Освежевав растерзанную тушу, мясо поедали тут же, сырком и без соли.

— А соли-то не было, что ли? — спросил Андрейка.

— Хэ, соль… сказал тоже… Э, паря, в те времена ни хлеба, ни соли, ни мыла у тунгусов не было. В них хамниганы ни черта не кумекали. Мыло могли слопать, а хлеб выбросить на мусор. Вот какими были в те темные времена мои предки.

— Да-а! — удивленно воскликнул мальчик.

— Э, Ондре, в светлое время ты пришел на Среднюю землю, в Мир Солнца, и тебе не ведомы голод, холод и злонасилье. Чур, паря, ты думаешь, што враницу прет Оська Самагир, так али нет?

— Что ты, бабай, верю!.. Говорят тебе, верю!

Совсем рядом завыл, потом защелкал зубами волк.

— Сынок, пальни-ка на звук-то.

Андрейка выстрелил. Крупная картечь хлестко защелкала по деревьям и кустарнику. Наступила тишина.

— Ук-ты-ы, как грозно бьет! — воскликнул Самагир. — О-бой! Кто может остаться живым?! Вот, Ондрюха, лупишь дык лупишь! — хвалит, чтоб одобрить мальчика, старик.

— Удрали, черти серы! — обрадовался Андрейка и облегченно вздохнул. — Ну и что было с этим Ерноулем-то? — полюбопытствовал мальчик.

— Хэ! Запали сначала мне трубку-то.

Андрейка, прикуривая, захлебнулся дымом и закашлялся.

— Э-эх, Ондре. Ондре, в твои-то годы я уж давно курил трубку и на брюхо робил у купца Синицына, — старик молча покурил и усмехнулся. — Вот как-то взбрело старому богатею научить меня баить с книгой, дал гумагу, карандаш и наказал своему приказчику Ромке Серому обучить тунгусенка грамоте. Ромка научил меня играть в карты, и мы вместо учебы дулись по целой ночи. А букварь, гумагу и карандаш я отдал купцу.

Ромка похвалил меня: «Правильно, Оська, сделал, грамота тунгусу во вред… Глаза попортишь, ноги заленятся, какой черт охотник из тебя выйдет».

— Ха… грамота тунгусу во вред… Вот какой был дурило! — возмутился Андрейка.