Страница 4 из 17
В коридоре больницы молодой человек с кофейной чашкой и сигаретой в руке пытался поправить криво повешенный на больничную стену пейзаж сомнительной художественной ценности.
– Простите, где тут кабинет Виктора Морошкина? – спросила я, и он обернулся…
Чувства, которые тогда меня охватили, не были похожи ни на что, – на меня смотрела Лали, только в мужском обличье и немного старше. На меня смотрела моя копия, или я была его копией? Короче, не знаю…
– Лалка, это ты? – по-домашнему тепло спросил незнакомец и бесцеремонно взлохматил мои волосы.
– Я, – пробормотала я и по возможности собралась с силами, ведь главная миссия была еще не выполнена.
Я ждала ответа на самый главный вопрос своей жизни! Ответ оказался необычайно лаконичным:
– Знаешь, дорогая, когда твоя мама вышла замуж во второй раз, то ее новый муж так ревновал её к каждому моему приходу, что я предпочел оставить тебя в покое для вашего же благополучия, хотя я всегда знал, что когда-нибудь ты вернешься… – сказал он, нагнулся ко мне и слегка принюхался. – Все правильно, мои девочки пахнут молочком, ювелирная работа!
Это был его единственный комментарий, единственный за тринадцать лет.
Ты думал, что когда-нибудь увидишь меня? Когда-нибудь через лет 30–40? Знаешь ли ты, каково жить в семье, да и в стране, под фамилией, которая постоянно вызывает повышенный интерес, а то и враждебность? Знаешь ли ты, каково, когда мама приходит на праздник одна? Знаешь ли ты горечь того, когда не можешь принести в школу справку с места работы отца, когда тебя никто не ведет в воскресенье на шашлыки, никто не исполняет роль Дедушки Мороза на домашнем празднике, утром растрёпанную, вылезшую из теплой детской постели никто не приглашает в родительскую кровать, не заключает в свои сильные, могучие объятия и не говорит ласковым шёпотом: «Эта красивая девочка – папина дочка».
И ты не говоришь, не кричишь и не плачешь:
– Мой папа – самый сильный, он всех одолеет!
«Молочком пахну, да?» – молча протестовало мое сердце, хотя извергать яд не спешило, ведь впереди меня ждал значительно более важный момент, а свести счеты с этим самоуверенным типом я еще успела бы. Мама была права: «Он не такой, как все, не спеши, Лалико».
Но, как видно, время на сентименты для меня было уже тогда строго лимитировано, я, «вооруженная» с обеих сторон, была готова к широкомасштабной операции под названием «Моя семья» и представлению самоуверенному Нукри обоих, точнее, всех троих родителей. Несмотря на то, что биологический отец был найден и «обезврежен», большое и весьма ответственное место занимал именно Талес Шония. Ну и что? Чем больше игроков на доске, тем успешнее партия!
Итак, «игра» входила в наиболее активную фазу: «запутывание и деморализация» противника – вот что главное! Я, мама, папа и папа (так я называла и отчима) были готовы к «открытию огня», во всяком случае, таким был мой «варварский» план. Ну и что, что родители ничего и не подозревали о расставленном мной капкане. Ну и поделом некоторым!
Главным было то, чтобы папы действовали именно по моему сценарию. Ведь в фильмах именно отцы ведут невест в храм. А у меня будут двое, по обе стороны! Ох, разобьются сердца у завистников, особенно из 9а класса.
– Нукри настаивает на Александре. Но и Виктор – неплохое имя… А девочке подошло бы «Виктория»… – думала я, попавшая одновременно под поток генетики, любви и двустороннего сквозняка в голове.
Только много позднее я поняла причину раннего невроза моей мамы.
Кети
Хотя прошло уже четверть века, но меня все мучает один вопрос, – в какой больной голове родился дизайн школьной одежды? Ладно, с мальчиковой все понятно: Бог с ними, блестящими от глажки убогого качества синими костюмами, а вот автор формы для учениц должен был быть или маньяком, или педофилом, или душевнобольным. Как можно молодое, растущее тело, которое день ото дня готовится к открытию врат в новый мир, испытывает первые трепетные чувства, которое по своей чистоте безупречно красиво и неповторимо, одеть в траурный коричневый наряд, а затем, будто в подтверждение, что такого безобразия недостаточно, последним штрихом набросить на этот «шедевр» зловещий люциферовский черный передник.
Скажите мне, ну кому пришло в голову сочетание черного и коричневого! Тем более, когда речь идет не о ритуальном (свят-свят, Богородица!) обслуживании, а о внешности юной школьницы?
Исходя из всего вышесказанного, позже я осознала и то, что все, кто тогда упорно боролся с пороками коммунизма, высказывали протест и не разделяли судьбу покорных, либо не достигали зрелого возраста, либо закалялись, как сталь.
Первую группировку «повстанцев» первой экспериментальной школы возглавляла Кетеван Боколишвили. Хрупкого телосложения, шустрая, с зелеными шкодливыми глазами и длинными, черными, как деготь, волосами, она была из той интеллигентной тбилисской семьи, где отец – дядя Боря, декан политехнического института, мама – тетя Дали – педагог, отправив старшего сына Ираклия учиться в Московский университет имени М. Ломоносова, полностью сфокусированные на младшей в семье – Кетеван, нежно лелеяли своё чадо.
– Кетеван, если меня еще раз вызовут в школу, я обязательно позвоню твоему брату в Москву, и не жди потом ни подарков, ни сюрпризов! – сердилась тетя Дали.
– Ну мам, что я не учу или не читаю, просто не могу ходить в этой уродливой форме, и всё! Я ведь не покойница!
– Я тебя предупредила, и смотри, передай твоим сорокам, что я и их родителей поставлю в известность! – После этих слов конфликт был исчерпан, и Кети переходила к новому плану действий.
Директор нашей школы Нора Тариэлашвили могла смело утверждать, что ее школьный сейф в те времена отличался самой уникальной коллекцией в Закавказье.
Дело в том, что замеченные в самовольничанье учащиеся проходили по утрам «коридор позора» педколлектива. Конфискации подлежали часы, кольца, серьги, ленты, цепочки, очки, шарфы, гамаши и, разумеется, крестики… Смелая и непримиримая Кети ежедневно опротестовывала изъятие крестов и усердно готовилась к яростному сопротивлению и самообороне. Крестиков Кети – металлических, деревянных, сплетенных из нитей, – вполне хватило бы на приход любой церкви. А с эстетической точки зрения, они бы украсили любой храм.
Протест Марикуны был другого рода. Недавно вернувшийся из Японии академик Миндия Салуквадзе баловал младшую дочь, постоянно одаривая небольшими сувенирами с «гниющего Запада». Как и в семье Боколишвили, чувства дяди Миндии усиливало и то, что старшая сестра Марины Манчо овладевала испанским в Московском институте имени Мориса Тореза и родители, соответственно, видели ее довольно редко. Так что любимая дочурка папы Миндии и на сей раз пришла в школу с новыми красивыми часами. Наверное, излишне говорить, каким буржуазным демаршем выглядели эти маленькие цветные часики, которые в считаные секунды перекочевали с запястья Марикуны в сейф директора, где и обрели вечное упокоение.
Вы не поверите, но самое большое негодование педагогов вызывали красные гетры Мананы Козаковой. Дело в том, что черноволосая, как цыганка, с блестящими озорными глазами Манана, как первая ласточка, приносила весну, и в то время, когда вся школа всё еще ждала завершения морозных осадков и ходила укутанная в теплую одежду, Манана уже с конца марта сверкала привезёнными тётей из ГДР красными махровыми гетрами, из-за чего и была включена в жаркие дебаты с педколлективом.
– Козакова, опять?
– Что «опять», масц?
– Гетры в марте, да еще и красные, это же неслыханно!
– Ну и что, масц, ведь и галстук тоже красный?
– Козакова, если ты не видишь разницы между тем, что повязывается на шею, и тем, что надевается на ноги, хороши твои дела! Как ты смеешь оскорблять пропитанный коммунистической кровью великий галстук?! Завтра же приведешь мать! Завтра, ты поняла?