Страница 4 из 5
Оставалось надеяться, что извлечение спецотделов из мрака таинственности на свет Божий произойдет уже после выхода обоих ветеранов на пенсию. Ведь чем секретнее структура, тем больше там платят.
А отставка, похоже, была не за горами.
– Вот знаешь, Боря, – частенько говаривал Виктор, мудрый конь, – стоит кому-нибудь вдруг взять да и присмотреться к нам свежим взглядом, призадуматься… И не сомневайся: денек-другой, и мы уже на заслуженном отдыхе.
Он как раз изрек эту очевидную для обоих, грустную истину, как в тире переливчатой трелью запиликал звонок. Борис нехотя встал с банкетки, подошел к своей ветровке, вынул из кармана мобильник. Глянул на высветившийся номер…
– Угу. Кто-то, похоже, уже присмотрелся, призадумался… Это Малахов звонит. Урочный час настал.
И нажал кнопку приема:
– Да, Серега…
Выслушав короткое распоряжение начальника отдела полковника Малахова, Борис значительно посмотрел на Виктора:
– Докаркались. Вызывает на ковер. Не иначе как…
– А меня?
– Тебя, наверное, после вызовет. По старшинству.
И потыкал пальцем себе в плечо – туда, где положено быть погону.
Глава вторая
Около девяти утра Тимофей Ильич вызвал по телефону такси, и теперь, одевшись и снарядившись, запирал за собой на висячий замок входную дверь своей бревенчатой избы.
Сошел с рассевшегося крыльца.
При его появлении ватага мальчишек прыснула прочь, на далеко сорванцы улепетывать не стали – к чему, если дядька все равно за ними не погонится и даже не станет швыряться кирпичами. Неинтересно. Пацаны прямо на глазах Тимофея Ильича задорно хрустели его штрифелем.
– Дядя Тимофей, у тебя яблоки вкусные! – крикнул один.
Тимофей Ильич посмотрел на голые ветви яблонь, понуро побрел к калитке из штакетника. Сам виноват – поленился собрать последние остатки штрифеля, а ведь плоды эти могли до Нового Года пролежать, если их в старые газеты завернуть.
Кто-то из мальчишек дернул за конец веревки, и Тимофей Ильич зацепился за натянувшуюся бечеву, смешно и грузно упал на тропинку. Пацаны беззлобно захохотали.
Тимофей Ильич посидел немного на травке, виновато поглядывая на мальчишек, поднялся кое-как, поковылял к дороге.
– Дядя Тимофей! К тебе девушка приходила какая-то!
Он обернулся, спросил с мольбой:
– Какая она из себя?
– Краси-и-ивая!
– А волосы? Волосы каштановые?
– Какие?
– Ну, коричневые?
– Не-а, черные и такие… Длинные, в общем.
«Значит, это не Лида. Наверно, из собеса».
– А что ж она мне не постучала?
– Мы не знаем. Она вообще калитку не дергала, только письмо тебе в почтовый ящик положила и сразу ушла. Ты не думай, дядя Тимофей, мы не брали и не читали! Честно-честно!
«Точно из собеса. Лида бы обязательно вошла в избу. Я же не запираю дверь. Она знает, что я всегда жду ее».
Тимофей Ильич откинул ржавый козырек почтового ящика, глянул внутрь. В темноте и впрямь что-то белело.
– Это вам ехать на Пуштинский тупик? – раздался голос за спиной однорукого пенсионера.
Надо же, он и не слышал, как подъехало такси. Из желтой иномарки выглядывал пожилой русский водитель.
Психиатрическая лечебница с таинственной приставкой «спец» располагалась на берегу величавой речки Пушта, в сорока минутах езды от Велегжи. Этой речки не найти даже на самых подробных картах Русского Севера, хотя Пушта в этом месте – широка, а кое-где и глубока.
А на песчаном бережку, на пологом, притулился древний монастырек заштатный, позабытый церковными и светскими властями.
Обитель преподобного Никандра, именуемого, согласно названию реки, Пуштским, давно уж не слыхала колокольного звона, раскатов дьяконского баса и нестройного пения черноризцев. Только истеричные выкрики современных «блаженных» да «юродивых», матюги нетрезвых санитаров да изредка – отчаянные оправдания невесть как забредших сюда туристов.
Родственники постояльцев Никандровского дома скорби сюда не допускались, да и не было ни у кого из пациентов никаких родственников – так, во всяком случае, значилось в личных делах и медицинских картах душевнобольных. В том смысле, что, скорее всего, дело обстояло так: с точки зрения самих сидельцев, родичи у них таки были. А вот для родичей спецпациентов… Для них этих «бывших людей» уже не существовало – ни в списках, ни физически. Все они официально были переведены в разряд умерших в определенное для каждого время.
Тимофей Ильич вглядывался в лобовое стекло такси, ковылявшего по истертой бетонке от погоста к сельцу и от сельца – к заброшенным базам отдыха, полуразрушенным пионерским лагерям… А по большей части вдоль дороги шли сплошные леса – что слева, что справа.
– На рыбалку? – безо всякого интереса спросил таксист, траченный жизнью дядька.
– М-да, – ответил Тимофей Ильич неопределенно, однако внутренне содрогнулся от одного только предположения, что он и впрямь мог бы взять и убить рыбу.
Таксист замялся было, но все же не удержался от вопроса:
– Наверно, трудно вот так-то… С одной рукой? Ну, червя насаживать, рыбу с крючка снимать.
– Приспособился, – буркнул Тимофей Ильич.
– А чо корзинку с собой взяли?
– Ну… Если клева не будет, так хоть грибов наберу.
– Это вряд ли. Грибы сошли уж давно, земля холодная, зимой дышит.
Экипирован Тимофей Ильич был и впрямь как для «тихой охоты»: болотные сапоги, завернутые по колена, выцветшая штормовка, брезентовые штаны. А на голове – пробковый шлем, привезенный когда-то приятелем из служебной командировки в Африку.
Лес расступился, и впереди показалась река.
– Пушта, разлилась после дождей… Не будет вам клева, как пить дать.
Бетонная дорога упиралась в нагромождение металлических ферм: когда-то здесь начали было строить мост, да забросили это дело. Так и провисли сварные конструкции над гладью реки, не дотянувшись даже до середины.
– Приехали, – сказал водитель, выключая счетчик.
Тимофей Ильич отсчитал положенные деньги, выбрался из машины.
– Звоните, как надоест на воду глядеть, я быстро за вами приеду, – водитель протянул седоку свою карточку.
Желтая иномарка развернулась и ушла назад, в город. «Рыбак» подождал, пока такси скроется за далеким поворотом, постоял еще немного для верности.
Вряд ли кто-то появится здесь в ближайшие часы. Ну зачем сюда кому-то ехать, скажите на милость? Даже любителям рыбалки и грибов. Клева и впрямь не предвидится, грибы, может, и есть (Тимофей Ильич недавно видел их на базаре), да только вовсе не обязательно переть за ними в такую даль от областного центра.
Тимофей Ильич двинулся по бетонке – в обратном направлении. Складная удочка, рюкзачок с рыболовными принадлежностями термос торчали из корзины.
Он внимательно вглядывался в придорожные заросли, подступавшие к самой бетонке. Вот, кажется, здесь. Ориентир – сосна, раздвоенная и опаленная молнией.
Тимофей Ильич шагнул к череде плотных кустов, сунул руку в прогал между сырыми ветвями. Нащупал холодную, мокрую труба и с силой толкнул ее.
Замаскированный шлагбаум со скрежетом откатился на колесах, и взору Тимофея Ильича предстала еще одна дорога, асфальтированная, ведущая в лес.
Он вернул заграждение на место и зашагал по сумрачной аллее, вдыхая стылый осенний воздух.
По туманной просеке, уходившей направо, к лесному озеру, шел ему навстречу потешный мужичок в довоенном картузе, замызганном пиджаке без пуговиц и штанах, подпоясанных веревкой. Ширинка у мужичка была расстегнута, но не потому, что был он опустившимся неряхой, а по той простой причине, что брючки его не имели ни молнии, ни застежек. Взгляд у мужичка был осознанный, степенный.
– Угостите закурить, уважаемый, – обратился он к Тимофею Ильичу с поклоном. – А то на бетонке весь день простоишь, пока проедет кто-нибудь…
Тимофей Ильич протянул мятую пачку, «стрелок» вышелушил из нее сигарету.