Страница 18 из 29
— Когда вы можете приступить к работам? — спросил Стефен.
— Мы бы их давно уже начали, но нам предложено было подождать результатов опыта военной комиссии. Теперь нам больше ничто не мешает, и я полагаю, что завтра же с утра можно будет взяться за дело.
— На какой приблизительно срок рассчитаны работы?
— При условии объявления всеобщей трудовой повинности, т. е. при наличности достаточного количества рабочих рук, земляные работы в указанном мною масштабе, т. е. для прокладки двух улиц в полтора километра каждая, могут быть закончены в две-три недели, тем более, что работы будут вестись одновременно с разных пунктов города. Что касается постройки домов, то к ней будет приступлено тотчас же после того, как нам удастся вырыть хотя бы небольшой участок, так что строительные и земляные работы будут вестись почти параллельно. Весь вопрос только в достаточном количестве рабочих рук.
— Хорошо! — сказал Стефен. — Вы их будете иметь. Я сегодня же экстренно созываю кабинет министров, и завтра же рано утром по городу будет расклеен декрет о всеобщей трудовой мобилизации.
— Прекрасно! — ответил Гаррисон. — Я, в свою очередь, созову тотчас же комиссию, а также всех намеченных архитекторов, и мы займемся распределением ролей, доставкой на место машин и пр. Работы будет немало, но у нас имеется в распоряжении целая ночь.
XIII
Ночью опять имел место жестокий налет зоотавров, от которого особенно сильно пострадал левый берег Сены и который стоил жизни по меньшей мере шести тысячам человек.
Кабинет министров и подземная комиссия работали, под грохот рушившихся зданий, почти всю ночь напролет. Спешно был напечатан в государственной типографии, и к семи часам утра уже расклеен, декрет о трудовой мобилизации.
В первую очередь обязаны были явиться все безработные, люди без определенных занятий, рабочие предприятий, вырабатывающих предметы роскоши, служащие и приказчики модных магазинов, театров, цирков, синематографов, кабаре, дансингов, кафе-шантанов и других увеселительных заведений, а также рантье, банкиры, артисты, поэты, музыканты, художники. Изъяты были от трудовой повинности только рабочие и служащие предприятий, вырабатывающих предметы первой необходимости. Были мобилизованы для работ даже солдаты и офицеры, причем только десятая часть парижского гарнизона была оставлена для поддержания порядка в столице.
Все подлежащие трудовой повинности обязаны были явиться в тот же день, не позже полудня, в соответствующие мэрии, где им выдавали нужные инструменты и рабочие блузы, если у них не было собственных.
Не явившиеся к сроку карались конфискацией всего имущества и заключением в тюрьму на все время продолжения работ по постройке подземного города.
Почти одновременно был расклеен по городу другой декрет, в силу которого все частные капиталы облагались прогрессивным налогом в размере от 30 до 80 процентов.
Оба эти декрета вызвали в городе огромную сенсацию. Возбужденные толпы народа собирались у стен и столбов, на которых они были наклеены, и горячо обсуждали их содержание.
Блузники ликовали.
— Наконец-то! — говорили они. — Зоотавры ввели всеобщее равенство. Давно пора!
Группа анархистов попыталась было использовать благоприятный момент и обращалась к толпе с зажигательными речами.
— Товарищи рабочие! — кричал один из них, взобравшись на тумбу и отчаянно жестикулируя. — Власть дезорганизована, буржуазия растерялась и готова сдать свои позиции. Такой момент вряд ли когда-либо повторится. Используем же его, товарищи рабочие! Сметем с лица земли последние остатки буржуазного владычества и на развалинах его водрузим наш стяг, стяг действительной свободы, равенства и братства! Нашими мозолистыми руками мы построим баррикады и дадим решительный бой нашим вековым угнетателям…
Увы! Эти речи не находили никакого отклика в сердцах толпы, и мозолистые руки продолжали спокойно оставаться в карманах брюк.
— Какие там баррикады! — благодушно усмехались ра-бочия. — Все равно зоотавры их разметают. А что касается развалин, то их, слава тебе Господи, немало теперь в Париже: иди и водружай себе на здоровье какие хочешь стяги.
Если декреты вызвали ликование в бедняках, то господа в рединготах и лайковых перчатках хмурились и ворчали.
— Это что же такое! Это уж хуже всякого социализма! — говорили они. — Только бунтовщикам да всяким агитаторам на руку!
На собрании, в спешном порядке созванном союзом «Друзей порядка», в который входили почти исключительно фабриканты, банкиры и крупные рантье, возбуждение умов достигло крайнего предела.
— Это возмутительно! — задыхаясь от гнева, кричал знаменитый «стальной король», Адольф Прюно, маленький толстый человечек с апоплексической шеей и выпуклыми рачьими глазами, испещренными сетью красных жилок. — Мы должны протестовать со всей энергией. Пусть там не забывают, что на нас держится вся промышленность, вся экономическая жизнь страны. Сегодня у меня отбирают 80 сантимов с каждого франка, а завтра, чего доброго, и остальное заберут. Вдобавок, многие из членов нашего Союза должны одеть блузу и идти копать землю рядом с какими-нибудь золоторотцами…
После долгих дебатов выбрана была делегация, которой было поручено сегодня же добиться свидания с президентом Стефеном и вручить ему обстоятельно мотивированный протест союза «Друзей порядка».
Стефен принял делегацию довольно сурово и от чтения протеста отказался.
— Мне некогда! — заявил он. — У меня каждая минута на счету. Говорите, в чем дело.
— Но, господин президент…
— Никаких «но»! Вы пришли хлопотать об отмене или смягчении опубликованных сегодня декретов? Да? В таком случае возвращайтесь к тем, которые вас послали, и скажите им от моего имени, что декреты останутся во всей своей силе и будут проводиться самым неуклонным образом. Больше скажу: очень возможно, что не сегодня-завтра мы объявим все капиталы, вплоть до последнего сантима, национальным достоянием. Тем хуже для вас и ваших друзей, если вы даже в этот трагический момент не можете возвыситься над узким, чисто шкурным эгоизмом!
— Но помилуйте, господин президент… Ведь эти декреты…
— Довольно! — резко перебил Стефен. — Я только считаю нужным предупредить вас, что за малейшее неподчинение или сокрытие истинных размеров капитала виновные будут заключены в тюрьму и с ними будут обращаться хуже, чем с ворами и убийцами. Об этом уж я позабочусь. Прощайте!
И он повернулся и вышел.
Уже с раннего утра мэрии были осаждены густыми толпами народа. Тысячи людей спешили ответить на призыв о трудовой мобилизации.
Преобладали рабочие, солдаты, мелкие ремесленники. У большинства вид был подавленный; но немало было и таких, которые смеялись, обменивались остротами.
— Эвона сколько народу валит! Этак мы, чего доброго, и до Америки докопаемся!
— Мы тута, а они там у себя в Нью-Йорке будут копать, — Бог даст, и встретимся!
— То-то на кротов страха нагоним!
— Дружбу с ними заведем: сами в кротов обратимся.
Тут же, в толпе, хмурые и пришибленные, стояли в ожидании очереди мобилизованные рантье, фабриканты, банкиры. Простой люд добродушно трунил над ними.
— Что, господа? И вас в работу запрягают? Ничего, это полезно.
— Вроде гимнастики!
— Для аппетита!
— Жира немного спустите, а то, того и гляди, кондрашка хватит.
— В Америке, вон, говорят, миллионеры черной работой заниматься стали: дрова колют, камни обтесывают, землю копают. Апоплексии боятся!
Какой-то рабочий, худой, изможденный, со впалой грудью и лихорадочно сверкающими на бескровном лице глазами, стал злобно ругать «буржуев».
— Ничего! — говорил он вперемежку с тяжелым удушливым кашлем. — Пускай поживут немного по-нашему! Довольно они из нас кровь пили!
— Оставь! — вмешался другой рабочий. — Чего уж там! Теперь мы все уравнялись. Им, чай, тоже не сладко; еще, пожалуй, хуже, чем нам. Нелегко после пиров да балов за лопату взяться. Чай, и тебе с непривычки трудно пришлось бы, если бы тебя вдруг заставили рябчиков жареных есть да шампанским запивать. Тоже, брат, нелегкая жизнь!