Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь

Только христианство сделало труд важнейшим элементом утопии, и это остается неизменным и в наши дни. Для первых христиан цель состояла не в строительстве общества, где избранное меньшинство могло бы наслаждаться созерцательным комфортом, а в сочетании труда и размышлений, которое позволило бы человеку вести добродетельную жизнь. Это изменение позиции сформулировал святой Бенедикт в своем «Уставе»: «Праздность — враг души, а посему в определенное время братья должны быть заняты трудом телесным, в другое же время — душеспасительным чтением»14. Дни раннехристианских монастырей состояли из чередования труда, сна, учения и молитвы. Однако, поскольку отцы западного монашества (блаженный Августин и святой Бенедикт) не оставили никаких указаний по конкретному устройству обителей, каждый настоятель сам воплощал в жизнь разработанные ими правила в меру своего разумения. По этой причине устроение монастыря стало актом индивидуального толкования; небесный Иерусалим снова и снова пытались воспроизвести на земле. На «Плане святого Галла» — схеме идеального монастыря, созданной в IX веке, как считается, майнцким епископом Гаттоном, одним из ведущих клириков при дворе Карла Великого, — мы воочию наблюдаем, как проходили эти поиски совершенства. На пергаменте изображен четырехугольный комплекс с большинством типичных для монашеской обители компонентов: церковью, клуатром, библиотекой, школой, госпиталем, кухнями, трапезными, странноприимными домами и кладбищем. Но вокруг них обнаруживаются постройки, побудившие Вольфганга Браунфельса назвать изображенный на плане монастырь «Ноевым аббатством»: коровники, стойла для быков и жеребых кобыл, загоны для коз, овец, свиней, кур и гусей, сарай, гумно, пивоварня и пекарня15. План святого Галла — первый в истории детальный проект утопии — дает представление о той парадигме христианской жизни на земле, к которой позднее будут стремиться средневековые города-государства. В нем отражена концепция идеальной общины, которая в этот период — хотя бы на короткое время — казалась вполне реализуемой.

На каждую утопическую мечту об идеальном городе приходится несколько таких, в основе которых лежит сельская жизнь. Как мы видели в первой главе, право добывать средства к существованию работой на земле всегда волновало политических философов — особенно в периоды огораживаний вроде английского XVII века. Такие мыслители, как Джон Локк, разрабатывали эту тему на теоретическом уровне, но утописты-практики попросту брали лопаты и начинали копать. В1649 году группа, назвавшая себя «истинными левеллерами» (levellers — «уравниватели», хотя вскоре они получили более звонкое прозвище «диггеры», от diggers — «копатели»), заявила о намерении «копать землю, унавоживать ее и сеять хлеб» на общинном участке у Джордж-Хилл в Кобэме (графство Суррей). Как объяснял лидер диггеров Джерард Уинстенли, они намеревались «сравнять с землей» не только изгороди, разрезавшие на части сельскохозяйственные угодья, но и социальные барьеры, которые эти изгороди символизировали. Предвосхищая идеи Локка и Руссо, Уинстенли считал: поскольку «Бог создал Землю как общую сокровищницу для зверей, птиц, рыб и человека» и «в начале ни слова не говорилось о том, что одна часть человечества должна править другой», все люди обладают общим правом на землю16. В связи с этим он требовал, чтобы народ Англии превратился в сообщество самодостаточных аграрных коммун, но это предложение, как и можно было ожидать, не нашло поддержки в парламенте после семи лет кровавой гражданской войны. Против диггеров бросили было могучую кромвелевскую армию, но когда выяснилось, что они в общем безобидны, задачу избавления от них переложили на плечи местных землевладельцев.

Поскольку дефицит земли в Англии усиливался, следующее поколение утопистов-колонистов в поиске пристанища для своих идеальных поселений начало присматриваться к Новому Свету. Высадка на американских берегах отцов-пилигримов, прибывших туда на корабле «Мэйфла-уэр» в 1620 году, была лишь первым из подобных вторжений переселенцев из разных стран Европы. Среди них было немало и членов радикальных религиозных сект, для которых девственные земли Северной Америки сулили шанс претворить утопию в реальность. Хотя некоторым, как швейцарским амишам, удалось создать процветающие аграрные поселения, большинство колонистов обнаружило, что пользы от неограниченности земельных ресурсов немного, если не хватает рабочих рук для их обработки. По оценке историка Ниала Фергюсона, от половины до двух третей европейцев, пересекших Атлантику с 1650 по 1780 год, составляли батраки, обязавшиеся в течение нескольких лет отработать стоимость путешествия17. Кое-кому Новый Свет представлялся раем на земле, но, как указывает Фергюсон, возводился он на горбах поселенцев, имевших статус «законтрактованных слуг»18.

Колонизация Южной и Северной Америки создала дефицит рабочей силы, который в конечном итоге приведет к расцвету настоящего рабства, а в это время в Британии начавшаяся индустриализация породила новый тип утописта-промышленника. Прежде всего тут нужно назвать Роберта Оуэна, сына ремесленника-валлийца, превратившего хлопкопрядильную фабрику своего тестя в Нью-Ланарке на реке Клайд в образцовое рабочее сообщество. Он принял управление предприятием в 1799 году, и за несколько лет сделал из трудившихся из-под палки бунтарей усердных и эффективных сотрудников. Оуэн попросту сократил рабочий день, ввел фиксацию выработки на разноцветных табло, прикреплявшихся к ткацким станкам, и вознаграждал усердие подчиненных, построив для них качественное жилье, школу и фабричный магазин, где товары продавались по себестоимости. Вскоре в Нью-Ланарк начали стекаться любопытствующие знаменитости, а памфлеты Оуэна принялись изучать такие влиятельные лица, как король Георг III, Томас Джефферсон и даже, говорят, сосланный на Эльбу Наполеон.

Оуэн, убежденный, что нашел ответ на вопрос, как облегчить участь городской бедноты, представил в палату общин план по созданию сети идеальных коммун — «деревень, где будут царить сплоченность и взаимовыручка». В каждом из таких поселений, которым будет выделено по боо гектаров сельскохозяйственных земель, должны были совместно жить и трудиться 1200 человек19. Коммуны Оуэна чем-то напоминали светский, индустриализированный вариант монастыря — там предусматривались кварталы домов на одну семью, общие столовые, школа, гостиница, комнаты для собраний и библиотека. К несчастью для Оуэна, энтузиазм, с которым власти поначалу встретили его проект, сошел на нет, как только речь зашла о финансировании из госбюджета. Разочарованный подобным приемом Оуэн отправился по хорошо знакомому прежним утопистам пути через Атлантику, вложив большую часть своего солидного состояния в создание поселения-прототипа в штате Индиана. «Новая гармония» разместилась на участке в 12 ооо гектаров, приобретенном на его собственные средства. За Оуэном последовало около тысячи учеников, но увы, большинство из них, в отличие от любивших пахать утопийцев Томаса Мора, были учеными и интеллигентами. В общем, они два года проспорили о том, как должно управляться поселение, чье название выглядело в этот период крайне неуместным, а потом у основателя закончились деньги.

То, что произошло с Оуэном, отнюдь не единичный случай. Разновидность утопизма, к которой его можно отнести наряду с современниками-французами Шарлем Фурье и Анри Сен-Симоном, возникла на закате эпохи Просвещения, когда казалось, что наука и инженерия объединенными усилиями могут создать не только идеальное поселение для людей, но и идеальное общество впридачу. Это были утопии нового типа — не просто абстрактные рассуждения или критика существующего общества в сатирической форме, но проработанные проекты лучшего будущего20. Если Сен-Симон считал, что новое социальное устройство должны создать наука и промышленность, то Фурье всю жизнь (и в конечном итоге безуспешно) совершенствовал свои планы «фаланстеров»: больших, окруженных возделываемой землей зданий наподобие гостиниц, чьи обитатели должны были жить исключительно в свое удовольствие, делая лишь ту работу, что соответствует их склонностям21. Труды трех «социалистов-утопи-стов», как их позднее окрестил Маркс, оказали непреходящее влияние на западную общественную мысль, но их суммарное теоретическое наследие при всей его глубине нельзя не назвать противоречивым. Своим кажущимся убеждением, что рай на земле возможен, они, по сути, отбросили утопизм к его примитивным истокам. Их оптимистические формулировки создавали ощущение, что некая преобразующая сила: наука, рациональное мышление или новое обретение человеком его сущности «благородного дикаря» — разрешит все дилеммы нашего существования. И это было еще не все. В горячке строительства рая на земле они, казалось, позабыли, что только в небесном раю никому не надо обрабатывать землю.