Румянцев-Задунайский

В Риге Румянцев с утра до вечера находился на ногах. Он знал: война с Пруссией затевается всерьез, и чтобы не быть в этой войне битым, надо подготовить полки к баталиям не хуже, чем подготовил срою армию Фридрих Второй. Шурин Румянцева, князь Дмитрий Голицын, будучи послом в Вене, писал ему, что у прусского короля армия хотя и наемная, но вымуштрована знатно и победить ее будет трудно.

Встреча Румянцева с главнокомандующим состоялась при необычных обстоятельствах. Однажды во время тактических учений на диком поле, что в десяти верстах от Риги, он обратил внимание на появившуюся из-за перелеска необычную войсковую колонну; впереди правильным строем скакал отряд кирасир, следом за кирасирами катилась большая карета, впряженная в шестерку богато убранных лошадей, затем с небольшим интервалом следовал еще один конный отряд. В хвосте колонны тащился обоз из войсковых повозок — такой длинный, что конец его терялся где-то за перелеском.

— Уж не Апраксин ли пожаловал? — высказал предположение адъютант.

— Похоже. Поскачем поближе к дороге, узнаем.

Их, должно быть, заметили. Карета сбавила ход, из эскорта отделился всадник с белым галуном и галопом направился им навстречу. Румянцев еще издали узнал в нем графа Петра Ивановича Панина, недавно произведенного в генерал-майоры.

Карета и в самом деле оказалась апраксинской. Панин доложил, что его высокопревосходительство едет в своем экипаже из самого Петербурга и весьма рад встретить на пути полки, предназначенные для похода в Пруссию. Все это он выразил с таким вдохновением, словно собирался ошеломить командира бригады. Румянцев, однако, не проявил особого ликования.

— Все это с главнокомандующим? — показал он на спускавшуюся с пригорка вереницу повозок.

— Личный обоз его высокографского сиятельства, — подтвердил Панин. — Более пятисот лошадей, не считая пятидесяти заводных[10], которые со всем убранством следуют за подводами.

Румянцев был достаточно наслышан о сластолюбивом нраве главнокомандующего, о его хвастливой страсти поражать всех своим богатством. Апраксин давал в Петербурге чуть ли не самые богатые обеды, удивляя гостей редкостными заморскими винами и кушаньями, гардероб его состоял из многих сот богатых кафтанов. И все же, зная обо всем этом, Румянцев не мог остаться равнодушным при виде пышности, с какой фельдмаршал ехал воевать против прусского короля. Ему, командиру бригады, каждый день сталкивающемуся с солдатскими лохмотьями, худым снаряжением и прочими недостатками, стало как-то неловко от всего этого блеска.

Карета остановилась. Молоденький адъютант, ехавший верхом рядом с коренными, соскочил с лошади и с лакейской расторопностью открыл дверцу кареты. Из кареты вышел молодой граф Репнин, сын покойного генерал-фельдцейхмейстера, затем показалась белая голова самого фельдмаршала — он был без шляпы, в одном парике.

— Рад вас видеть, граф, — протянул он Румянцеву руку.

Он представил своих спутников, в том числе и Репнина, как волонтера произведенного в чин полковника. Румянцев отвечал, что знает молодого графа по походу на Рейн и весьма ценит его за храбрость.

Лакей подал главнокомандующему шляпу, тот надел ее, после чего прошелся немного, разминая ноги.

— Как находите мой обоз? — неожиданно обратился он к Румянцеву.

— Если Фридрих увидит его, он умрет от зависти, и нам не с кем будет сражаться.

Румянцев сказал это небрежно-шутливым тоном, но Апраксин не мог не уловить в его голосе сарказма. Ох уж эти Румянцевы! Отец страдал из-за языка своего, и этот его же тропкой норовит!..

Нахмурившись, Апраксин стал расспрашивать Панина о лагере, который был хорошо виден от дороги.

— Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, — вмешался Румянцев, — перед нами первый гренадерский полк из вверенной мне бригады.

Апраксин бросил на него быстрый взгляд и приказал адъютанту подать верховую лошадь.

— Хочу посмотреть, какие у графа солдаты, — сказал он, обращаясь к Панину.

Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, Апраксин довольно проворно влез в седло и в сопровождении немногочисленной свиты рысью поскакал к лагерю.

Гренадеры приветствовали главнокомандующего криками «ура». Приняв рапорт, фельдмаршал пожелал посмотреть, как солдаты владеют ружейными приемами, быстро ли развертываются для огневого боя. Все это было исполнено превосходно. В заключение батальоны четким строем прошли перед лицом главнокомандующего и его свиты, огласив воздух новыми дружными криками «ура».

Фельдмаршал остался доволен.

— Молодцы, ей-богу, молодцы! — то и дело повторял он.

Граф Панин, желая рассеять холодок, возникший между главнокомандующим и командиром бригады из-за шутки последнего, заметил, что гренадерский полк сформирован сравнительно недавно и стал таким благодаря стараниям графа Румянцева.

— Хвалю усердие ваше, хвалю, — сказал Апраксин Румянцеву с фамильярностью начальника, желающего поддерживать с подчиненным дружеские отношения. Он даже похлопал его по плечу, как бы говоря: вот видишь, другой бы за недавнюю дерзостную шутку твою обиделся, а я вот не сержусь, и ты должен это понять, а ежели ты все это как следует уразумеешь, не станешь заноситься умом, а будешь мне как истинный друг и слуга, то не отвергнутся от тебя щедрости мои.

Апраксин приказал выдать солдатам по чарке водки, чтобы знали, какой у них добрый главнокомандующий, затем попрощался с Румянцевым и поспешил к своей карете.

Появление в войсках главнокомандующего долго оставалось темой солдатских разговоров. Поговаривали:

— Коль начальство приехало, значит, скоро будем воевать.

Как и предполагалось, армия двинулась на запад вскоре после приезда главнокомандующего. Однако стоило ей вступить на неприятельскую территорию, как Апраксин отдал приказ остановиться, расположившись лагерем между рекой Прегель и Большим Норкитинским лесом. Ему пришло в голову учинить новое расписание войск.

Передача полков и батальонов из одних бригад в другие продолжалась до середины августа. Только 18 числа упомянутого месяца дежурный генерал граф Панин от имени главнокомандующего огласил приказ о возобновлении похода. Но тут случилось неожиданное…

…В четыре часа утра барабанщики пробили генеральной марш, и полки авангарда стали выстраиваться в походный порядок. Хмурые, недоспавшие солдаты молча выполняли команды командиров. Те поторапливали: живей, живей. Наконец построение закончилось. Головная рота тронулась в путь. За ней вторая, третья… Заскрипели колесами повозки. Поход начался.

Светало. Густой холодный туман застилал все вокруг, впереди ничего не было видно. Саженей двадцать ходу, и вот уже нет колонны, пропала, исчезла из глаз…

Из главной квартиры проводить авангард приехал дежурный генерал Панин. Он стоял вместе с Сибельским и, зябко кутаясь в плащ, ждал, когда уйдут в туман последние полки. Вдруг Панин обратил внимание, что хвост последней колонны, врезавшейся в туман, больше не двигается. Это заметил и генерал Сибельский. Он подумал, что возникла пробка, и уже собирался послать адъютанта узнать, в чем дело. В этот момент из тумана выскочил всадник. Увидев генералов, он спешился и доложил, что впереди обнаружен противник: авангарду двигаться больше нельзя.

Всадником оказался волонтер, полковник Репнин, с которым у Панина, несмотря на разницу в годах, были дружеские отношения.

— Вы уверены, что это главные силы Левальда? — спросил Панин.

— Абсолютно уверен, — твердо ответил волонтер.

Вскоре подъехал командир отряда казаков, следовавшего в голове авангарда, и подтвердил достоверность сведений Репнина. По его словам, неприятель вышел со стороны Норкитенского леса тремя колоннами, занял деревушки у леса и под прикрытием тумана почти вплотную приблизился к нашим форпостам.

Панин посоветовал Сибельскому отдать авангарду приказ развернуться против неприятеля фронтом, занять оборону, а сам поскакал к фельдмаршалу, доложить обстановку.

10

Заводные — запасные лошади.