Страница 19 из 85
— Да, в нём много интересного и немало больших, красивых домов...
— О, это дома чорбаджи.
— Как вы сказали? — переспросил Стоян. В разговор вмешался Райчо;
— Так в Болгарии называют тех богачей-болгар, какие служат Османской империи. Они и в обычаях придерживаются турок и ислам исповедают.
— Им приход русской армии не в радость?
— Да уж думаю. Некоторые сбежали с турками. Однако запомните, поручик: кое-кто из них будут искать поддержки у российской администрации.
— Думаю, не найдут.
— Как сказать, — засомневался капитан... Совсем недолго пробыло ополчение в Систово и, получив приказ, ушло в распоряжение генерала Гурко!
В день, когда дружина поручика Узунова покидала город, он успел забежать к Светозаре. Она улыбалась, но узнав, что Стоян уезжает, огорчилась. И тогда поручик осмелел. Он сказал ей:
— Мой дед, граф Узунов, привёз жену из вашей страны. Неужели и мне судьба пошлёт такое же счастье?
Светозара глянула на него большими, полными слёз глазами, прошептав:
— Аз ште те чевам.
Этот день для поручика был самым счастливым. Светозара оказала ему: «Я буду ждать тебя».
В тот день, когда драгуны ворвались в Тырново, Гурко и город как следует не разглядел и окрестности, проскакали на галопе да на рыси, Тырново позади оставили. А когда изгнали турок, осмотрелся. Боже, красота-то какая. Долина Янтры-реки золотом пшеницы отливает, колос голову клонит. А чуть поодаль поле кукурузы зеленеет. Высокая, в рост человека. Пшеницу вот-вот жать начнут.
Дома, когда жил Иосиф Владимирович в родительской усадьбе, пора эта для крестьянина праздником была. Косари и жницы в поле выходили наряженные, все в одеждах чистых. Мальчишкой Гурко выбегал в поле, когда уже стояли первые снопы. И если случалось, он появлялся к обеду и крестьяне, сидя в кружок, ели, то они звали и Иосифа:
— Ходи к нам, барчонок.
И уж как нравилась ему их еда. Он садился на траву, ел из одной миски, из глиняного глечика пил молоко, а потом слушал, как в сильных крестьянских руках вжикали косы и ровными рядками ложилась пшеница.
Заметив, как смотрит генерал на хлебное поде, денщик, Василий, сказал:
— Этко, ваше благородие, бывало у нас, в деревне, пожнут ржицу, она в суслонах выстоится, зерно к зерну. Отобьют его от колоса цепами, помелят, а из первой мучицы хлеб духмяный, а уж пироги, что с грибами, что с ягодой особливые, губами ешь...
В Тырново Передовой отряд задержался, Гурко вызвали в штаб армии.
Тырново — городок хоть и древний, но уж не так велик. Хотя болгары называли его Велико Тырново. Постройки здесь все из камня, в зелени садов утопают. День и ночь Янтра ревёт. Народ приветливый, гостеприимный. Хозяин дома, где жил Иосиф Владимирович, генерала вопросами одолел, о Санкт-Петербурге расспрашивал, как живут в России. А больше всего страшило болгарина, ну как кончится война, уйдут русские братушки и снова турки вернутся.
Гурко хозяина успокоил, сказав, что османов прогнали навсегда и в Болгарии будет своё правительство...
Перед отъездом в штаб армии Гурко посоветовался с Раухом, Нагловским и Шуваловым. Ещё раз хотел услышать от них, по плечу ли Передовому отряду пройти через Хайнкиейский перевал. Генералы долго обсуждали, проиграли на карте возможные дороги, какое сопротивление могут встретить, и пришли к общему мнению: путь хоть и труден, но преодолим.
Шайка башибузуков кривого Селима орудовала у Систово. От Дуная, не вступив в бой, она спешно уходила к Тырнову.
Сначала дорога пролегала вдоль течения реки Лома, а к юго-западу у Белы перешли в долину Янтры.
Сотни полторы башибузуков в конном строю следовали за своим предводителем. Кривой Селим, покачиваясь в седле, единственным глазом настороженно ощупывал дорогу. Совсем недавно здесь провёл свою армию генерал с рыкающей фамилией, Гурко. Аскеры султана бежали, даже не дав боя. Селим считает: Абдул-Хамид. должен казнить трусов. Кривой Селим смотрит на окрестности, на долину. Всё безлюдно и только ворчит, как сварливая жена, Янтра. Она несёт свои воды в Дунай, бурлит в камнях у берегов.
У Белы через Янтру новый каменный мост о двенадцати пролётах. Да ущелья Самовода частые курганы, а от Самовода начались горные ущелья, ведущие к центральному хребту Балка. О них урус-генерал Гурко и разобьёт себе лоб.
Миновали монастыри: на правом берегу Янтры — Святой Троицы, на левом — Преображения. Безлюдные, запущенные православные монастыри.
Мрачен взгляд Селима. Гяуры гонят армию великого султана, как стадо баранов. У Селима один глаз, но он видит, как Передовой отряд генерала Гурко наступает им на пятки.
Жарко. Кривой Селим феской отирает пот с лица и снова нахлобучивает её на бритую голову; Недобрые мысли у Селима. Война с Россией началась неудачно для Порты. Потерять Болгарию для Турции — равно Селиму лишиться последнего глаза.
Кривому Селиму, де забывшему своё безрадостное детство на окраине Стамбула, Болгария — райская страна. Здесь он и его башибузуки уже успели набить свои хурджумы.
В тени разлапистых чинар у реки шайка сделала привал. Стреножив коней, разожгли костры, освежевали баранов. Над долиной потянуло жареным мясом.
Селим умылся, отёрся полой длинной рубахи, уселся на траве, скрестив ноги. Ему подали зарумяненный бараний бок. Орудуя ножом, Селим ел жадно, не успевая пережёвывать. Ему казалось, он никогда не насытит своё тощее брюхо.
На окружающий мир Селим смотрел, как учил мулла. Мулла читал святой Коран и советовался с Аллахом, Аллах говорил устами муллы.
«Не имей жалости к неверным. Чём больше ты убьёшь их, тем быстрее твоя душа вознесётся в кущи блаженного рая».
Рай, в представлении Селима, был подобен дворцу и огромному саду главаря всех башибузуков досточтимого юз-баши Ахмед-Юнус-бея, жившего в Адрианополе. У юз-баши Селим с другими предводителями отрядов башибузуков побывал накануне войны. Ахмед-Юнус-бей, седобородый старик с лицом цвета печёного яблока, благословил башибузуков на уничтожение гяуров.
И Селим во всём следует советам муллы и юз-баши. Он не ведёт счёт жертвам. К чему? Аллах видит старания Селима и воздаст ему должное из милостей своих.
Сердце кривого Селима не дрогнет, а ятаган остёр, как бритва, даже тогда, когда глаз видит красавицу гяурку. Селим знает: кончится война и он увезёт в Стамбул ту, которая приглянется ему. Мулла освятит его брак, и болгарка родит ему сына.
— О, машалла! (восклицание, выражающее одобрение (тур.)) — кривой Селим довольно потирает ладони.
Пока же башибузуки убивают и режут гяуров, как овечек. Стоны и проклятия неверных сладкой музыкой отдаются в душе Селима. Он улыбается: Сегодня на рассвете его шайка оцепила деревню. Местные крестьяне ожидали братушек, а пришёл он, Селим, как кара, какую творил Пророк. И никто из той деревни не увидит урусов.
Улёгся кривой Селим на кошму, прикрыл глаз. Журчит вода у берега Янтры, убаюкивает. Набежал освежающий ветерок и тут же рассыпался в кроне; чинары. Его дуновение коснулось заросшей щетиной лица Селима, чем-то напомнив ему родное селение. Вспомнилось давно забытое лицо матери.
Пробудился Селим в тревоге. Метались башибузуки, вьючили коней, подтягивали подпруги. Селим догадался: урусы поблизости.
Вскочив в седло, кривой Селим погнал коня. За ним, нахлёстывая лошадей, с криком уносились башибузуки.
Утро только начиналось, а оперативное совещание при главнокомандующем подходило к концу. Генерал Гурко заканчивал свой доклад. Вывод для всех присутствующих был неутешительным. По данным рекогносцировки, проведённой накануне заместителем Гурко генералом Раухом, турки усиленно охраняют Шипкинский, Гвердинский и Травненские перевалы. Выбить их — потребует длительного времени и больших сил.
— Иосиф Владимирович, — спросил Радецкий. — Так ли уж безнадёжно положение на этих перевалах, как уведомил вас генерал Раух?