Страница 18 из 85
Да и сам Константин Кесяков не помнил, когда ронял слезу. Разве что в день смерти матери.
Но вот настал час, и его первая дружина переправилась через Дунай. Берег наплывал, но Константину Кесякову время казалось вечностью.
Молчаливо сгрудились дружинники, замерли в ожидании. Толчок, и паром остановился, закачался на воде, подполковник прыгнул первым, ноги подломились в коленях. Сняв шапку, целовал землю. Грудь сжало, по щекам текли слёзы.
Не стыдясь, плакали дружинники. Наконец подполковник поднялся, посмотрел на своих воинов:
— Братушки, мы дома, в своей кровью омытой Болгарии. Но прежде чем мы назовём её свободной, многих не досчитаемся. Знайте, то будет святая смерть, дорогая плата за волю нашего народа. Пойдём же смело за нашими старшими братьями, русскими солдатами.
— Клянёмся! — единым криком огласился дунайский берег.
Подполковник, смотрел на Систово, на зелень садов, белоснежные минареты над городом, купол православного храма и мысленно видел себя семнадцатилетним, когда он, Константин Кесяков, вместе с Любеком Каравеловым добирался в Москву, учился в университете и достиг звания магистра математики.
Но Болгария, многострадальная Болгария звала властно к борьбе, и он, закончив Константиновское военное училище, вступает на службу в Преображенский полк в чине поручика, связывается со Славянским комитетом, выезжает в Белград и Сербию, формирует болгарский легион. Своими глазами видел он, как расправляются османы со славянами.
Теперь Константин Кесяков — подполковник и командир первой дружины болгарского ополчения. Генерал Столетов попросил откомандировать к нему Кесякова, как только было принято решение о создании болгарского войскового соединения.
Последняя дружина покинула паром. Воины строились поротно. В голову колонны пронесли самарское знамя, полотнище полоскалось на ветру.
Подполковник вспомнил день, когда его вручали ополчению. Тогда Кесяков переводил дружинникам, о чём говорили самарские гости и присутствовавший при вручении главнокомандующий Дунайской армией.
А над Систово, над широким Дунаем, над ближними и дальними полями пронёсся молчавший многие и многие годы колокольный перезвон. Из города встречать своих болгарских воинов, в строгом облачении, с хоругвями и иконами, шли священники, валил народ. Было торжественно и празднично.
Ворвавшись в Систово с драгомировской дивизией, поручик Узунов так и не успел как следует рассмотреть этот городок. Потому, едва ополченцы переправились через Дунай, Стоян приступил к знакомству с городом. Посмотрел развалины стен лагеря римских легионеров. Подивился множеству магазинчиков и торговых палаток. Городок-то не так велик. Походил по базарам. У каждого своё назначение: на одном лошадей продают, на другом — птицу или иную живность, а вот на третьем — вино бочками.
Болгары то и дело затрагивали Стояна, приглашали в гости. Систовцы всю теплоту своего сердца отдавали своим, болгарским войникам. Они зазывали дружинников в свои дома, пели вместе с ними родные песни, играла их музыка. Но была тишина в кварталах, где жили турки да те болгары, какие служили Порте или хотели походить на османов.
Стоян бродил зелёными улицами, вдоль плетней и заборов из булыжников, любовался каменными домами под красной черепицей. Дома попадались о двух, а то и трёх ярусах, с балкончиками, за каменными оградами, увитыми виноградом. Долго стоял на центральной плошали, поражённый великолепием белого храма. Удивлялся, что турки его не разрушили. Ведь фирман (в некоторых мусульманских странах – указ) султана запрещал строить высокие церкви.
У причалов на Дунае тесно от складов и пакгаузов австрийского пароходного агентства. От порта мощёная улица, усаженная тополями и чинарами, потянулась вверх, в гору.
В центральной части города — училища, торговое я рисовальное... Улица вывела Стояна в старый район, где кривые переулки, тупики, глинобитные из сырцового кирпича дома, вторые ярусы нависали над пешеходными тропинками. В нижних же размещались торговые лавки или мастерские ремесленников.
Часто во дворах стояли телеги или турецкие арбы. В глубине одной усадьбы Стоян увидел пасечника, он возился у ульев. Заметив офицера, заторопился к калитке, мешая русские слова с болгарскими, пригласил;
— Сердечно прошу на гостуване.
Старый, усатый пасечник, в куртке из домотканого сукна и барашковой шапке, усадил гостя под разлапистым орехом, поставил на стол глиняную миску, до краёв наполненную душистым мёдом, нарезал пшеничного хлеба и, налив в стаканы виноградного вина, произнёс:
— За солдат, московцев, за войников болгарцев!... Лишь под вечер Стояна с трудом разыскал Райчо Николов.
— Моя сестра, поручик, заждалась нас...
В доме, на каменных сваях, было полутемно и пахло топлёным молоком и брынзой. Поручик осмотрелся. Он впервые в доме болгар. Кухня, навесные полки, уставленные начищенной до блеска медной посудой, в шкафу глиняные миски и тарелки, расписные чашки. Деревянный пол, устланный лоскутной дерюгой. В просторной горнице под ногами домотканый коврик, старый комод, на нём вязаная накидка. Напротив, у стены деревянный топчан, покрытый сотканным из шерсти одеялом, а на нём гора подушек. У топчана вычищенная шкура овцы. Мех высокий, пушистый. Посреди горницы празднично уставленный низкий столик.
Старшая сестра Николова, тётушка Параскева, как называл её Райчо, одетая в платье из грубой шерсти, встретила их приветливо и, усадив на плетёные из виноградной лозы скамейки, долго всматривалась в лицо младшего брата. Потом поправила чёрный платочек на седой голове, сказала:
— Ты запомнился мне мальчиком, Райчо, а сейчас ты мужчина, и я вижу твои морщины. Ты жив, мой дорогой брат, а сколько раз я оплакивала тебя. Печально, не довелось увидеть тебя в этой одежде нашему Антиму.
— Муж тётушки Параскевы, — шепнул капитан. — Его в апрельские дни убили башибузуки.
В горницу, внеся дымящееся блюдо с мясом, вошла молодая, стройная болгарка, смуглолицая, с чёрной косой до пояса и в сарафане поверх вышитой рубашки. Улыбнулась добро.
— Обратите внимание, поручик, мою племянницу я увидел только теперь, когда вернулся в Болгарию. Прежде я не знал о её рождении. У неё редкое имя — Светозара. В молодости муж тётушки привёз это имя из Сербии... обратите внимание, поручик Стоян, какая красавица.
От такой похвалы девушка зарделась, потупив глаза, присела. Но вот она подняла очи и на Стояна, при свете свечи глянули большие, тёмные глаза, под тонкими, чёрными бровями. А ещё были у неё длинные ресницы. Таких глаз и таких ресниц Стоян, кажется, не видел ни у кого. Поручик смотрел на девушку зачарованно. Тётушка Параскева то заметила, перекрестилась, промолвила:
— Слава Всевышнему, теперь не надо прятать Светозарку от проклятых турок. Ты ведь помнишь, Райчо, как янычары увезли нашу тётушку Любомиру. Ей и шестнадцати в ту пору не было. А Светозара так похожа на неё.
Тётушка Параскева заботливо положила деревянной ложкой на тарелку Стояна горячее мясо с луком, а на лепёшку из кукурузы кусок брынзы с пучком пряно пахнувшей травы.
Николов поднял керамическую чашу:
— Выпьем сливовицы, поручик, в память о хозяине этого дома.
Тётушка Параскева кивнула согласней, пригубив чашку, кончиком платка вытерла набежавшую слезу:
— Сколько, братушка, я слёз пролила, ночей недоспала, тебя оплакивала. Не гадала, что спасла тебя добрая Россия, приютила. А и мы в неволе в её сторону смотрели... — она погладила ладонью лицо Райчо. — Господи, я дожила до того дня, когда могу свободно ходить по родной земле...
— С того вечера Узунов ещё дважды удалось побывать у тётушки Праскевы. Но не ради тётушки приходил он в её дом, а затем, чтобы увидеть Светозару, посмотреть в её глаза, сидеть за их маленьким, низким столиком, помолчать, а коли предоставлялась возможность, поговорить со Светозарой.
На душе у Стояна было тепло и приятно. Во второй его приход Светозара спросила:
— Вам нравится наш город?