Страница 86 из 112
«И какая муха её укусила? — беспокойно подумал император. — Может быть, ей уже донесли про эту крошку из Смольного? Но ведь дело благополучно замяли, выдали её замуж... Чего из мухи слона-то делать?»
Они зашли в просторную комнату, обставленную мягкой мебелью, обитой алым бархатом. Царь дал команду лакею пошире распахнуть шторы.
— Не надо, — простонала императрица, — у меня мигрень, и яркий солнечный свет мне просто невыносим.
Николай Павлович вздохнул.
«Ну, началось, — пронеслось в его уже плешивой голове, — если с мигрени начинает, значит, держись! И как она про эту смолянку пронюхала?»
— Николя, ты что, не понимаешь, какая сложная обстановка сейчас складывается в России и в Европе?
— А что? — насторожился император. «Эк она как издалека заходит», — подумал набедокуривший муж. — Ты что, получила письмо от сестры?
У императрицы была сестра, герцогиня Мекленбургская, которая часто писала о том, что думают и говорят при дворах в Германии и вообще в Европе о действиях нового русского царя.
— Да, получила, но не в нём сейчас дело. Ты отлично знаешь, что в связи с восточными нашими делами (началась война с Персией и назревала с Турцией) в Европе очень чутко реагируют на то, что у нас творится. Англичане и французы к нам всё более враждебны. Австрийцы тоже не в восторге от твоей политики. И вот на таком фоне ты сам им всем даёшь повод науськать на нас всю свою прессу.
— Какой повод, дорогая? — спросил, посматривая подозрительно бесцветными оловянными глазами, император. «Неужели какой-то писака за границей тиснул статейку о моих похождениях в Институте благородных девиц?» — вновь пронеслось у него в голове. Николай Павлович слегка покраснел.
Александра Фёдоровна заметила это.
— Господи, Николя, я не имею в виду твои пакости с девицами. Это мой крест, и я буду его нести до конца, хотя тебе и над этим подумать надо. Ты ведь император и вести должен себя соответственно. Но сейчас разговор о другом.
У Николая Павловича отлегло от сердца. На его лице появилась улыбка. Он склонился к жене и поцеловал её белоснежную ухоженную руку, пахнущую изысканными духами.
— Так о чём же речь-то, я никак не пойму? — весело спросил он.
— А речь о том молодом поэте, Андрее Полетаеве, который ждёт тебя в жандармской карете у чёрного входа.
— Доставили уже, — хмыкнул император. — А с какого боку тебя волнует этот виршеплёт? — Он откинулся в кресле и посмотрел на супругу подозрительным взглядом.
— Остановись, Николя! Нельзя же так начинать царствовать. Ты что же, всех, на кого донесут какие-нибудь завистники или просто негодяи, хочешь пересажать в тюрьмы, сослать на каторги и в ссылки? — спросила прямо в лоб Александра Фёдоровна.
— Не знал, что ты стала такой либералкой! — недовольно проговорил император и закинул ногу на ногу. Ярко блеснули в свете вечерней зари его начищенные сапоги.
— Да ты кого угодно либералом сделаешь! Разве можно так начинать царствовать? Подумай об общественном мнении! — вспыхнула его супруга. — За невинные стихи даёшь команду арестовать известного поэта и, я вижу по тебе, намереваешься сослать его в Сибирь.
— А что с ним прикажешь делать? Орден ему за его безнравственность дать?
— Не тебе бы печься о нравственности. Весь Петербург отлично знает о твоих гадких похождениях в театральном училище и в Смольном. Если выдал Матвееву замуж за провинциального дурака и разорившегося негодяя, даже не выдал, а всучил вместе с деньгами и поместьем, то, думаешь, всё шито-крыто? И это что, в первый раз? А с фрейлинами ты что вытворяешь? Стоит только показаться при дворе молоденькой хорошенькой девичьей мордашке, как ты сразу же тащишь её к себе в постель, а потом она идёт по рукам твоих дружков, забулдыг вроде Алексея Орлова! После всей этой грязи, содеянной тобой, ты ещё, с невинным видом закатывая глаза, печёшься о нравственности подрастающего поколения!
«Всё-таки пронюхала, стерва», — подумал Николай Павлович и защёлкал продолговатыми ухоженными ногтями по подлокотнику кресла.
— И что ты хочешь, чтобы я сделал с этим поэтишкой? — мрачно спросил он, отводя глаза в сторону.
— Я хочу, чтобы ты оставил его в покое.
— Не могу, дело уже начато.
— Так дай команду замять его. Ведь это и в твоих интересах. Николя, посмотри вокруг. Россия уже не та, что при твоей бабушке Екатерине, и декабрьские события показали это. Нельзя править сейчас только при помощи дубинки. А ты ещё считаешь себя европейцем. Вспомни, наконец, судьбу своего батюшки... С огнём играешь на пороховом погребе, Николя!
Царь вздрогнул, когда услышал от супруги намёк на судьбу своего отца, забитого в спальне пьяными офицерами.
— Ну какие же вы все неблагодарные дураки! — Николай Павлович вскочил. — Я же о вас забочусь и о своих потомках. Как же вы не видите: эта молодёжь поганая, эти молоденькие дворянчики — самая гангренозная часть империи. Нахватались, неучи, всяких идеек якобинских, и всё их к революциям тянет, недоумков. На худой конец реформы им подавай! А вот этого не хотите, сукины вы дети?! — выставил перед собой император кукиш. — Я вам покажу реформы, я вам покажу тайные общества! В порошок сотру! — орал уже совсем разъярённый император.
За окнами все притихли. Придворные уже прикидывали, а не сесть ли им в экипажи и не укатить ли подальше подобру-поздорову. Попасть под горячую руку Николаю никому не улыбалось.
— Кроме кулаков, мужчине необходима ещё голова. — Александра Фёдоровна резко выпрямилась во весь немалый рост и с презрением посмотрела на своего разошедшегося супруга. — Прав был мой папа, когда говорил, что, кроме начищенных сапог и того, что у нормального мужика между ног болтается, больше у тебя ничего нет. Ты просто тупой, злой, похотливый сатир. И попомни мои слова: умные люди загонят тебя в клетку и всенародно, на глазах всей смеющейся над тобой Европы, выпорют, попотчуют кнутом. Этим ты и закончишь.
Императрица стремительно вышла из комнаты, хлопнув оглушительно дверью.
— Прикажете разливать чай? — в соседней комнате перед ней склонилась фигура в красной ливрее.
— Разливайте, только без меня. — Она потрогала вспотевший лоб. — Я плохо себя чувствую, и вообще, что за ужасные и аляповатые эти драконы. Налепили их на всех стенах, просто смотреть противно. Я уезжаю на «ферму», и оставьте вы все меня в покое!
Александра Фёдоровна, прямая как палка, прошагала, тяжело ступая, по скрипучему песку дорожки к экипажу и вскоре укатила со своими фрейлинами прочь.
4
Николай Павлович остался один в полутёмной комнате. Его трясло. Желание ломать и крушить захлёстывало с головой. Закусив верхнюю губу, выпятив свой тяжёлый подбородок, он кинулся к окну. Ему под ноги попался малиновый пуфик. Император так пнул его длинной и сильной ногой, что он отлетел в дальний угол комнаты. Подвернулась ширмочка с драконами — врезал по ней своим крупным кулаком, пробил насквозь, а затем с наслаждением разорвал её пополам и стал топтать каблуками, громко сопя. Досталось и стоящим поблизости креслам и канапе. Было сорвано несколько портьер, разбито три или четыре вазы и сломана довольно высокая пальма. С ней Николаю Павловичу пришлось повозиться. Как истинный заговорщик-карбонарий, она долго не поддавалась. Но вот наконец под руками государя всея Руси затрещал шершавый ствол редкого растения. Император перевёл дух, вытер потный лоб прямо рукавом сюртука. Постепенно сознание возвращалось. Стало стыдно и как-то тоскливо-муторно на душе.
«Неужели эта надменная пруссачка права? — думал Николай Павлович, озираясь вокруг. — Наломает он дров и в политике, а вся Европа будет потешаться над ним?»
Посмотрел на свои испачканные землёй руки.
«Нет, я тоже не дурак. Они просто все отвыкли от сильной руки. — Император погрозил кому-то кулаком. — Мой старший брат Александр Первый слишком много либеральничал и был чересчур мягкотелым в политике, как внутри страны, так и на международной арене. А нужно действовать жёстко, стремительно и беспощадно. Вот тогда и старушка Европа заткнётся, и все подожмут хвосты».