Страница 106 из 112
И вот наступил тяжёлый для России 1854 год, когда вся страна с волнением следила за судьбой осаждённого Севастополя. О старом генерале, конечно же, вспомнили и поручили ему самое трудное и опасное дело: защищать с имеющимися мизерными силами Кавказ. И Муравьёв взялся за новую сложную задачу решительно и смело, как делал это всегда. Служить, так не картавить!
Часть седьмая
ПОСЛЕДНИЙ ТРИУМФ — ВЗЯТИЕ КАРСА
ГЛАВА 1
1
сень в 1855 году на Армянском нагорье в Восточной Анатолии наступила неожиданно холодная. В горных отрогах вокруг турецкого города Карса, окружённого тридцатипятитысячным русским войском, уже 28 августа выпал снег. Он, правда, быстро растаял, но с каждым днём становилось всё холоднее. С пасмурного, затянутого тучами неба часто накрапывал мелкий осенний дождь. Под стать погоде было и настроение в русском лагере. Три месяца жизни в поле, продуваемом всеми ветрами, особого энтузиазма в войсках не прибавят. А тут ещё в начале сентября объявилась в батальонах холера. Именно поэтому главнокомандующий русской армией, наместник Кавказа, генерал от инфантерии Муравьёв решил лично осмотреть лагерь и проверить, как выполняются его приказания о строительстве землянок, какие меры принимаются против распространения холеры и, вообще, чем дышит сейчас солдат.
Генерал вышел из своего домика, наскоро построенного из больших глыб необработанного камня и крытого соломой, и остановился рядом на пригорке. Под ногами хрустели ледком лужи. Высоко в небе летели на юг клинья перелётных птиц. Николай Николаевич осмотрел в подзорную трубу турецкую крепость и задумался.
Он вспомнил, как почти год назад в Петербурге ноябрьским туманным утром был срочно вызван в Зимний дворец. Царь ему объявил, что он направляется на Кавказ командующим корпусом и наместником края.
— Вы полностью свободны в своих действиях, генерал, но, бога ради, не просите у меня войск и денег! Вам необходимо справиться с возложенными на вас задачами теми средствами и теми войсками, кои у вас уже есть в наличии, — выпучив оловянные глаза, говорил Николай Павлович, стараясь не встречаться с новым командующим Отдельным Кавказским корпусом взглядом.
— Я хорошо понимаю положение нашего государства и не сложу оружия, пока хоть один вражеский солдат будет топтать своим сапогом землю Кавказа, — ответил решительно Муравьёв.
Он хорошо видел, как тяжело императору обращаться к опальному генералу, который провёл в отставке по вине злопамятного властителя России лучшие для службы годы. Ведь Муравьёв даже от царя не скрывал своего мнения, был независим и горд. Это-то больше всего ненавидел Николай Павлович в своих подчинённых, но делать было нечего. В докладной записке, прибывшей из Генерального штаба, значилось, что только Муравьёв полностью соответствует должности наместника Кавказа и главнокомандующего Отдельного Кавказского корпуса в военное время. Особо также отмечалось, что если этот генерал примет решение, то уже ничто не сможет ни на йоту отклонить его от предпринятых действий и он в высшей степени обладает способностью подчинять других людей своей воле. В прошлые годы царь просто бы отмахнулся от такой настойчивой рекомендации Генерального штаба, как это делал частенько, продвигая ему угодных, но сейчас все царские любимцы и блюдолизы, которым так упорно десятилетиями протежировал император, прилюдно опозорились, когда им пришлось из зал Зимнего дворца переходить на пыльные военные дороги. Паркетные генералы проиграли все сражения англо-французским союзникам в Крыму. И не случайно, что героическую оборону Севастополя организовали и возглавили не эти придворные шаркуны, а боевые адмиралы Корнилов и Нахимов. Уже к зиме 1854 года всем и в России, и в Европе стало совершенно ясно, что благодаря бездарному руководству и армией, и государством в целом со стороны прежде всего императора Николая Павловича и его камарильи огромная страна с мощными природными и человеческими ресурсами, с одной из самых больших армий в мире стоит на грани полного военного разгрома. Нависла угроза потерять почти всё Закавказье, Крым и многие земли на юге России, которые были присоединены блестящими победами Румянцева, Суворова, Кутузова в славные екатерининские времена.
Муравьёв холодно взглянул на императора, превратившегося за последние месяцы позора в жалкую карикатуру на самого себя, и, простившись с Николаем Павловичем (как вскоре оказалось, навсегда), вышел из царского кабинета. Николай Николаевич ещё раз убедился в общем упадке духа и в слабости, даже ничтожестве верховных правителей России. Надеяться можно было только на собственные силы. И потому Муравьёв не очень сожалел, когда его в нескольких вёрстах от Тифлиса нагнал фельдъегерь с известием, что император Николай Павлович скончался. Это только заставило его ещё больше мобилизоваться.
Генерал тяжело вздохнул, вспоминая всё это, и направился в сопровождении адъютантов в военный лагерь, раскинувшийся под стенами Карса. Несмотря на холодный, пронизывающий ветер, Муравьёв был в одном сюртуке. На голове — папаха, у левого бедра — шашка. Навстречу командующему попался молодой обер-офицер в шинели с бобровым воротником.
— Куда это вы так вырядились, любезный? — спросил, насупившись, генерал. — В каком, интересно узнать, полку у нас такие пижоны водятся?
— Грузинского гренадерского полка поручик князь Василий Ростовский, — бодро, нисколько не смущаясь, представился офицер.
— Как это в таком славном полку завёлся маменькин сынок с бобровым воротником? — спросил, насмешливо улыбаясь, Николай Николаевич. — Я вот никогда такого не нашивал и другим советую роскошью не увлекаться. В походе она расслабляет, а слабый солдат — обуза в бою.
Поручик улыбнулся, внезапно наклонился и подобрал с земли толстый, ржавый железный штырь, оброненный здесь у палаток, наверно, артиллеристами, и в мгновение ока завязал его узлом.
— Вот мой ответ на ваш упрёк в слабости, ваше высокопревосходительство, — усмехнулся Василий Ростовский. — Уж в чём в чём, а в слабости никогда замечен не был.
— Ишь ты какой силач выискался, — проворчал Николай Николаевич и, взяв из рук поручика штырь, не спеша развязал его, выпрямил словно стальными пальцами и отдал своему адъютанту поручику Желтухину. — Передай-ка эту вещицу артиллеристам. Ещё в хозяйстве пригодится. Как же вы, князь, попали в Грузинский полк? Какими ветрами вас к нам занесло, любезный? — вновь насмешливо воззрился на офицера главнокомандующий.
— За дуэль, ваше превосходительство, переведён сюда из гвардейского Преображенского полка и не жалею. Мне нравится походная жизнь, но вот только сидеть на одном месте скучно.
— Скучно, говорите, князь? А если я штурмовать крепость прикажу, это вас развлечёт?
— Конечно, ваше высокопревосходительство, давно пора дать прикурить этим туркам. А то мы здесь сидим и дуреем от безделья, а вон в Севастополе наши гибнут. Кстати, каковы новые известия из Крыма? По лагерю, честно говоря, плохие слухи ходят.
— Держится Севастополь, держится! — громко ответил генерал. — Что ж, поручик, как штурм будет, поставлю тебя с твоим взводом впереди колонны, чтобы скучно не было, а вот воротничок же бобровый прикажи денщику отпороть, здесь тебе не Невский проспект, да и барышень нет, чтобы на тебя любоваться, — внезапно подмигнул главнокомандующий и бодрым шагом направился между палаток и сооружаемых землянок.
Николай Николаевич шёл по лагерю и пристально всматривался в солдат, вытягивающихся перед ним в полный рост, подробно расспрашивал их о службе здесь, в труднейших полевых условиях, заходил в только что построенные землянки. У одного из костров он увидел группку егерей. Один молоденький солдат мешал длинной деревянной ложкой варившуюся в котле кашу, другой, постарше, сидел рядом с огнём и зашивал мундир, третий, унтер-офицер с седыми усами, подняв воротник шинели, покуривал трубочку и что-то рассказывал: