Адмирал Сенявин

К ночи ветер усилился, море разбушевалось. Начали убирать паруса, но было поздно. Ураганный вихрь ломал одну стеньгу за другой, крушил мачты, бросал их на палубу, скидывал за борт.

В ночной тьме Сенявин различил фальшфейер на «Крыме», видимо, оттуда же палила пушка, но помочь ему было невозможно.

На рассвете Сенявин, не спавший всю ночь, только-только, не раздеваясь, прилег на койку, как с треском переломилась третья бизань-мачта. Сенявин выскочил на палубу. Сломанная мачта повисла на вантах за бортом, волочилась и билась о корабль. Гигантские волны как спичку подхватывали ее и с грохотом ударяли о борт. «Еще немного — и все будет кончено», — мелькнула мысль у Сенявина. Раздумывать было некогда, он схватил за мокрую фуфайку пробегавшего боцмана:

— Силыч, моментом тащи топоры!

Спустя минуту они с боцманом вылезли на руслени и, каждое мгновение рискуя сорваться за борт, яростно рубили ванты с обоих бортов. Несколько сильных, точных ударов — и мачта скрылась в волнах за кормой. Освобожденный корабль развернуло по ветру, и вскоре ему удалось встать на якорь. Вокруг не было видно ни одного корабля. Всех их далеко раскидал и унес с поломанными мачтами непрекращающийся шторм. Войнович лежал пластом вторые сутки. Волны раскачивали и бросали корабль с борта на борт. Обшивка местами разошлась, и в трюм быстро прибывала вода. Помпами не успевали ее откачивать. В ход пошли ведра, ушаты. Сенявин послал вестовых на камбуз. Оттуда принесли медные котлы и бачки. Беспрерывно цепочкой часами стояли промокшие матросы, передавая из рук в руки ведра, вычерпывая воду. На третьи сутки люди стали выбиваться из сил. Сенявин спустился на батарейную палубу и опешил. Вокруг сновали матросы с полными ведрами. Верхом на пушке сидел, беззаботно болтая ногами, корабельный слесарь Силкин, весельчак и балагур. В руках он держал большую кость с куском солонины, которую срезал и аппетитно уплетал. Усталый Сенявин вскипел:

— Ах ты, скотина! Теперь ли время объедаться! Брось все и работай!

Силкин проворно соскочил, вытянулся и, не моргнув, выпалил:

— Я думал, ваше высокоблагородие, теперь только и поесть солененького, может доведется, пить много будем.

Столпившиеся вокруг матросы дружно захохотали. Кто-то крикнул: «Ай да бахарь, молодец!» Не сдержал улыбку и Сенявин, покачал головой. Матросы как-то сразу приободрились. Силкин схватил ушат с водой, проворно побежал на палубу, а вслед за ним поспешили и остальные матросы, пересмеиваясь на ходу.

Шторм начал постепенно стихать. На корабле поставили запасные стеньги, привязали новые паруса и потихоньку направились в Севастополь, куда собирались потрепанные корабли. Все они потеряли по две-три мачты, везде разошлась обшивка, порвало такелаж. Корабль «Мария Магдалина» и фрегат «Крым» бесследно исчезли в море.

Осунувшийся, бледный Войнович отправил Сенявина с донесением к Потемкину.

Читая донесение Войновича, больной лихорадкой Потемкин грыз ногти и все больше мрачнел. Закончив читать, крякнул, махнул рукой и ушел, приказав Сенявину ждать. Светлейший еще несколько раз вызывал его, заставлял подробно рассказывать перипетии случившегося, охал и качал головой. В конце концов Сенявин убедил князя в том, что на море редко кто беду минует. Все со временем образуется, корабли приведут в порядок, и туркам все равно несдобровать. Неделю пробыл Сенявин в Кременчуге.

Подъезжая к Херсону, встретил спешившего во всю мочь подпоручика в сопровождении капрала, державшего под уздцы двух запасных лошадей. Не останавливаясь, подпоручик крикнул:

— Турок разбит под Кинбурном!

В Херсоне, несмотря на поздний час, по улицам сновали радостно оживленные военные и штатские.

В Адмиралтействе уже знали первые подробности успеха Суворова.

Генерал находился на обедне в походной церкви, когда ему доложили о десанте на узкую Кинбурнскую косу.

— Пусть все вылезут! — невозмутимо, не поворачивая головы, ответил Суворов.

Офицеры переглянулись. Русских было в три раза меньше турок. Полагалось атаковать неприятеля во время высадки. У Суворова созрел иной замысел — не сбросить десант, а уничтожить его целиком. Он отлично видел превосходство турок. В случае немедленной атаки русские батальоны попали бы под губительный огонь турецкой эскадры.

Спокойно закончив обедню, приказал открыть огонь картечью. Суворов сам повел солдат и кавалерию в наступление. Две ожесточенные атаки нанесли туркам большой урон, но успеха не принесли. Корабельные пушки турок засыпали косу бомбами, ядрами, картечью. Под Суворовым убило лошадь, его самого ранило картечью в бок. Он собрал всех, кто был в крепости, а скоро подоспела подмога. Солнце уже садилось, когда генерал вновь возобновил наступление. Третий штурм укреплений янычар оказался самым кровопролитным. Русская картечь беспощадно косила неприятеля, пехота била штыками, кавалерия рвалась вперед по горам трупов. Суворова ранило второй раз, но он не покинул строя.

Турок выбили из пятнадцати укреплений — ложементов, построенных поперек Кинбурнской косы. Почти весь десант был уничтожен. Победа была полная.

Под Кинбурном отличилась галера «Десна», храбро сражаясь в одиночку с турецкой эскадрой. Матросы, метко стреляя из пушек и ружей, потопили неприятельское судно. Суворов похвалил моряков за отвагу. Но что могла сделать одна галера? Командующий Лиманской эскадрой вице-адмирал Мордвинов не откликался на просьбы Суворова о помощи и запретил атаковать турок «ввиду превосходства неприятельского флота». Его осторожность больше походила на трусость.

По дороге Сенявин долго размышлял о победном сражении Суворова: «Войска имел втрое меньше, но атаковал не по шаблону, решительно, стремительно, не давая туркам опомниться. Сам вел в атаку солдат, увлекал вперед лихой храбростью». И еще пришла мысль: «Море рядом, а корабли не помогали войскам, не прогнали турецкую эскадру».

Пока Сенявин пробирался к Севастополю, в Днепровском лимане разыгралась трагедия…

О капитане второго ранга Андрее Веревкине на Черноморском флоте была слава добрая. Мичманом отважно дрался при Чесме, получил тяжелую рану. Бился с турками по всему Эгейскому морю, блокировал Дарданеллы.

Командовал фрегатами на Балтике. Характер имел боевой, но был худороден. На Черном море Мордвинов взял опытного капитана к себе, назначил командиром плавбатареи № 1.

После кинбурнской неудачи турецкая эскадра Эски-Гуссейна отстаивалась на рейде Очакова. Лиманская флотилия Мордвинова укрылась за песчаной косой. Атаковать турок рискованно — перевес в силах многократный на их стороне, а Потемкин денно и нощно понукает наступать. Мордвинов в конце концов собрался с духом. На совете капитанов и флагманов объявил:

— Турки стоят в тесноте полукружием. Плавбатарея Веревкина ночью под прикрытием двух галер — лейтенанта Константинова и мичмана Ломбарда — скрытно подойдет к ним с наветра. Надобно внезапно кинжальным огнем возжечь турок на ветре, а там и всю эскадру спалим огнем.

Капитаны переглянулись, покачали головами. Поднялся Веревкин:

— Замысел ваш хорош, господин адмирал, только на бумаге. У Эски-Гуссейна шестьдесят вымпелов, а то и поболее. Одна плавбатарея против целой эскадры ничто. Ежели к тому же ветер переменится? Боком то-то все выйдет.

— Неужто сдрейфил Веревкин? — ухмыльнулся недовольно Мордвинов.

— Я при Чесме смертушке в глаза глядел, с той поры упреков не имею, — хмурясь, ответил Веревкин. — В экипаже моем полсотни матросов, почти все рекруты, не обучены. О них пекусь.

— Авось пронесет, — пожевал губами раздраженный адмирал, — быть моему решению окончательно.

Когда стемнело, Веревкин передал на галеры, что снимается с якоря, просил не отставать. Однако галеры почему-то не спешили.

Около полуночи к батарее причалила шлюпка, на палубу поднялся Ломбард. От мальтийца, еще и год не служившего в русском флоте, попахивало вином. Оказалось, что он не нашел свою галеру «Десну» и Мордвинов назначил его на другую.

— Где же она? — недоумевал Веревкин.