Страница 89 из 103
— Воспользуемся польским наследством, — пошутил Шеин, обращаясь к ехавшему рядом Измайлову. — Однако нам с тобой не хватает четырёх полков, чтобы полностью осадить город. Тогда у поляков было больше тридцати тысяч, у нас сегодня пока лишь двенадцать.
Шеин и Измайлов часто советовались в пути. Так было и в те дни, когда осматривали крепость. Их сопровождали две конные сотни. И не напрасно: можно было ждать вылазки поляков в любую минуту. Поляки за ними наблюдали.
Осматривая стены и башни крепости, Шеин заметил, что они после минувшей войны были восстановлены.
— Не дремали поляки прошедшие годы. Видишь вон ту широкую башню? Помнится, Шиловой её называли. Так поляки узнали от предателя, что у неё самые тонкие стены, и ударили из всех пушек, проломили стены и сразу бы ворвались в город, да слава покойному Сильвестру, взорвал он эту башню, сам пал и сотни врагов похоронил. И теперь нам нужно прежде всего добыть «языка». Ты подбери сегодня толковых ратников, и пошлём их на поиск. Надо думать, что смоляне да и поляки, поди, выходят из города. Тут их и отловим.
— Думал я об этом тоже. Должно знать, чем живёт и дышит враг.
— И помни, собирай парней не на один день, сколоти артель человек из десяти отважных, и пусть послужат, сколько Бог даст. Эх, сейчас бы побратимов: Петра, Прохора, Нефёда Шило, Павла Можая! Помнишь?
— Как не помнить, славные были лазутчики.
Осмотрев стены и башни крепости, воеводы пришли к выводу, что до подхода полков от Стародуба, Почепа, Рославля и других городов, освобождённых за минувшую осень, идти на приступ нельзя. Смоленск настолько успел укрепиться, что сумеет выстоять против тех малых сил, которые выставили россияне. Пока приходилось лишь готовить силы для освобождения Смоленска. И время работало против россиян.
Только в январе к Шеину подошли со своими полками князья Семён Прозоровский и Василий Белосельский. Шеин поставил их на западе от Смоленска, велел укрепляться, копать траншеи, землянки. Следом подошёл от Рославля князь Богдан Нагово с полком. В конце января подошёл из Москвы иноземный полк во главе с полковником Маттисоном. Лишь десятого февраля 1633 года царь Михаил получил донесение воеводы Шеина о том, что крепость Смоленск находится в полной осаде: «Город Смоленск совсем осаждён, туры поставлены, да и острожки поставлены, из города выйти и в город пройти немочно».
Однако польские воины часто беспокоили русских ратников, которые вели осадные работы. Группами по тридцать-сорок воинов они выскакивали из ворот, подбегали к траншеям и обстреливали их из луков. Артемий Измайлов устроил у незасыпанных Малаховских ворот засаду. Старшему сотскому Матвею Гребневу он наказал:
— Сразу, как выйдут они из ворот, ты их не трогай. А как будут возвращаться, последних, сколько сможешь, и отсеки.
— Так и сделаю, как сказано, — пообещал Гребнев и не обманул.
В засаду ратники Гребнева ушли на рассвете. Пролежали в лозняке, затаившись, до полудня. В полдень, когда шёл густой снег, ворота распахнулись и из них выбежали почти тридцать гайдамаков[33]. Когда они отстрелялись и бежали обратно, выскочили ратники Гребнева. Завязалась скоротечная схватка. Двоих гайдамаков сразу оттеснили от группы, на них навалились шестеро ратников, схватили и унесли. Поляки попытались освободить захваченных, но им это не удалось. Оставив троих убитых в схватке, они скрылись в воротах.
Измайлов и Гребнев повели взятых в плен в острожек, в котором находился Михаил Шеин. Воевода сидел в землянке с князем Прозоровским. Увидев введённых гайдамаков, Шеин сказал:
— Ну, сотский Гребнев, поздравляю тебя с уловом.
— Спасибо, воевода. Вот, допрашивай. Податливы. Говорят, что из Теребовля.
Шеин внимательно осмотрел их и обратился к Артемию:
— Однако ты уведи вот этого матерого хитрована. Он правды не скажет. Погляди в его глаза.
Когда «хитрована» увели из землянки, Шеин подошёл ко второму гайдамаку, вроде бы с простым, круглым лицом, но с умными глазами.
— Тебя как звать? — спросил Шеин.
— Остапом кличут, — ответил тот.
— Слушай, Остап, расскажи правду, как живут в Смоленске, сколько там войска стоит, и мы тебя отпустим. А ежели пожелаешь остаться у нас, Руси послужишь.
Остап слушал Шеина, смотря ему в глаза, и было видно, что он если будет говорить, то скажет правду. Он и не намерен был говорить неправду. Три дня назад семь гайдамаков попытались убежать из Смоленска. Их схватили, три дня пытали, добиваясь признания, кто ещё хочет убежать. Гайдамаки ни в чём не признались, потому как ничего не знали, и гетман Соколинский, который хранил у себя ключи от Малаховских и Днепровских ворот, приказал повесить беглецов на глазах у всех воинов. Остап не хотел умирать на виселице и прошептал:
— Пан воевода, спрашивайте. Всё, что я знаю, скажу.
— Ты правильно поступаешь, Остап. Ведь мы хотим отобрать у поляков свой город. Теперь скажи: ты знаешь, сколько в городе хлеба?
— Этого я не знаю, пан воевода, но похоже, что много. В городе было до двух тысяч лошадей. Теперь их осталось меньше половины. Нет ни сена, ни соломы. Про овёс давно забыли.
— И что из того?
— А то, что этих лошадей кормят печёным хлебом.
— Скажи, а откуда войско берёт воду?
— С водой, пан воевода, совсем плохо. Как перестал пан Соколинский выпускать горожан и воинов к реке, так начали пить воду из колодцев. Но в глубоких воды уже нет, а в мелких она болотная и гнилая.
— Что ещё плохо в городе?
— Дров нет. И горожане вместе с воинами мёрзнут. Потому разбирают и жгут крыши, лишние избы и клети.
— Ну а войска сколько?
— Так я, пан воевода, счета не знаю.
— И пушек сколько не знаешь?
— Много их, а счётом — не знаю. Да вы, пан воевода, не горюйте. Охрим счёт знает, и он проныра хороший. Скажите, как мне, что вы его не повесите и не убьёте, а отпустите, так он и поведает.
— Вот ты ему и скажешь, — ответил Михаил.
Князь Семён Прозоровский посоветовал Шеину:
— Теперь ты их вместе сведи и спрашивай того Охрима о том же.
Как свели гайдамаков да сказали Охриму, что он доживёт до глубокой старости, так тот и выложил всё, что знал о польском войске, о том, как оно приготовилось к обороне. От Охрима Шеин узнал, что все ворота, кроме Малаховских и Днепровских, засыпаны валами.
— Никакой силы не найдётся, чтобы их одолеть. Теперь поляки и в башнях нижний ярус забрасывают землёй. Всех смолян на ту справу согнали. А пушки у них на стенах через пятьдесят шагов стоят.
Допросив «языков» и сделав вывод, что они не обманывают, Шеин решил отправить их в Москву, как и повелел о том царь Михаил в наказе.
А вскоре лазутчики Измайлова добыли ещё одного «языка». Это был литвин из Вильно, лет тридцати, упитанный, с холодным взглядом голубых глаз. Назвать себя он не захотел, держался чванливо и гордо, был дерзок. Он заявил Шеину:
— Я вам ничего не скажу, москали. Даже и пытать не думайте.
Матвей Гребнев сказал Шеину:
— Он, как бешеная крыса, кусался и плевался, когда мы его под Красным взяли.
Красное было большим селом в сорока вёрстах от Смоленска. Оно давно интересовало русских воевод. Литвин шёл вдвоём с польским воином из Красного, когда лазутчики Гребнева выскочили из засады. Стражи обнажили сабли и стали защищаться, не испугались шестерых русских ратников. Поляк отбивался отчаянно и сам напоролся на саблю Гребнева. А у литвина, который был неумелым бойцом, саблю вмиг выбили из рук, навалились на него. Тут он и начал кусаться, верещать и ещё вытворять невесть что.
Артемий посоветовал допросить литвина с «пристрастием».
— Сейчас вот уведём его в соседний острожек и будем у него на глазах готовить снасти для пыток. Посмотрим, как он вытерпит...
— Добро. Делай, как задумал, но добудь от него подноготную о селе Красном. — И Шеин вспомнил, как поляки вгоняли ему под ногти иголки, а потом срывали клещами.
33
Гайдамак — здесь вольный ратник, разбойник.