Страница 73 из 103
До Слонимского старосты Кострича Якуб Хельминский довёз Михаила и Марию за каких-нибудь десять минут. Дом его располагался не в центре Слонима, а на окраине, на берегу речки Шары, но от реки был отгорожен высоким забором с калиткой на замке. На дальнем от дома дворе Кострича стояла мастерская, и в ней работали русские пленные. Их было девять человек, и они шили кожаную обувь.
Кострич встретил Якуба по-простому и, узнав о причине его появления, похлопал дворецкого по плечу.
— Милое дело затеяли. Идёмте в сапожню. Там сами и выберете посажёного, кто по душе придётся.
Михаил присматривался ко всему, когда его вели к сапожне. Всё тут было сделано так, чтобы пленники не сбежали. Крепкое помещение, решётки на окнах. В нём пленники работали, в нём было их общее житие. Когда Кострич ввёл гостей в сапожню, Михаила будто ударило что-то в грудь, едва он бросил взгляд на человека, сидящего к нему спиной. Такая широкая и могучая спина была из его десяти лазутчиков только у Павла Можая. «Да он же, он», — мелькнуло у Михаила, и когда Кострич сказал: «Встаньте все и повернитесь!» — Михаил увидел Павла и поспешил к нему.
— Господи, Можай! Бог милостив к нам! — И Михаил обнял Павла.
— Батюшка-воевода, я верил, что мы ещё встретимся.
К ним подошёл староста Кострич, похлопал Павла по плечу.
— Славный муж. Он у меня тут за десятского. Вот и возьми его в посажёные.
— Так и матушку нам надо, — сказал Михаил.
— Вот и хорошо. Он женат на местной. Годится?
— Годится, пан староста. Приходи к ясновельможному пану к вечеру, нашим гостем будешь.
— Спасибо, даст Бог, приду, — ответил Кострич.
Жена Павла, Анфиса, работала у старосты Кострича в прачках. Она была под стать Павлу, крепкая, статная, с приятным круглым лицом. Как сошлись Павел и Анфиса, Михаил сказал им:
— Доченьку я выдаю замуж. Сами знаете, что без посажёных отца и матушки свадьбе не бывать, вот и зову вас.
— Спасибо, батюшка-воевода, что зовёшь, что помнишь о нас. А мы твоим чадам послужим ещё, — сверкнул карими глазами Павел и с поклоном попросил старосту: — Вельможный пан, отпусти нас с Анфисой нынче.
— Как не отпустить, коль сам ясновельможный пан Лев Сапега за вас просит. Идите, собирайтесь в путь.
В этот день у Михаила Шеина получилось всё как нельзя лучше. В церкви архангела Гавриила протоиерей Филипп встретил его по-отечески ласково и пообещал без проволочек, сегодня же свершить обряд венчания.
— Видел я твою доченьку на Воскресение Христово, свет мой воевода. И князя Горчакова знаю. Он тоже бывает в храме. Как не порадеть за них, ибо семья это Божья крепость.
По дороге в имение Сапеги Михаилу удалось поговорить с Павлом.
— Как живётся-можется в неволе? — спросил он у Можая.
— Худо поначалу было, в старой крепости нас держали как скот. А потом Слонимский староста взял нас в работники. Сносно живём. Да вот мне повезло: Анфису встретил, свет в окошке. Она-то из местных, русачка. Род её со времён Ярослава Мудрого в Слониме обитает. Нашенский город-то был.
— Тебя на Русь-матушку влечёт?
— Нет, батюшка-воевода, говорю честно. Торговые люди приходят в Слоним из Московии, чего только не узнаешь от них. А хорошего мало. Землю мужик забросил, в бега подался. Да, сказывают, и государь недоумок. Будто бы бояре выбрали себе такого, чтобы на нём верхом ездить.
— Придумаешь, Можай, такое!
— Да нет. За что купил, за то и продаю. Ещё слышал, что державой правит мать царя монахиня Марфа. А с нею пришло стадо сродников Салтыковых, и теперь они Русь по лоскутам растаскивают. — И, как бы в оправдание себе, Можай добавил: — Не хотелось бы мне хаять государя, да я на торг хожу, сапоги, что мы шьём, продаю, а там, на торге, всяких небылиц короба разносят.
Смертельно захотелось Шеину в этот час в Москве побывать, покрутиться в Кремле среди бояр, узнать поближе, чем Русь живёт. И то сказать, шесть лет прошло, как он покинул Москву. Рассудил и о царе Михаиле. Неужели и впрямь сынок Филарета не в него пошёл? «Как моё сердце рвётся к тебе, Москва белокаменная, мой отчий дом», — с болью в сердце подумал Михаил. В эти часы он не мог предположить, что ему ещё пять долгих лет придётся быть пленником.
И пришёл час венчания дочери. Лев Сапега дал Михаилу две кареты. В одну из них посадили невесту, Марию и посажёную мать Анфису. В другой ехали Михаил, Игорь и Павел. Вот и вся свадебная процессия. Да что поделаешь? Зато близок час, когда дочь будет под защитой данного Богом супруга. Этому ли не радоваться, когда вблизи затаился злой и жестокий коршун? Знал Шеин, что враждебность князя Черкасского теперь падёт не только на него, но и на дочь с зятем. Михаил, однако, попытался избавиться от мрачных размышлений, весело сказал про себя: «Бог не выдаст, свинья не съест».
В церкви Катя и Игорь радовали тех, кто смотрел на их счастливые лица. И никому не было дела, что на невесте нет драгоценных украшений, что у жениха потёртый кафтан и не атласная рубаха.
Вот уже и вознесены венцы над их головами, и надеты венчальные кольца: Кате — с руки матери, Игорю — с руки тестя. Обряд венчания завершён. Хор на клиросе спел величальную, а протоиерей Филипп в последний раз благословил молодожёнов. Теперь они ехали в карете одни, а родители и посажёные отец и мать сели в другую карету.
В палатах Льва Сапеги молодожёнов встречали все обитатели во главе с хозяевами. В покое перед трапезной собралось более тридцати человек. Все они знали жениха и невесту, и Лев Иванович счёл за должное позвать всех на свадебное застолье. Ему было лестно показать своё радушие к семье пленника. Д княгиня Кристина сделала Кате подарок: надела ей на шею жемчужное ожерелье, и это вызвало восторг дворни. И вот уже все сели за стол и были выпиты первые кубки хмельного за молодожёнов. За столом стало шумно. А в это время пришёл слуга Льва Сапеги, который ухаживал за раненым князем Димитрием, и сказал своему господину:
— Ясновельможный пан, князь Димитрий просит прислать к нему воеводу Шеина.
Лев Иванович велел слуге подозвать Михаила и, когда тот подошёл, попросил:
— Извини, воевода, что отрываю от застолья, но князь Черкасский желает тебя видеть. Сходи к нему.
Шеину очень не хотелось идти на встречу с князем. Его сердце почувствовало, что там предстоит жестокий разговор. Но отказать Сапеге он не мог и потому, сделав лёгкий поклон, ушёл следом за слугой.
Князь Черкасский лежал в малом флигеле чуть в стороне от большого, где с приездом Михаила обитали Шеины. Пока Михаил шёл, у него нашлось время подумать о том, как вести себя с князем. Но оказалось, что и думать Михаилу было не о чем. Он всегда относился к князю доброжелательно, и, если бы не горячий, мстительный нрав Черкасского, они могли бы стать добрыми знакомыми. Во всяком случае Михаил решил быть сдержанным и почтительным — всё-таки человек пролил кровь — и постараться вселить в князя надежду на то, что он ещё встретит достойную себя супругу. С такими побуждениями Шеин вошёл во флигель и в небольшой комнате увидел лежащего на ложе князя. Похоже, тот потерял много крови и был очень бледен. Но в глазах у него не было страдания, боли, они светились мрачно. Михаилу трудно далось понимание «светились мрачно», но он смирился, произнёс как можно мягче, приветливее:
— Здравствуй, Димитрий Мамстрюкович. Доктор сказал, что твоя жизнь вне опасности. Ты скоро поднимешься в седло и сможешь вернуться в Россию. Я пришёл на твой зов.
— Ты не садись предо мной и прелестных слов не говори. Я знаю, что поднимусь в седло, и лишь для того, чтобы наказать тебя и весь твой род. А говорю тебе это потому, что не скоро увижу. Вот как вернёшься на Русь, знай, что первый враг твоего рода — это я, а со мною и все князья Черкасские. Теперь иди. Я сказал всё.
— Но я-то ещё не всё сказал, — возразил Шеин. — У нас нет причин для взаимной борьбы. В тот первый кулачный бой мне не надо было сбивать тебя на лёд. Так уж получилось. И потому прости. Знал бы твой нрав, я бы пальцем тебя не тронул. А теперь прощай. — И Михаил Шеин направился к двери.