Принц (ЛП)

- Даже пиратам нужна тихая гавань.

- Но безопасно ли в этой гавани, когда корабль пиратов становится на якорь?

Нора бы улыбнулась, задавая этот вопрос, но внезапно в горле образовался ком.

Взгляд, которым посмотрела на Нору миссис Райли впечатлил бы даже Сорена.

- Я не хочу снова видеть, как моему мальчику больно.

- Тогда мы поняли друг друга.

- Он любит вас.

- И я люблю его.

- Но?

- Нужно больше, чем желание уехать вместе в закат.

- Правда. Нужно еще и рейтузы взять.

Нора посмотрела в окно. На восточной лужайке она увидела десятки лошадей, пасущихся в зеленом море.

- Я думала, Уес был мозговитым парнем.

- И это он получил от меня.

Нора кивнула.

- У вас хорошие гены. Не буду отвлекать от ваших благодарственных открыток, оно же тюремное заключение. И вернусь к...

- Моему сыну? - спросила миссис Райли с огоньком в глазах.

- Именно, - Нора снова улыбнулась. Пиратка внутри нее удержала язык за зубами, и она направилась к двери. - Он как черт похотливый по утрам. Обязательно заметит мое отсутствие.

Миссис Райли глазом не повела. Она снова открыла ручку и взяла еще одну открытку.

- А это у него от отца.

Всю дорогу до гостевого дома, Нора пыталась понять, что произошло. Мистер Райли согласился помочь Талелу по ее просьбе… и ничего не попросил взамен. Она была готова поспорить своей собственной жизнью, что он бы потребовал, чтобы она ушла в обмен на его помощь. Но он этого не сделал. И не угрожал ей. Он согласился и отправил ее восвояси.

Она почти рассчитывала, что мистер Райли обменяет ее уход на спасение Талела. И теперь, когда он не сделал этого...

Нора начала раздеваться, как только зашла в гостевой дом. Она нашла полусонного Уесли в кровати. Посмотрев на часы, Нора не могла поверить, что было почти 8:00 утра.

- Где ты была? - спросил он, и она забралась к нему под бок. Он притянул ее ближе, и она растаяла в его руках, прижимаясь спиной к его груди.

- Бегала по делам. Засыпай. Я тоже хочу спать.

- Хорошая идея, - сказал он, прижимаясь к ней бедрами. Нора тихо рассмеялась.

Малой только неделю занимается сексом и уже превратился в типичного похотливого по утрам парня. И она любила его за это.

И любила за все остальное.

И ей не нужно было оставлять его.

А поскольку ей не нужно было оставлять его, значит ей нужно ответить на вопрос Уесли.

Останется ли она с Уесли? Или же уйдет от него… снова?

Глава 34

Север

Прошлое

Страх, который на тот момент казался иррациональным, страх, который едва ли не сдерживал Кингсли от того, чтобы войти в часовню, доказывал собой, что был выше всякой веры. Месяц спустя после того дня, как Мари-Лаура приехала в школу Святого Игнатия и впервые увидела Сорена, они рука об руку с Кингсли вернулись в часовню. Полночь двадцать первого… дата, выбранная Мари-Лаурой. «Его день рождения», - сказала она улыбаясь. И самая длинная ночь в году, добавил Кингсли, смотря на свою сестру, пока она не покраснела. Покраснела... его сестра, в постели у которой побывало половина Парижа, на самом деле, покраснела.

- Ты мог бы придумать лучший день для свадьбы? - наконец спросила она, и живот Кингсли стянуло.

Сейчас он ждал в притворе часовни. Глянув на часы, он оплакивал последнюю минуту до полуночи.

Она выглядела прекрасно, этого отрицать он не мог. Красивее, чем когда-либо видел. Метель заперла всю школу в ловушку в долине. Не было ни единого шанса купить свадебного платья. Вместо него, она надела одно из своих собственных и старые кружева с алтарной одежды, вшитые вручную в качестве шлейфа и фаты. На ней не было макияжа, поскольку косметика закончилась неделю назад, и ей не удалось поехать и купить новую. Ее чистое лицо никогда не светилось так ярко, никогда она не выглядела настолько невинной. Невинной… почти девственной. Ее руки переплелись. Нервы? Его сестра, которая практически ничего не носила, танцуя на сцене перед десятками тысяч зрителей на протяжении двух лет в Парижской балетной труппе? Нервничала?

Кингсли взял ее за руку и держал. Ее пальцы ощущались ледяными.

- Ты боишься? - спросил он, пытаясь симулировать поддержку, любовь, хотя под его спокойной внешностью таилась ярость.

- Oui... очень.

Она вдохнула и выдохнула. Белое облачко окружило ее лицо, словно ореол. В часовне практически невозможно было сохранить тепло зимой, но она настояла, чтобы они поженились в церкви. Кингсли молил о короткой церемонии, иначе до рассвета, все они умрут от переохлаждения.

- Тогда почему ты выходишь за него? - спросил он с более искренним волнением в голосе, чем намеревался. Но Мари-Лаура, потерянная в своих мыслях и страхах, не заметила этого.

- Я никогда не встречала никого похожего на него. Я никогда... я люблю его. - Она повернулась к Кинсгли и яркость ее улыбки принесла свет и тепло в холодную, освещенную свечами часовню.

- Ты знакома с ним один месяц.

- Это не важно. Я полюбила его с того момента как увидела. И я сказала ему об этом.

- Он тоже сказал, что любит тебя? - спросил Кингсли, боясь ответа. Сорен никогда не говорил ему этих слов, хотя они слетали с уст Кингсли каждый раз, когда Сорен входил в него. Он говорил Сорену «я люблю тебя» почти так же часто, как и «я ненавижу тебя». Не важно, что именно он говорил «люблю» или «ненавижу» когда для Кингси они значили одно и то же. Они говорили «я твой несмотря ни на что». Но он знал, что Сорен любил его. Ему не нужны были слова, только синяки и шрамы и воспоминания о соединении их тел в самые глубокие ночные часы, когда даже Бог сдавался и отправлялся спать. И Мари-Лаура... на свои деньги Сорен привез Мари-Лауру к Кингсли. Это была любовь. И впервые, Кингсли хотел, чтобы Сорен любил его меньше.

Она покачала головой.

- Non. Не такими словами. Но он сказал нечто лучше, чем «я люблю тебя». Он сказал «мы можем пожениться». Он ни на секунду не замешкался. Словно ждал, когда я скажу, что люблю его, и тогда бы он смог спросить.

- Что ты имеешь в виду...

- Шшш... - Мари-Лаура прижала палец к губам. У алтаря появился огонек, была зажжена одинокая свеча. - Пора.

Она протянула руку, Кинсгли взял ее. И в полной тишине, кроме кратких вздохов Мари-Лауры, Кингсли проводил сестру туда, где их ждали Сорен с Отцом Генри. Отец Генри, как и обычно, улыбался. Как и Мари-Лаура. Но Сорен с Кингсли не улыбнулись, когда посмотрели друг на друга. Кингсли искал в глазах Сорена какое-то извинение, намек на объяснение, предложение или план, который бы объяснил это безумие. Но он ничего не видел в глазах Сорена… совершенно ничего.

Улыбка Мари-Лауры стала еще шире, когда Отец Генри начал говорить. Кингсли слышал его голос, но его разум не мог понять ни единого слова. Снова повисла тишина, и Кингсли понял, что он только что задал вопрос.

- Я выдаю, - ответил он, вспоминая, что у него была одна реплика во всем этом фарсе - Отец Генри спросил кто выдает эту девушку замуж за этого мужчину. «Я выдаю» - два слова. Все что Кингсли надо было сказать. Видеть, как прах тел его родителей хоронили в серебряных урнах было менее болезненным, чем эти два слова. Он знал, что должен быть рядом с Мари-Лаурой, так как она была единственной женщиной в школе Святого Игнатия, ей больше некого было просить выступить в качестве сопровождающего. Но Кингсли не мог этого сделать, не мог стоять со своей собственной сестрой. Он перешел на сторону Сорена. Мари-Лаура даже не заметила его перемещение.

Служба продолжалась. Не будет никакого исповедания. Мари-Лауру только прошлым вечером крестили. Для Сорена она была новообращенной и стала католичкой, чтобы их союз был благословлен Церковью. Что бы сказал отец Кингсли если бы был жив, увидев это? Мсье Огюст Буасоньё, гордый потомок гугенотов, он бы скончался в часовне от одного вида, как его дочь становится католичкой и выходит за католика. Теперь Кингсли посчитал смерть отца благословением. Лучше быть мертвым, чем переживать это. Он тоже желал о смерти. Если бы только у него с Сореном была последняя ночь вместе… Кингсли умолял бы Сорена убить его. И он знал, что в его любви и власть и милосердие, Сорен бы удовлетворил эту просьбу.