Принц (ЛП)

За две недели до начала школьных занятий, Кингсли сидел на заднем крыльце дома бабушки и дедушки, общаясь со звездами. Они утешали его... по-настоящему утешали. Эти звезды были единственными свидетелями той ночи. Помнят ли они ее, также как он? Кингсли начал спрашивать их, что они видели, когда услышал голоса в кухне.

- Мне плевать, что он говорит, он не в порядке. Он определенно, не в порядке.

В словах, произнесенных бабушкой, Кингсли услышал эхо голоса покойной матери. Как он тосковал по Maman. Кингсли знал, что бабушка винила его покойного отца в смерти своей дочери. Она уехала в парижскую школу и влюбились в пожилого француза. Ублюдок имел наглость полюбить ее в ответ и даже вступить в брак с восемнадцатилетней Карен Смит и сделать ее мадам Буассоннё. Даже двое детей, которых они вырастили, не убедили ее родителей, что отец Кингсли был никем иным, как соблазнителем молоденьких девушек. Каков отец, таков и сын, Кингсли знал, что дедушка и бабушка именно так думали. Если бы они только знали, что, хотя он и соблазнял девушек, существовал другой молодой человек, которому принадлежало его сердце.

- Что ты мне предлагаешь? – спросил дедушка, в его голосе сквозило разочарование.

Кингсли предположил, что сегодня был не первый раз, когда они начинали этот разговор.

-  Сегодня позвонил отец Генри. Он думает, Кингсли не должен возвращаться. Они беспокоятся о нем, о том, что произошло, о том, что он не хочет говорить об этом.

Не возвращаться? Единение Кингсли со звездами разрушилось от одной этой мысли. Почему он не должен возвращаться? Отец Генри не говорил ему ничего о том, чтобы он не возвращался. Откуда родилась такая идея?

Сорен… Может это была идея Сорена? Он сожалел о той ночи? Рассказал ли Сорен отцу Генри, что он знал что-то о той ночи?

Кингсли поглотила паника. Что делать, если это было дело рук Сорена? Даже священники считались с Сореном. На протяжении последующих нескольких дней, Кингсли прошел через все возможные муки неуверенности в себе. Он не мог вернуться, если Сорен не хотел, чтобы он был там. Но он должен был увидеть его снова. Он должен был вернуться. За неделю до начала учебного года, он молча сидел за кухонным столом с бабушкой и дедушкой, не приступая к еде.

- Тебе сегодня пришло письмо.

Бабушка передала ему белый конверт. Кингсли не взглянул на него. Несомненно, еще одно письмо от Мари-Лауры. Он прочитает его позже.

- Скоро начнутся занятия. - Дед посмотрел на него поверх своих очков для чтения. -Твоя бабушка и я решили оставить решение за тобой. Школа Святого Игнатия или Старшая школа Портленда?

Выбор лежал перед ним. Оба варианта казались неприемлемыми. Он не мог вернуться в Портленд. Там не будет Сорена. Он не мог вернуться в школу Святого Игнатия, если Сорен не хотел, чтобы он был там.

Кингсли покачал головой, скрестив руки на груди и положив голову на стол. У него болел живот. Голова раскалывалась. Ему нужен хоть какой-нибудь знак.

Письмо лежало у него на коленях, и он увидел, что почерк на нем не принадлежал Мари-Лауре или любой другой женщине. Мужской почерк, сильный и жизнеутверждающий.

Медленно, дрожащими пальцами, Кингсли открыл письмо и прочел единственное слово, написанное на листе бумаги цвета слоновой кости.

«Reviens». Вернись.

Письмо было подписано только одной витиеватой буквой S с диагональной, перечеркивающей её, линией.

Кингсли поднял глаза на бабушку и дедушку.

- Я возвращаюсь в школу Святого Игнатия.

Глава 17

Север 

Настоящее

Пристальный взгляд Кингсли был нацелен на Сорена лишь мгновение, прежде чем он, покачав головой с явным отвращением, ушел глубже в лес. Он услышал шаги за спиной и не повернул назад. Сегодня Кингсли не бежал, но ему и не особенно хотелось быть пойманным. Прошло тридцать лет с тех пор, как он проходил по этой опасной, густо заросшей деревьями местности, которая сменялась внезапными обрывами. Даже спустя такое количество времени, его ноги сохранили память о столь многих прогулках этой тропой. Через полчаса он пришел к гребню горы с видом на крутой каньон.

- Mon Dieu… - выдохнул он.

После всего этого времени… конечно, нет. Но вот он, по-прежнему здесь.

- Еще в обиходе. - Сорен подошел и встал рядом с ним.  - Они отремонтировали его. Там довольно симпатично внутри.

- Наш эрмитаж [фр. Ermitage - уединенное место; одинокий дом]?

В сердце Кингсли хлынула давняя любовь, и он простил Сорена вполне достаточно для того, чтобы засмеяться.

- Наш эримитаж. Он никогда не был по-настоящему нашим, ты же знаешь. Мы просто прозвали его так.

В нижней части каньона стояла крошечная лачуга из камня. Сто лет назад первые иезуиты, которые пришли в деревенский Мэн, построили сначала часовню, затем жилые помещения, и, наконец, скит для отца Чарльза, который принял обет молчания.

- Довольно симпатично… - повторил Кингсли. Само собой, они перестроили его после того, как мы перестали им пользоваться. Всегда так. Боже мой, какая это была адская дыра.

Сорен тихо рассмеялся.

- Несомненно. Но идеально подходила для наших целей.

- Oui, - Кингсли согласился. - Parfait.

Эрмитаж был их убежищем, после возвращения Кингсли в школу, когда он и Сорен продолжили то, на чем остановились. Кингсли оторвал взгляд от домика, где он уступал свое тело Сорену тысячами способов так много лет назад. В сотне ярдов от лачуги, маячил громадный замшелый утес. Целую минуту Кингсли смотрел на него. Только когда он почувствовал руку на шее сзади, нежную руку, нежное прикосновение, совершенно доброе и без скрытого мотива он зажмурился и отвернулся.

- Это было там?

Сорен опустил руку. Кингсли стало не хватать ее, в ту же секунду, как она исчезла.

- Oui. Прямо там. Она так неудачно приземлилась... - он остановился и сглотнул. Ему нужно моргнуть снова, чтобы стереть стоявший перед глазами образ тела своей сестры. – Ее лицо…

- Je sais, - прошептал Сорен. – Я знаю.

Конечно, он знал. Мари-Лаура приходилась сестрой Кингсли, но, когда она умерла, она была женой Сорена. Мари-Лауре исполнилось только двадцать, она была балериной из Парижа.

- Мы убили ее, mon père.

- Я давно освободил тебя от любого чувства вины, Кингсли. Ты сам должен научиться освобождать себя.

- У нее не осталось лица, когда ее нашли. - Он повернулся к Сорену. - Мир воображает, что я красивый, ты красивый, твоя Элеонор прекрасна, но мы ничто по сравнению с тем, какой была Мари-Лаура. Я, ее брат, не мог порой отвести от нее глаз. Все тускнело рядом с ее лицом. И когда она умерла, когда мы убили ее…

У нее не было лица. Совсем. Вследствие падения ее череп был размозжен и лицо напрочь отсутствовало. Ее опознали лишь по обручальному кольцу.

- Она побежала. Она упала. Ты не толкал ее. И не я.

Сорен говорил слова тихим голосом, подходя ближе. Как же Кингсли хотелось сделать шаг назад и прижаться к Сорену. Однажды, когда они были подростками, стоя в лесу и вглядываясь в ночное небо, Сорен обернул руку вокруг груди Кингсли. Жест был простым, бездумным, даже не ласковым, только собственническим. И он спас душу Кингсли. Чтобы почувствовать это снова с Сореном, Кингсли бы утроил свои капиталы и отдал бы все до последнего пенни.

- Она любила тебя, - сказал Кингсли. – И она доверяла мне.

И она увидела их. Вместе.

- Пойдем, - сказал Сорен. – Нам нужно возвращаться.

- Ты иди. – Улыбнулся ему Кингсли. - Я хочу остаться еще на минуту.

Сорен поднял руку и слегка сжал длинные волосы Кинга, прежде чем опустить их и уйти.

- Конечно.

Стоя в одиночестве, на вершине холма, Кингсли смотрел то на скалы, где умерла его сестра, то на эрмитаж. Им следовало быть там внутри, ему и Сорену. Если бы они были в эрмитаже, она бы никогда не увидела их. Все, чего Кингсли когда-либо желал от Сорена, чтобы тот хотел его так же сильно, как той ночью в лесу. Сорен никогда больше так не терял контроль с ним. Ох, Сорен причинял ему боль, жестоко обращался с ним, ломал его. Но он сохранял спокойствие, контролируя, приручал свой голод, направлял и сдерживал его. Кингсли жаждал страха, который он чувствовал в ту первую ночь. Поэтому он подстрекал Сорена, бросая вызов его власти. Наконец, Сорен поддался и потащил Кингсли в лес. Ревность привела Кингсли к вспышке ярости. Сорен женился на его сестре, и Мари-Лаура внезапно, казалось, полюбила его больше, чем своего собственного брата. И как женатый мужчина, Сорен спал в постели Мари-Лауры, в то время как Кингсли в очередной раз спал один. Ему нужно было подтверждение, что Сорен по-прежнему вожделел его, как никого другого. И он добился этого. Только уже в этот раз звезды были не единственными свидетелями.