Страница 77 из 80
Шли в бухту Большого города.
В тот вечер и пришел в каюту к Виктору Сапунову начальник станции, когда кок управился уже с камбузными делами, нахлопотался, собрался ложиться спать.
Борисов подал бланк радиограммы, суховато и тихо произнес:
— Тебе… Из дома, кажется… Беспокоятся. Извини, что прочитал.
— Спасибо, Станислав Яковлевич. Присаживайтесь. Чайку попьем.
Борисов помято улыбнулся, откинув ладонью светлые, чуть вьющиеся волосы со лба, и Виктор, кажется, впервые отметил, что у начальника ясно — голубые лучистые глаза.
— Как живется тебе тут? — Борисов оглядел тесноватое жилище кока, отчего Виктору стало и неловко, и грустно от этих непривычно участливых его слов. — Вроде три месяца прожили вместе, а вот впервые у тебя в каюте?
— Да, Станислав Яковлевич, впервые.
— Давай уж попроще — на «ты»! Что уж чиниться
теперь, а?
Виктор промолчал.
— Читаешь? — он разглядывал корешки книг на полочке. — Я тоже, бывало, зачитывался, глотал, как говорится, все подряд, а теперь раздаю… Не жалко как-то, дарю, кто ни придет, ни попросит. Лапузин — тот, бывало, портфелями, комплектами собраний уносил. Сначала мне загонял книжки из библиотеки ученого дядюшки, потом с моей полки загонял другим. Сейчас не заходит, боится — Лилия его погонит, а то, бывало…
— И вы бы гнали, Станислав Яковлевич! — проникался неожиданным и грустноватым откровением Виктор. — Таких друзей…
— Прогнал бы, — усмехнулся, глядя куда-то в себя, Борисов. — Но в жизни, понимаешь, так бывает завязано крепким узлом… Ну ладно, выгнали бы его, списали в Тобольске! А дальше? Вернулся бы в Москву и сшибал в подворотнях чинарики! Может, думаю, кое-что поймет, не глупый же он парень…
— Может, вы и правы, Станислав Яковлевич!.. Нас-то жизнь помолола, разберемся, что к чему. А как парнишке Гене Бузенкову, с каким настроением уезжать отсюда?..
Борисов помолчал, полистал раздумчиво книжку, воспрянул:
— Спишут, Виктор, все спишут на перегон.
— Все не списать, нет… Все не списать… Вот еще деда жалко.
— Какого деда? А, Глушакова! — что-то горькое просверкнуло в голубом взоре начальника, но, поднимаясь, он опять воспрянул, стараясь обрести тот молодцеватый и уверенный вид, с каким его привыкли видеть на станции.
12
Хрустит под ногами галька на пристани. Широким фронтом движется к проходной порта толпа. Вольготно, вперевалочку, шумно. Еще качает. Подзабыта привычка ходить по твердой земле, еще давит на барабанные перепонки недавний грохот моря, скрежет льда, железа, но уже материковая твердь принимает истосковавшийся по береговой жизни народ,
За проходной порта — кто куда!
На почте Виктору подали письмо. Он взглянул на московский штемпель и, не распечатывая, положил в карман.
— Растягиваешь удовольствие? — спросил Пятница. — А ты прочти, может, и для нас какая новость столичная…
— А знаешь, Иван, — что-то неожиданное решалось в Сапунове, — у меня сейчас такое состояние, что я бы, наверное, остался на зимовку…
Пятница будто ждал этих слов:
— В чем дело? Оставайся, Витя! Зимой вместе на лыжах будем на охоту бегать…
— Остаться, чтоб щи варить? Не вижу высокого смысла! — что-то еще противилось в Сапунове, бунтовало. Он думал, если б Пятница начал отговаривать, если б стал убеждать в обратном, тогда…
— Тебе подавай высокий смысл! А если просто вот так, как я, по-простому, как Миша Заплаткин, например? Пожалеешь… Мне вот станция как родное подворье стала… А тоже по-разному размышлял. Вот тебе и смысл!
— Пока шли, я видел этот смысл, я готов был еще терпеть хоть полгода у плиты… Да и заметки путевые надо в порядок привести. Надо все же рассказать…
— Одно хочу заметить, Витя: Арктика тебя не отпустит. Да и жизнь, она при любой ситуации — жизнь, Витя.
— Я человек земной. Я это понял… Одна великая старушка мне говорила — свой берег нельзя отпускать далеко!..
— Ну, ну…
…Ветер гнал по улице сухой песок. Хлопал оторванной возле кинотеатра афишей.
— Южак! — сказал Пятница, втягивая голову в поднятый воротник. — Я слышал, тут с улицы прямо в море выдувает. Вон и сетка повдоль берега натянута.
— А ты говоришь — ножницы!
Встретили капитана Глебова. Он взял билеты на палубную команду, которая завтра улетала в Мурманск. Пятница присоединился к размашистому шагу Глебова, кивнул Виктору:
— Ты, если хочешь, оставайся, кинишком побалуешься, а я еще успею тут нагуляться. Приезжай вечерним катером! На вечерний чай!
— Да — да, Ваня! А зачем ты на берег сходил, не понял?
Пятница уже машет рукой. Не слышит, наверное.
Пообедал в ресторане. Походил по городу, купил два томика стихов Магаданского издательства. Пора на «Северянку»! Пароходные гудки давно уже звали на пристань к рейдовому катеру, который с минуты на минуту мог прочно застрять у бетонной стенки. Штормовое предупреждение.
— Все — все, теперь разве что утром, — ответили с катера. — Такая непогодь!
Зеленая тоска навалилась как-то сразу. Оглушительно. Нудно. Он потолкался еще на пристани, путаясь в лабиринтах контейнеров, недавно сгруженных с отчалившего судна, посмотрел, как разгружается рефрижератор «Маршал Рокоссовский». Он привез из Австралии замороженные бараньи туши, и теперь портовый кран поднимал их из трюмов в огромных авоськах, похожих на крупноячеистую мотню невода.
Как там управляется Вася? Ключи от камбуза он опять отдал Васе, наготовив заранее на целые сутки. На «всякий случай» отдал.
Наваливалась ночь. Жесткий ветер раскачивал на железном столбе фонарь, напоминающий перевернутый банный тазик. Мутноватый, сырой свет расплескивался на головы приемщиков мяса, на контейнеры, между которыми сновали электрокары.
Надо было искать пристанище, хоть какую-то крышу над головой, и Виктор зашел в диспетчерскую, где пожилой морячок присоветовал ему на ночлег красный уголок.
Нетоплено в уголке, зато вполне приличный теннисный стол посреди комнаты напомнил об усталости: вдоволь находился! Придвинул стол к стене, глубже утянув голову в полушубок, попробовал уснуть.
Лезла всякая чертовщина. Мысли такие же сумрачные, непричесанные. «Недолго и забичевать!» — с иронией подумал он, перевернувшись поудобней, отчего широкое ложе жалобно простонало рассохшимися ножками.
За стеной, на улице, хлопал сорванный ветром лозунг. Он попытался вспомнить, что написано на этом лозунге, еще утром он висел боевито и призывал, кажется, к качественной работе. Теперь же надувался и парусил, желая высвободиться окончательно.
Виктор расшнуровал сырые ботинки, зябко поежился: «Еще б клопы и — полный комфорт!»
…Вот так же было тогда, в далекую ночь. Лет четырнадцать ему было. Он шел в город поступать в сельскохозяйственный техникум. Машины торчали по кюветам — те, что осмелились ехать за бензином на нефтебазу. Сидели. Большак квасило недельным ненастьем. Но он шел, пока не догнал его трактор с тележкой. Втиснулся в уголок у заднего борта на затертую грязными ногами солому. Ехали отпускники, ехали просто бабы и мужики, ехал лейтенант.
На полдороге от города опять резанул ливень. Промокшие вкатили в одно село и — в сельсовет. Там и заночевали на полу. Ночью Витька вскочил, атакованный полчищами клопов. Бабы усердно храпели. Мужики давили злодеев и жгли табак. Один лейтенант, поблескивая золотым погоном, спокойно подремывал у порога.
— Че, едят? — спрашивал из полутьмы мужик. — Они сельсоветовские, им власть, видно, дадена… Едят, холеры! Терпи, мальчик.
Лейтенант весело и настойчиво советовал:
— Ложись у порога, парень. Я уж испробовал позицию, пока доползут, можно урвать часок.
Давний случай из детства опять бередил думы о доме, о родных лесостепных краях.
Ом вспомнил, что не читал еще письмо. Нервно пошарил конверт за отворотом полушубка, щелкнул выключателем.
«Дорогой мой, — писала Нинок. — Я понимаю, что совершаю, наверное, очередную глупость, отправляя тебе это послание. Но уж прости, не могла сдержаться… Я хорошо информирована о всех ваших героических усилиях во льдах — к нам поступали радиограммы с «Василия Буслаева», так что, милый Виктор Александрович, я все знаю. И то, что ждало вас разочарование, я узнала несколькими днями раньше. Подрядчики, которые обустраивают стоянку, ничего не сделали. Но там действительно возникли неувязки двух ведомств, и, пока вы штурмовали Ледовитый океан, неувязки эти обросли ворохом бумаг. Все сроки упущены, и «Северянке» придется зимовать в Большом городе, а тресту нашему «покупать» энергию у городской электростанции для зимовщиков, чтоб не разморозить системы… Очень хочется побывать у ваших милых ребят и попробовать твою «фасоль в тумане»! Я вовсе не шучу, Витя. Теперь твой Нинок вышла в «большие» начальники — возглавляю техотдел. И вполне возможно, что напрошусь в командировку в Большой город. Чувствую, что охотников лететь туда за несколько тысяч кэмэ не находится. А ведь кому-то надо документально оформить «Северянку» на зиму, распорядиться о горячем отстое, помочь Борисову сформировать новую команду обслуживания… Прости, что я все о делах, но не знаю твоего настроения и вообще… Двадцать пятого сентября вы должны прибыть в Большой город, если ничего не помешает, естественно. В эти сроки, возможно, я прилечу туда и встречу вас па пристани. Вот видишь, я внутренне уже собралась и решилась, осталось за малым — получить командировку и — в аэропорт…»