Страница 32 из 80
— Приживаются же старые люди и в городе, — проговорила Матрена.
— Каждому своя воля… Некуда стало деваться старшему, давай машину просить. Скидали все в кузов обратно. Влезла я в кабину и на крыльях себя почуяла. К Юрию за Шариком заехали. Он там тоже сидел, как каторжник, выл на весь околоток. Добро ли собаку в избе держать… Охо — хо! Теперь золота посули, никуда до смерти не стронемся.
— И слава богу, — подвел черту Никифор. — Город-то поглянулся? Я в молодости частенько там бывал. Гуляли дай бог!
— Кто его знает! По — старинному домов много настроено. Новые кирпишные зданья начали класть. Проворно кладут. Квартер-то не хватает. Наш Валентин, как специалист, в первых домах и получил. Теперь, судят, строительство пойдет. Наслушалась я днями: по радиво все про нефть — от толмят, на сиверу где-то откопали…
Вернулся Афанасий. Повеселевший. Поставил на стол стеклянную банку с молоком, прошелся по скрипучим половицам. Собеседники уже выговорились, сидели притихшие, умиротворенные.
Дребезжало от ветра стеклышко в летней уличной раме. Садился в лампе огонь. Под порогом таял занесенный на валенках снег. Тепло расходилось по всему дому.
14
Ворота отворил крепкий старичок с жидкой татарской бородкой на смуглом лице, приветливый, расторопный.
— Салям алейкум, — поздоровался Чемакин, откидывая воротник полушубка.
— Алейкум салям, — откликнулся старичок, поклонился, пропуская розвальни в просторный глухой двор. — Заходите, грейтесь, я разуздаю коня, сена дам.
В доме, разделенном на две половины печкой, тоже просторно, тепло. Повдоль стен широкие крашеные лавки, пол застлан домашними половиками, в переднем углу комнаты стол. На полке посуда — большие глиняные тарелки с узорами, подносы, противни, медный полуведерный чайник.
Хозяйка дома — моложавая круглолицая женщина — тоже поклонилась:
— Проходите, проходите…
Из-за чувала печи сверкнули — четыре любопытных детских глаза, опять скрылись.
— Ну, погреемся, Виктор, и дальше поедем, — сказал Чемакин, присаживаясь и на лавку.
Старичок вошел следом, у порога переобулся в мягкие овчинные тапочки.
— Твоя жена такая красавица будет? — с улыбкой спросил Чемакин.
— Моя, моя, и ребятишки мои… Хороший ребятишки. Школы вот близко нет, надо учиться с будущей осени.
Хозяин говорил по-русски чисто, без акцента. Раздевшись, он оказался моложе — не таким уж старичком, как показался Витьке вначале. Он сказал что-то жене по-своему, та захлопотала, загремела блюдами, поставила медный чайник на горячую плиту.
— Дальние будете? — полюбопытствовав хозяин, присаживаясь рядом.
— Да как тебе сказать… И верно, ж ближние. Двадцать верст, наверное, проехали, лошадь заморилась, сами озябли. В Нефедовке мы бригадой стоим. Рыбаки.
— Понятно, понятно, — закивал хозяин, тоже люди казенные… Стронулся народ. Раньше, бывало, за весь год свежего человека не увидишь, счас то и дело кто-нибудь завернет.
— Давно живешь здесь?
— Давно… Восемь лет, как новую женку привез — Фаину, ребятки выродились. Однако уезжать пора, учить их надо…
Витька разогревался в тепле, молча слушал разговор старших. Его удивил и сам дом, одиноко стоящий у кромки леса, и его обитатели, восемь лет живущие одни средь белых снегов, в тайге, вдали от людей больших селений.
— В прошлом году геологи у меня десять дней стояли. Вон радиво оставили в подарок. Фаина, заведи-ка музыку.
Хозяйка улыбнулась, прошла к столу, где под кружевной салфеткой стояла «Спидола». В доме полилась мелодия, тихая, приглушенная.
— Ослабло радиво, тихо играет.
— Батарейки, наверное, сели, — вставил слово Витька.
— Не подскажешь, хозяин, как на Заболотное озеро проехать? — спросил Чемакин.
Хозяин как-то удивленно и внимательно | взглянул на собеседника, поднялся с лавки, сказал что-то жене. Та расставляла на столе посуду, водрузила посредине чайник.
— Садитесь, садитесь… Чай пить будем. От печки остро пахнуло вареным мясом.
Витька только сейчас почувствовал голод. Усаживаясь за низкий столик на корточки, хозяйка ловко накладывала в тарелки жирную баранину, приправленную чесноком и перцем.
— Ай, как вкусно, — похвалил Чемакин, она засмущалась, засветилась румянцем, отчего стала еще красивее.
— Не ездите туда, не советую, — сказал старик, продолжая прерванный разговор, не взглянув на Чемакина.
— Это почему же?
— Яман там бродит…
— Это кто такой еще? — Черт, дьявол по-русски, по-вашему, называется.
— Ну, хозяин, не пугай, — рассмеялся Чемакин, — я партийный, в чертей не верю. Вот и Виктор — мой звеньевой — комсомолец.
— Э — э, начальник… Вижу, ты начальник Не смейся, он и партийных не жалует. Я тоже немного грамотешку кумекаю. Не ходи туда.
— Хозяин, понимаешь, хозяин, у нас задание от рыбзавода — разведать здешние озера. Вот мы в Нефедовке месяц ловили… Никто не тронул… Ямал! Правда, вчера опять за корягу невод зацепился. Мы поехали, остальные чинят. А завтра все снимемся — на Заболотное. Там жилье, говорят, пустует?
— Ешьте, ешьте, — потчевал старик. — Мяса у нас много, есть некому, ешьте. Да… Как же, пустует целая деревня. Побросали дома, за болота ушли. Жили, пока яман не стал шастать… А проехать просто. Верст, однако, шесть отсюдова. Перемело, правда, как проедете!
— Надо, хозяин, — удовлетворенный сговорчивостью старика, сказал Чемакин. — Думаешь, рыбку повыловим, себе бережешь, а?
— Нам се хватит, начальник, зачем обижаешь. Езжайте, коли так.
Разговор за столом стих. Молча пили кирпичный чай — густой, горьковатый, обжигающий. Старик поднялся, сказал, что вынесет коню воды. Вернулся, снова присел к столу. Чемакин с Витькой допивали последние чашки.
— Скажи, дедушка, правда, что ли, там яман бродит? — спросил Витька. — Легенда, наверное, какая-то?
Хозяин отер бороду, склонил набок маленькую голову.
— Не вру, паренек… Ну, слушайте на всякий случай. Было это несколько лет назад, когда яман больно шибко шалил в наших местах. Пойдет охотник в тайгу, не вернется, на озеро выплывет рыбак, лодка опрокинется. По ночам стучался в окошки, в двери скребся когтями, крыши разворачивал, в трубы рычал.
— Медведь, наверно, был, — воскликнул Витька.
— Медведя мы знаем. Обожди, парень… Дошло до того, что снялись люди, ушли за болота, счас спокойно живут… А слух-то прошел далеко, и заходит как-то в тот год ко мне ученый человек, из самой Москвы назвался. На лыжах шел, с карабином. Хочу, говорит, самолично узнать, что тут у вас за существо появилось. Может, как это… снеговой человек.
— Снежный, — радостно подсказал Витька.
— Так — так, — кивнул старик. — Я говорю ему, если хочешь идти, то иди, но не ночуй в той деревне у озера. Он посмеялся и ушел. А на другой день приходит — лица на нем нет, поседел весь волосом. А чуб смоляной был… Что, спрашиваю, видел? Видел, говорит. Хорошо, оружие с собой было, а то бы — конец!
— Интересная байка, — покачал головой Чемакин.
— А дело было так. Только устроился он ночевать в одном доме, печь затопил, смотрит — в окне другого дома огонек. Парень-то и жахнул из карабина по нему. Огонек метнулся, но не исчез… Темно уж на дворе-то… Смотрит, а огонек к нему направляется. Снег только хрустит, тяжело так ступает.
— Кто ступает? — не выдержал Витька.
— Кто его знает, кто? Ступает. Ученый этот выпалил еще раз, да, видать, промазал. Огонек — глаза это светились — уже возле дома, на угол лезет так хватко, что вмиг на крыше очутился. И давай плахи на потолке ворочать. Парень обойму выпалил, да все же попал, видать. Яман завизжал, кинулся с крыши в сугроб… До утра просидел ученый в карауле у окошка. Никто не шевелил его боле. Утром видит — на снегу лапы шириной с лопату и кровь… Вот какое дело-то! — закончил старик.
Во дворе, запирая за путниками ворота, он спросил Чемакина:
— Ружье-то есть с собой?
— Есть одноствольное.