Арктический экзамен

— Совсем, знать, с кулями? — оглядела Матрена узлы. — И веревки-то, веревки-то! Однако, как и не развязывали?

— Насмешили белый свет! — сказал, как бы извиняясь, Афанасий. — Ничего!

Матрене вроде и горя мало до настроения «путешественников», она и не скрывает радости: приехали!

— Ну рассказывайте. Рассказывайте про городскую жизнь. Может, и мы, бог даст, с Никифором Степановичем, спытаем.

В доме сделалось как-то многолюдно. Матрена заполнила собой пустое пространство, которое образовалось после отъезд Валентина. Нюра добавила еще в печку дров, закинула выпавший на пол горячий уголь, выключила потрескивающий приемник.

— Чё рассказывать? Просидела все дни на кулях, проревела.

— Вот дак на. матушка! Не приняли, что ли?

— Как не принять, приняли. А какой толк, «что приняли? Не в своем углу, дак не в своем. Ты-то чё помалкивать? — напустилась она на Афанасия.

— Что мне собирать всякую всячину? Перед людьми неудобно, — пробубнил недовольно хозяин.

— Ну и перед людьми! Все свои, не чужие.

— Сыновья тоже не чужие.

— Кабы одне сыновья.

— Ладно уж — кабы… Подъехали, значит, к дому, как положено, поволоклись по лестнице, на четвертый этаж. Юрка кровать на себя взял. Несет, кажилится. Просунулись в переднюю с манатками, а она, Людмила-то, стала в горнешних дверях и ни туда ни сюда, как в рот воды набрала. Я не вытерпел такого привета: куда, говорю, ваше благородие, кровать нам ставить? Передернуло ее, но опять молчит. Ну, Юрка, ни слова тоже не говоря, развернулся — и во вторую дверь, в свободную комнату. И мы туда же за ним принялись мешки складывать.

— А Валентин? Они что это, не договорились меж собой?

— Я им в головы не заглядывал… Таскаемся, значит, вверх — вниз, вверх — вниз, соседей подняли, выглядывают из-за дверей… Да что тут городить, — выпрягся вдруг Афанасий. — Холера их бей, не буду больше кланяться! Вон мать пусть обскажет, если ей не терпится, на весь век запомнила…

— А ты тоже хорошо поступил! — покачала головой Нюра. — Нет бы по-родственному, дак он сразу разматерился со снохой да и убрался к Юрке ночевать, а меня оставил на мешках сидеть,

— А что я буду смотреть, как этот сверчок Олег с поддувалом за мной ходит? Намусорили, видишь ли, страму навезли!

— Дак и правда, сколько пыли от мешков натрясли, пера из подушек! Вот он и стал собирать этой дудкой за нами. Мне дак поглянулось: включил дудку в стену и давай пыль засасывать. С малолетства и приучают к чистоте в городу… Ну и я уж ухамаздалась совсем, опустилась на слободный стул, — выдохнула Нюра. — Слышу, а он тычки с веслами заносит. Отвори, говорит Людмиле, балкон этот, сын велел. Тут она и поднялась коршуном. Чё, неправду я говорю? Поднялась, откуда из нее и полезло. Туды вашу рассуды, корову бы ишо завели в квартеру! Не пущу, говорит, с палками. Да и на Валентина: ты, мол, чё, головой думать или чем? Слышу, забрякали по приступкам обратно. В подвал тычки-то убрали? — обернулась она к Афанасию.

— На чердак мы их потом подняли, на подызбицу, — улыбнулся впервые за вечер хозяин.

— Тебе смешно теперь. А там-то чё кипятился?

Не выдержала теперь Матрена:

— Дивлюсь я на вас. Стары люди, а поддались, будто маленькие. Да я бы их в оборот обоих взяла, живо вы шелковыми стали. Шутка ли дело — ростили, ростили, надсаждались, а оне вон чё устаканивают? Валентин-то заступиться не мог?

— Заступился, — махнул рукой Афанасий, — да она, коза безрогая, над ним верх берет. Туды не ступи, там не присядь. А он уж привык на нее робить, сутками покою не знает… Да бог с ними, дело ихнее! К вину мы его не приучали. А все где-то промашка получилась.

Никифор помалкивает, только удивленно головой трясет. Высокая его фигура совсем переломилась, сползла со скамейки на пол. На полу удобней, не так печет от плиты.

— На другой день зашшолкнули меня на ключ, и осталась я во всем дому одинешенька, — продолжила Нюра. — На работу оне — рано свились. Олег в школу умотал тоже. Поревела, поревела, пошла в куть. Вроде чё-то поклевала из кастрюльки, но так для блезиру. Сичас бы, думаю, топталась у своего шестка! Зорьку стельную вспомнила, как она кидалась навстречу, и уж никакая пишша на ум не пошла.

— На месте Зорька, завтра заберете.

Нюра кивнула на эти слова, продолжая дальше:

— Заявился внучек из школы. «Чё, — говорит, — бабушка, невеселая?» — «Ничё, — говорю, — веселая я, сходил бы за дедушкой, он у дяди Юры ночует, самая не найду…» Вечером опять сошлись гамузом. Давай обсуждать, каким нам занятьем занятца.

Терпенья-то нет сидеть, не калеки! Валентин говорит: отдыхайте пока, потом придумаем, найду отцу занятье, да и в Нефедовку, мол, через пару недель надо съездить, можа, кто дом подсмотрел. Афанасий заключил по-своему: с домом, мол, не торопи нас… Ну, вроде ничё, посидели, чаю попили. Правда, сноха все козыритца, много не разговаривает. Отойдет, думаю. И все бы ничё, да уж в потемках с чемоданом племянник мой Вася зашел. Из Тобольска приехал на каки-то курсы уст — раиватца. Я, говорит, поставлю вещи у вяс, через два дня заберу. Поставь, отвечаю. Тут снохе опять не поглянись: мало наташшили всяких ремков да ишо несут. Я опять в рев. А как, думаю, младший наш Степан из армии придет, ему куды? По чужим углам скитатца? Нет, говорю, вон ему, Афанасию, домой нам надо…

— Сообразила живо! — сказал хозяин.

— Как тут не сообразишь, — поддержал Никифор. — Хоть до ково доведись!

— Ох, матушка, Нюра, не совестно нам — взяли вас в оборот с дороги! Не ужинали, наверное… Может, мне за молоком сбегать?

— Сиди, Матрена, — поднялся тут хозяин. — Дома-то кто есть?

— Галина. Кому еще быть!

— Схожу я. Да к Батракову постучусь. Подпилков ему в скобяном купил, а то все стонал: подпилки, нечем лопату наточить.

— Не терпится? Мог бы утром.

Афанасий быстро вышел. Ему действительно не терпелось увидеть Батракова: пусть, мол, бабы повздыхают без него, на то они и бабы!

— …На третьи сутки Ольга за мной пришла, сноха младшая. Пошто, сказала, мама, к нам не идешь в гости? Повела меня к себе. Хорошо посидели, без сына, правда, наговорились с ней вдоволь. Я дак соснула после спокойно на раскладной койке. После обеда поташшила меня по городу, в магазины завела, в чайной супом покормила, потом в один старинный дом поднялись. Всего там насобирано — черепки посудные, ножики, которыми стары люди воевали. Лось прямо как живой, застекленный стоит середь помешшения. Гляжу это — изба деревенская в стене наряжена, вроде как у наших ково. И чучела человеческие. Двое чучел: старик и старушонка… Чё только не придумают люди! На второй етаж уж и сил не хватило поднятца, опустилась на приступки. Веди, говорю, Оля, домой меня, уцимкалась я совсем.

— Юрий-то не приговаривал к себе жить? — спросила Матоена.

— Приговаривал… Да куда к ним! Сами в тесноте бы отца.

— Да, — откликнулся Никифор. — Вроде одинаково ты их воспитывала, а на разные колодки вышли. У меня вон тоже молодежь!.. Сашка косматый женился на днях.

— Да не выдумывай, Никифор, — удивилась Нюра. — На ком это он?

— Еланская зазноба. К себе в дом берет.

— Ты погляди! Обманет ить, поди.

— Я ему ноги тогда повыдергиваю… Ну, а Натолий как поживает с дочерью? — обратился старик к Матрене.

Та как будто ждала этого вопроса, но смутилась:

— Мне-то что? Я особо не вмешиваюсь. Оба взрослые. Да! И она у меня девка с карахтером… Живут. А ты не перебивай, Никифор Степанович, Нюре дай сказать, все ей легше станет.

В печке прогорело, и хозяйка завинтила плотно заслонку, не до конца, чтоб не угореть, закрыла вьюшку, продолжила уже без прежней охоты:

— Ишо три дня посидели на узлах: распаковывать, не распаковывать? Вечером соберемся все вместе, совет не берет. Афанасий тоже затосковал, пришел от Юрия сильно выпимши. Вези, говорит, Валентин, обратно. Где взял, там и положи. Насиделись, говорит, мы с матерью в этой каменной тюрьме. Вы, мол, привышны, а нам век доживать в своей избе надо.